…Патриотизм в том виде, в каком он был сформирован в имперский период пашей истории, а затем модернизирован в советское время, есть сочетание ослабленного или даже фиктивного национального чувства с разнообразными государственными идеями. Поэтому в патриотах у нас были все, кому было только не лень зачислить себя в их ряды. Патриотами были и Николай I с Бенкендорфом, и декабристы с их последователями. Патриотами были и славянофилы, и западники, и консерваторы, и прогрессисты. Патриотами были даже Чичиковы и Смердяковы. Все они желали блага России, понимая его всяк по-своему. Явным и даже «крутым» патриотом был Пётр I, отдавший Россию ради её же блага своекорыстным иностранцам. Пётр Первый, говоривший о русских: «Я имею дело не с людьми, а с животными и которых хочу переделать в людей» (Н. Костомаров «Окно в Европу», M.1996, с.26). Другой великий художник, Лев Николаевич Толстой, ругал взахлёб и нашу Церковь, и сам институт государства, и сам институт семьи, и саму патриотическую идею. Но чем больше он их ругал, тем большим патриотом оказывался в патриотических глазах. А Ленин? Он тоже хотел блага России. Поэтому грабил русских крестьян и мечтал переделать, их в сознательных рабочих. Патриотами были красные, стрелявшие и белых, патриотами были белые, стрелявшие в красных. Патриотизм объединяет всех любящих свою родину поверх их общей идейной разрозненности и непримиримой вражды друг к другу.

Патриотизм идеологически всеяден. В нём нет организующих нацию идей, они подменены в нём идеей служения своему государству или своей партии, которые решают, что хорошо, а что плохо. И в чём истинное благо России.

Если мы обратим внимание на содержание слова «патриотизм», то обнаружим, что это всего лишь ЧУВСТВО, не более. Это не НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ. Патриотизму отказано в праве на национальные идеи, но отказано вежливо, не демонстративно, а почти незаметно, в форме простотой констатации факта. Это одна уловка. А вот другая: в патриотизме по воле его толкователей главное место принадлежит не народу, породившему человека, а месту его рождения. Эта отодвинутость народа, конечно, не случайна: национальные идеи связаны не столько с местом рождения человека, сколько с его народом. Далее: хотя патриотизм определяется как любовь к месту рождения, но это место трактуется расширительно, оно политизируется и растягивается далеко за пределы национальных границ — до границ государственных. И получается, что патриотизм это любовь не только к своей земле, но и к землям чужим, включённым в состав государства. Любовь, таким образом, расточается в пользу чужих родин. Хуже того. Своя земля (эта «малая родина», ставшая из единственной почему-то «малой») оказывается своей только условно. В соответствии с патриотическим сознанием, она часть общей земли всех сограждан, не только своих по вере и крови, но и чужих. Поэтому каждый из иноверцев и инородцев может располагаться на ней, как у себя дома. Он имеет на неё те же права, что и коренные жители. А если богат и силён, то куда большие. В этом случае он истинный её хозяин. Связь русской земли с русским духом в патриотизме уже надломлена и потому рано или поздно должна оборваться. Своя земля оказывается и своей, и не своей. И святыней, и проходным двором для кого угодно. Постепенно она перестаёт быть святыней и становится только проходным двором. А затем и окончательно чужою. Потому она сегодня так у нас заброшена и замусорена. Такую землю не жалко покинуть. И её покидают. Кто раньше, кто позже.

Патриотизм в российско-советском его варианте это ловушка для простодушных. Это инструмент антирусской политики в руках правящих космополитов. Космополитическое государство использует патриотизм для эксплуатации национального чувства, охолощённого от национальных идей. Поэтому и трактует патриотизм как любовь к месту своего рождения, плавно переходящую в преданность существующему режиму. В силу искусственного характера патриотической идеи любой оппозиционер может повернуть её по-своему. В ней всё поворачивается в любую сторону, всё сжимается или растягивается, высвечивается или исчезает во мраке. Это каучуковое понятие, которому можно придать любую форму. Это сосуд, который можно наполнить любым содержанием…

Геннадий Шиманов, из «Письма в Аргентину»