Политические обозреватели и публицисты, поглощённые гаданием о сценариях «транзита власти», словно бы позабыли, что в этом году нашему обществу суждено прожить три важные даты.
На дворе 2019 год, близится к завершению уже первая четверть XXI в., что само по себе является историческим рубежом. Многие воспоминания, нестерпимо мучительные прежде, поизгладились из памяти. Глубокие, обильно кровоточащие ещё недавно раны, подзатянулись. Горечь потерь – притупилась.
Политические обозреватели и публицисты, поглощённые гаданием о сценариях “транзита власти”, словно бы совсем позабыли, что в этом году нашему обществу суждено прожить три важные даты. Либо, не исключено, их игнорируют намеренно, дабы “не ворошить”, ибо все три даты связаны с Чечнёй и бушевавшими в ней на протяжении более чем десятилетия войнами. Первая и вторая даты тяжелы и болезненны, третья – оптимистична в том смысле, в каком вообще может вселять в людей в России оптимизм то, что происходит с Чечнёй и внутри неё.
Потому перечисление этих дат начну в обратном порядке, с конца.
16 апреля Россия отметит десятилетие со дня официального окончания второй чеченской войны. Напомню, что режим КТО (контртеррористической операции) был отменён в Чечне только весной 2009 г., девять лет спустя после того, как к концу марта 2000 г. российская армия перемолола костяк регулярных формирований Ичкерии. То была первая выигранная постсоветской Россией война.
Спустя несколько месяцев, 7 августа, наступит другой юбилей – двадцатилетие с момента начала той второй по счёту чеченской войны. Начавшейся для России тяжело и неудачно, с кровопролитных оборонительных боёв в Дагестане, но завершившейся победоносно – ликвидацией практически всего политического и военного руководства Ичкерии и российскими флагами над Грозным, Комсомольским, Шатоем и Ведено.
И, наконец, 11 декабря нас ожидает, пожалуй, самая зловещая дата – 25-летие ввода российских войск в дудаевскую Чечню, война в которой между формированиями Д. Дудаева и антидудаевской оппозиции, кстати говоря, уже несколько месяцев как шла полным ходом. Та, первая чеченская, началась для нас кровавым, но всё-таки взятием Грозного (битва за Грозный декабря 1994 – февраля 1995 г. по сей день является крупнейшим сражением, которое вообще вела наша армия после 1945 г.), но завершилась политической капитуляцией ельцинской верхушки, сдавшей политый русской кровью город чеченским боевикам полтора года спустя.
Сегодня, когда прежние эмоции остыли и жажда возмездия работорговцам и изуверам Ичкерии в целом удовлетворена, вполне естественным выглядит стремление вывести, наконец, итог той продолжительной и невероятно ожесточённой для обеих сторон войны – такой, каков он есть.
Итогов, строго говоря, у неё три: по числу сфер, в которой она велась.
Первый итог – собственно военный. И он очевиден. Российская армия разбила сначала регулярные формирования Чечни-Ичкерии (а таковые в ней, вопреки заявлениям разных дилетантов, к середине 90-х были реально созданы), а затем, пусть и не сразу, но подавила и партизанскую войну, которую, опять же вопреки заявлениям разных дилетантов, якобы было невозможно выиграть в принципе.
На военном аспекте остановлюсь поподробнее. Многим в России в 90-е годы, видимо, в силу инерции советского державного мышления, сама мысль о том, что отложившаяся Чечня, пусть и захватившая на своей территории армейские арсеналы, окажется способна создать многочисленные и боевитые формирования регулярного типа, казалась абсурдной. Однако Д. Дудаеву и особенно А. Масхадову стоит отдать должное – они оказались хорошими военспецами и какую-никакую армию себе к 1994 г. сколотили.
Российская же армия к началу первой чеченской кампании, как и само тогдашнее российское государство, находилась в состоянии глубокого разложения и упадка. Очень важный штрих, характеризующий общее состояние ВС РФ тех лет: российская армия в Чечне воевала преимущественно сводными отрядами. Сводный отряд Майкопской бригады, сводный отряд Самарского полка, сводный отряд морской пехоты…
По сути, в нашей армии не оставалось тогда цельных и боеспособных дивизий и даже бригад. Из разлагающихся частей выдёргивали откуда батальон, откуда роту (самые боеспособные на фоне остальных), лепили из них на скорую руку сводный отряд – и вперёд, на Грозный.
Однако помимо организационной и материальной разрухи, помимо очевидных просчётов военного командования в лице тогдашнего командующего группировкой в Чечне генерала А. Квашнина (впоследствии, однако, возглавившего Генштаб), нельзя забывать и о том, что в Грозном и в его окрестностях российской армии пришлось столкнуться с мощной группировкой противника. Она была многочисленна (насчитывала до 15-20 тысяч человек), вооружена не только стрелковым оружием, но и артиллерией, танками, бронетранспортёрами, зенитными орудиями, даже установками залпового огня “Град”, и находилась к тому же в хорошей боевой форме.
Российские же войска, въезжая в Грозный под Новый год на бронетехнике, действовали так, будто перед ними лежала Москва образца августа 1991 г. либо, на худой конец, октября 1993 г. – то есть, хоть и волнующийся, но в целом мирный и безоружный город. Боеспособность противника, его воля к сопротивлению, мощь его вооружений были катастрофически недооценены. Дурость и доблесть – наверное, этими двумя красочными словами можно охарактеризовать действия российских военных в первом сражении за Грозный, почти сразу превратившемся в мясорубку, но выигранном в итоге нашей армией “на характере”, через “не могу”.
И напротив, битва за Грозный января – начала февраля 2000 г. вышла относительно скоротечной не только потому, что российское командование провело усиленную “работу над ошибками”. Быстрый и решительный успех стал возможен ещё и в силу очевидной ослабленности чеченских формирований по сравнению с ситуацией пятилетней давности. К Грозному к исходу декабря 1999 г. они откатывались изнурённые серьёзными потерями, после чреды многочисленных поражений и неудач.
Победа российских военных над чеченскими партизанами также является неоспоримой. Партизанское движение в Чечне к настоящему моменту полностью ликвидировано. Жаль, что многие в России по-прежнему склонны её не ценить. Акцентируя внимание общественности на амнистиях боевикам, тыча пальцами в людей, занимавших прежде видные посты в структурах Ичкерии, но перешедших позже под российское знамя, пишущие о Чечне авторы упускают из вида иной осуществлённый федеральными силами процесс – последовательную ликвидации непримиримых.
В Чечне с начала – середины “нулевых” (то есть с момента установления российскими войсками полного контроля над территорией республики) только по официальным данным в пропавших без вести числятся тысячи человек – взрослых мужчин боеспособного возраста. Типичный сценарий той поры: ночью в село въезжает группа военных, бойцы в масках врываются в дом, хватают, вяжут и увозят с собой нескольких человек – и больше о них ни слуху – ни духу, ни в фильтрационных лагерях, ни среди арестованных в СИЗО они не значатся.
Стоит ли сомневаться, что захваченные таким образом по наводкам осведомителей и затем исчезнувшие без следа были недобитыми боевиками, активными бандпособниками, работорговцами или же теми, кого в своё время прямо-таки распирало от желания запечатлеть свои личности на видеокассетах с записями истязаний невольников и пленных. Им воздавали методично: кровью – за кровь.
Война нанесла большой урон обеим сторонам: и русской, и чеченской. Однако ещё одним её печальным итогом является тот факт, что по сей день отсутствует сколько-нибудь систематическая и полная статистика по погибшим. По сути, достоверно мы знаем только потери федеральных сил в обеих военных кампаниях (5,8 тысяч безвозвратных потерь в первую войну, 7,5 тысяч безвозвратных потерь во вторую – за все десять лет контртеррористической операции 1999-2009 гг.). Однако хотя бы эта статистика у нас есть, она многократно проверена и вызывает доверие.
Данные о гибели русского гражданского населения Чечни гораздо более расплывчаты. Разные исследователи озвучивают разные цифры: от 20 до 40 тысяч человек, погибших от ичкерийского террора или ставших жертвами боевых действий, до 46 тысяч обращённых в рабство или используемых на принудительных работах. Остальных русских Чечни, видимо, следует считать беженцами.
А каков же масштаб потерь у противной стороны?
Вот по ней-то как раз полных и достоверных данных нет. Есть лишь отрывочные сведения, да и те относятся в первую очередь к боевым потерям чеченских “регуляров” и отчасти партизан. Так, например, российское командование оценило общие потери дудаевцев в битве за Грозный декабря 1994 – февраля 1995 г. в 6 – 6,5 тысяч человек. Эти данные, кстати, выглядят довольно реалистично, ибо вполне стыкуемы и с потерями российской армии (она в общей сложности потеряла к весне 1995 г. убитыми, ранеными и пропавшими без вести тоже до 6 тысяч), и с общим масштабом боевых действий. В августе 1996 г. российский Генштаб заявлял о 17 тысячах безвозвратных потерь у боевиков за всю первую кампанию.
По второй войне Генштаб РФ дал следующие данные: свыше 16 тысяч уничтоженных боевиков (из них 14 тысяч в самый кровопролитный её период 1999 – 2002 гг.), свыше 11 тысяч сложивших оружие и сдавшихся в плен. Однако если эти данные и близки к истинным, то они никак не учитывают потери гражданского населения Чечни, которое в массе своей, особенно в первую войну, сочувствовало и помогало боевикам.
Цифры гражданских потерь озвучивались разные, причём в среде чеченских эмигрантов в Европе видна явная тенденция к всяческому раздуванию числа жертв, вплоть до самых невероятных. Так, сидящий в Лондоне А. Закаев заявлял, например, о гибели 300 тысяч мирных чеченцев. Российские исследователи оценивали суммарные чеченские потери скромнее – в диапазоне от 70 до 150 тысяч человек.
Конечно, оценить масштаб убыли чеченского населения в Чечне можно, просто сопоставив данные переписей: последней довоенной – 1989 г. и первой послевоенной – 2010 г. (перепись 2002 г. в ещё воюющей Чечне носила во многом фиктивный характер). Но вот здесь-то и возникают серьёзные вопросы к тем, кто эту статистику ведёт.
Всесоюзная перепись 1989 г. оценила численность чеченцев в ЧИАССР в 734 тысячи человек. Эти данные наверняка достоверны. Политическая заинтересованность властей в их завышении или занижении в 1989 году точно отсутствовала. Зато перепись 2010 г. зафиксировала на бумаге просто-таки невероятные цифры – 1,2 миллиона чеченцев, проживающих в Чечне.
То есть за двадцать один год, пятнадцать из которых пришлось на жестокую войну, численность чеченцев подскочила аж на 460 тысяч. Фантастика!
Перепись 2002 г. дала не менее фантастические данные – свыше миллиона чеченцев в Чечне. То есть, согласно этим документам, имело место увеличение их численности в ходе масштабных боевых действий на триста с лишним тысяч человек! И это невзирая на гибель множества людей от военных действий, на естественный в таких условиях всплеск смертности, в том числе детской, на очевидную убыль мужского населения, на массовую, исчисляемую сотнями тысяч чеченскую эмиграцию в другие страны (количество чеченских эмигрантов в Европе оценивается сейчас в диапазоне между 120 и 300 тысячами).
Высокая рождаемость чеченцев – не аргумент. Она, если вникнуть в официальные цифры, не столь уж и высока – суммарный коэффициент рождаемости составляет 2,7 ребёнка на одну чеченскую женщину. Всего-то. Этого, мягко говоря, недостаточно, чтобы не просто покрыть убыль населения военной поры, но и поверх неё дать столь крупный прирост. В годы активных боевых действий никакого прироста населения не могло быть в принципе, и сама рождаемость чеченцев по очевидным причинам падала, как падает в подобной ситуации рождаемость любого воюющего народа.
Российские демографы и статистики неоднократно обращали внимание общественности на то, что данные переписи в Чечне противоречат и всем прежним демографическим данным, и просто здравому смыслу. При вдумчивом размышлении версия о “натягивании” данных ничуть не выглядит надуманной – вспомним хотя бы пресловутые “102% за “Единую Россию” на выборах в Чечне. Как мы видим, “работать” со статистикой в Чечне умеют не только в сфере демографии.
Косвенные свидетельства также подтверждают версию подтасовки. Так, например, та же самая последняя предвоенная перепись оценила численность населения Грозного почти в 400 тысяч человек. Современные показатели едва дотягивают до 300 тысяч (да и то не факт, что они верны). То есть Грозный до сих пор, даже десять лет спустя после окончания боевых действий, несмотря на заявляемые нам данные об очень высокой рождаемости в Чечне, не смог вернуться к довоенной численности населения. Те пустоты, которые образовались в результате исхода невайнахского населения из города в 90-е, до сих пор чеченцами не заполнены. Весьма красноречивое свидетельство реального масштаба убыли населения, кстати говоря.
Если демографическая статистика по Чечне неверна (а она, скорее всего, неверна), то для какой цели её искусственно завышают? Ответ, полагаю, лежит на поверхности – в этом по веским причинам заинтересованы и в Москве, и в Грозном. Кремль не считает целесообразным публиковать реальные цифры, дабы не давать в руки врагов России аргументов в пользу обвинений в геноциде чеченского народа.
Администрация ЧР, помимо того, что она подчиняется в этом вопросе политической воле Москвы, имеет и очевидный экономический интерес: размер федеральных дотаций в значительной степени зависит от официально заявленной численности населения региона. Больше народу проживает – больше денег выделяется.
Достоверно заключить из всего вышеприведённого можно только одно: общие потери чеченцев в войне очень и очень существенны.
Окончание следует
Игорь Бойков
Источник текста – KM.RU
Фото – warchechnya.ru