Иван Дроздов – человек необычайный. Писатель великой и трагической эпохи русской истории, он прошел, как говорится, огонь, и воду, и медные трубы, проявив себя сразу в нескольких ипостасях: журналиста, военного, издателя-литературоведа, критика, писателя, но никогда не был просто свидетелем, соглядатаем – он всегда был в бою, на каждом своем рубеже, за каждую пядь русской жизни. Сейчас Ивану Владимировичу 96 лет, он живет в Сергиевом Посаде, один из последних «антипеределкинцев», когорты русских писателей и поэтов «Радонежского братства». Хочется, чтобы читатели познакомились с этим удивительным человеком и его творчеством.
– Иван Владимирович, правда ли, что, будучи автором множества художественных книг и публицистических работ, собкором газеты «Известия», главным редактором издательства «Современник», Президентом Северо-западного отделения Международной славянской академии, вы не окончили ни одного класса общеобразовательной школы? Как это возможно?
– Да, готов признаться: в школе я не учился. Как такое могло случиться, если с моего поколения началась в России эпоха всеобщей грамотности? Да, как и все мои сверстники, я, едва мне исполнилось семь лет, с волнением переступил порог школы и проучился в ней две-три недели. Но как только в конце сентября наступили холода, я вынужден был прервать свое образование по причине полного отсутствия теплой одежды.
Это было в начале тридцатых годов прошлого столетия, когда по русской деревне прошелся каток реформ: в сусеках нашего дома под метелку вымели муку, зерно и крупу, со двора увели корову, овец и свиней. Деревня наша Слепцовка стронулась с места: по единственной улице неспешно двигались повозки с домашним скарбом, с малыми детишками. 17-летней сестре моей Анне и 15-летнему брату Фёдору отец сказал: «Поезжайте в Сталинград на строительство тракторного завода. И Ванятку с собой возьмите – город не даст ему пропасть».
– Суровые времена были!
– Да… Поселили нас в бараке: мы с Федором – в мужской половине, Анна – в женской. Федор учеником электрика работал, Анна – на кирпичном заводе, а меня в школу собирали. Но тут беда приключилась: Федора током сильно ударило, в больницу он попал, а я к Анне перешел. Но в женском бараке мне жить не разрешили, комендант сказал: «Убирайся!» Схватил за шиворот и вытолкал на улицу.
Так я стал беспризорником, поселившись с дружной ватагой других бездомных ребят в глиняной пещере с видом на Волгу. В компании из 15 ребят я был самым младшим.
Вместо избы было у нас небо звездное над головой, простор от горизонта до горизонта и воля! Нет тебе ни работы, ни школы, никаких других забот. Одно только неудобство: есть нечего. Воду пригоршней из Волги черпали, а вот с едой не заладилось… Четыре года я без еды прожил, и – ничего. Что-то и ел, конечно: Бог без попечения никого не оставляет; когда случай какой подвернется, а когда удача – выжил. И теперь всему миру свидетельствовать могу: человек не только без крыши, но и без одежды, и даже подолгу без еды жить может. Есть у меня роман автобиографический «Ледяная купель». Там я о жизни своей в тот период очень подробно рассказываю.
– Да, в нем много интереснейших эпизодов о жизни мальчишек того времени рассказано. Но как же все-таки вы грамоту освоили настолько, что писателем известным стали?
– В той науке жизни я получил знаний куда больше, чем мои благополучные сверстники в школе. Ведь для писателя главное – это сюжеты. А освоить русский язык и литературу мне помог случай. Случилось так, что однажды «на васаре», то есть на часах, во время ограбления взрослыми «уркачами» квартиры, я увидел, как из окна вылетели два мешка с книгами. Уркачи потом убежали, и книги им не потребовались. Мы затащили мешки в лодку и поплыли вниз по Волге к своей пещере. Ребята книги тоже брать не захотели, и я за ночь перетаскал их к себе в уголок, сделал из них постель и затем вытаскивал по одной и читал. Хорошо, что моя сестра Нюра научила меня читать, и теперь я хоть и медленно по складам, но читал. Иные книги читал по два, а то и по три раза. Сначала я разглядывал картинки, потом прочел страницу-другую, и затянули меня фантазии великих мечтателей, бурный водоворот страстей человеческих.
– Знаю, это помогло вам поступить в одно из учебных заведений.
– В 12 лет я все же устроился работать на тракторный завод, набавив себе два года. Потом увидел приглашение в Грозненскую авиашколу и поехал туда поступать.
Сочинение написал на четверку – помогла зрительная память и начитанность, а вот математика… И тут в образе армянина Будагова ко мне «подошла судьба»: «Напиши за меня сочинение, а я сдам за тебя математику». Так мы оба и поступили в училище.
А уж потом вечерами меня по математике натаскивали два моих новых друга курсанты Пивень и Кондратенко. За три-четыре месяца вечерних занятий я так овладел математикой, что стал хорошо усваивать сложнейшие науки: аэронавигацию, аэродинамику, устройство двигателей и всю летную программу. За отличное окончание авиашколы получил серебряный знак с изображением самолета, и запись об этом в курсантской книжке храню как самую дорогую реликвию.
Но воевать в авиации не пришлось: сделал всего лишь нескольких боевых вылетов на разведчике Р-5, а потом попал в резерв, из него в артиллерию и закончил войну командиром фронтовой зенитной батареи в Будапеште.
Потом была дивизионная газета, потом Военно-политическая академия, а уж за ней московская центральная газета «Сталинский сокол». Демобилизовался я из армии в звании капитана и сразу поступил в Литературный институт имени Горького. Затем была газета «Известия», издательство «Современник», а уж потом и все остальное.
– В вашей книге «Разведенные мосты» описано, как вы работали над своими романами – без надежды на их публикацию. Почему ваши произведения так трудно находили дорогу к читателям?
– Случилось так, что задолго до выхода на пенсию я потерял работу, был обруган и освистан нашей «самой демократической в мире» прессой, переставшей меня печатать. В итоге в 50-летнем возрасте я вернулся к образу жизни своих предков – очутился на даче и вынужден был взращивать сад и огород, разводить пчел и вести натуральное хозяйство. Вот тогда-то я и писал свои книги, а уже на даче академика Углова в Комарово, куда приехал после смерти первой жены по приглашению Федора Григорьевича, отделывал их без всякой надежды на то, что они когда-нибудь дойдут до читателей.
– Кстати, ведь это руководимое вами издательство «Современник» выпустило его известную книгу «Сердце хирурга»…
– Да. В свое время в издательстве «Современник» печаталась его воспоминательная книга «Сердце хирурга», и я требовал от редакторов, чтобы они меньше исправляли, вычеркивали, спорил с цензорами, понуждал их к смелости. И книга вышла правдивой, интересной. Она издавалась и переиздавалась во всех республиках Советского Союза, во всех странах народной демократии. Я уже немало знал о его жизни, о его конфликтах с начальством обкомовским и с министром, он, в свою очередь, немало знал и обо мне; знал и о баталиях, которые я выдерживал в борьбе за его книгу. От тех времен и пошла наша дружба, продолжавшаяся почти до его последних дней. Так, например, когда Ф.Г. давал интервью в связи со своим столетием, но назвал меня «мой литературный отец». Мы дружили.
– Он был популяризатором вашего творчества!
– Да. Кстати, по поводу моего романа «Баронесса Настя» 90-летний Федор Углов на собрании ленинградских писателей сказал позже: «Этот роман я прочитал за два дня и тут же начал читать во второй раз. Это была первая книга, которую я прочел дважды». Лучшей аттестации моей книге нельзя было и придумать.
– И сколько же книг за свою жизнь вы, Иван Владимирович, написали и выпустили?
– Только за последний ленинградский период, за 20 лет, я написал 18 книг, которые все практически были изданы в серии «Русский роман». А всего мною написано 40 книг, включая детские, которые сейчас как раз переиздаются.
– На внутренней обложке вашей книги «Филимон и Антихрист» вы выражаете благодарность архимандриту Адриану и игумену Псково-Печерского монастыря Мефодию за помощь в издании этого романа. Как вы познакомились с монахами этой обители и получили их поддержку, не только молитвенную причем?
– В сентябре 2002 года в моей жизни произошло самое памятное и, может быть, самое важное событие: к нам явились супруги Люленовы и принесли дары Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря: золоченый храмовый крест с распятием Христа, красочную книгу о монастыре с автографом архимандрита Адриана: «На молитвенную память Иоанну и Лукии от отца Адриана», и икону из его личной коллекции, на которой во весь рост изображен Святитель Филипп, митрополит Московский. Вручая подарки, мне сказали: «Многие монахи этого монастыря имеют ваши книги, и вот они шлют вам эти дары и приглашают посетить их в удобное для вас время».
Я никогда не был в Псково-Печерском монастыре, но, разумеется, много слышал о нем и даже читал книгу. Монастырю свыше 500 лет, он пережил много нашествий врагов, но никогда не был разграблен, и в его библиотеке хранится богатейшее собрание книг, в том числе старинных, рукописных. Там есть книги, подаренные Петром Первым, Елизаветой Петровной, Екатериной Второй и другими русскими царями.
– Поехали?
– Я, конечно, не мог отказаться от столь лестного приглашения и в назначенный день отправился в монастырь. Городок Печоры расположен на границе Псковской области и Эстонии: чист, опрятен и весь пропитан духом монастыря, крупнейшего в России, известного во всем православном мире жившими там прежде и живущими теперь высокими подвижниками веры, мудрецами, стоявшими близко к Престолу Господнему.
На городской площади перед главным входом в монастырь стояло много автобусов, толпились люди, приехавшие из разных городов России, прибалтийских стран и даже из Германии, Франции, Голландии. И все – к отцу Адриану. Чем ближе подходили мы к помещению, в котором жил отец Адриан, тем плотнее становились стайки людей и больше было монахов. Я любовался ими: статные, молодые, глаза сияют добротой и сердечностью. Монастырь мужской, монахи тут черные, как правило, имеют по два высших образования: светское и духовное.
И вот меня встречает отец Адриан. На нем одежды, шитые золотом, борода белая, широкая, густая. Глаза светятся молодо и так, будто он встретил давно знакомого, ожидаемого человека. Я подхожу к нему, называю себя: «Раб Божий Иван». И покорно склоняюсь. Он обнимает меня за плечи, целует в голову, говорит: «Хорошо, что вы приехали. Мы ждали вас. Многие наши братья – ваши читатели. Сейчас много печатается книг, но таких, в которых бы мы находили отзвуки своего сердца, таких книг мало». Я, в свою очередь, спешу признаться: «В Бога я верую и церковь посещаю, но каюсь: не все обряды исполняю». Это обстоятельство всегда меня тревожило, я чувствовал вину перед Церковью и Богом и спешу признаться в этом Владыке. И он в ответ произносит слова, которые ставят на место мою душу: «Вам и не надо исполнять все наши обряды, вы и так ближе всех нас к Богу. Он-то, наш Господь Превеликий, судит о нас не по словам, а по делам».
– Интересный диалог!
– Потом из внутренних покоев появляется прислужник и несет расшитое бисером длинное полотно. Архимандрит накрывает им меня с головой, читает разрешительную молитву. Потом мне скажут: это была епитрахиль, оставленная ему по завещанию митрополитом Петербургским и Ладожским Иоанном. После того как отец Адриан отпустил мне все мои прежние грехи, он благословил меня на благие деяния в будущем.
Потом мы сели в кресла, стоявшие у небольшого столика, и началась беседа, которая во многих добрых делах меня укрепила и многие смущающие душу вопросы прояснила. Так архимандрит Адриан стал мне духовником, отцом, душу и сердце врачующим, при разных затруднениях и сомнениях наставляющим и в минуты слабости укрепляющим.
– Вы же и с Владыкой Иоанном, митрополитом Ленинградским и Ладожским, были знакомы благодаря совместной деятельности в Славянской академии?
– Да, так случилось, что судьба, любящая в иные времена выкинуть неожиданный фортель, забросила меня на мостик корабля, на котором я никогда не плавал.
По приглашению и рекомендациям известного в нашей стране профессора-социолога Б.И. Искакова, бывшего тогда Президентом Международной славянской академии (МСА), его заместителя В.А. Десятникова и академика Углова меня приняли 31-м членом Северо-западного отделения МСА. Для меня уже это было сверхволнующим моментом и испытанием. Каково же мне было, когда на одном из собраний меня избрали полным академиком и президентом нашего отделения. Ведь таким образом мне предложили руководить учеными, в делах которых я ничего не смыслил, артистами, художниками, талантами которых я, конечно же, не обладал, и, наконец, педагогами, да еще такими, которые двигали вперед педагогическую науку. Я попал в положение известного писателя Марка Твена, который по иронии случая вынужден был редактировать сельскохозяйственную газету, хотя не мог отличить пшеницы от ячменя.
– А как часто происходили заседания академии и кто на них присутствовал?
– Академики собирались раз в месяц, и это были для меня интересные, волнующие дни. Я знакомился с людьми, которых раньше знал плохо в силу их высокого положения. Тут если ученый, то непременно крупный, известный: один возглавляет институт, другой – лаборатории. Все имеют книги, свои школы, а то и направления в науке. Если это артисты, то непременно ведущие: тут был художественный руководитель театра Игорь Горбачев, всемирно известный певец Борис Штоколов, народные артисты СССР.
Как и почти все академии мира, она была общественной, поэтому ее членами могли быть видные деятели из любой сферы науки и искусства. Стал ее почетным членом еще до меня и Владыка Иоанн.
…Мы старались по возможности не беспокоить Владыку. У него болели ноги, и мы знали об этом. Как и про его занятость, в том числе и написание статей, которые составили новую Библию для русского народа под названием «Симфония духа». Статьи Владыки Иоанна указали нам противника и с поражающей смелостью и глубиной раскрыли его суть. Знали мы и о том, как этот великий старец, называемый патриотами Отцом современной Руси, бьется на поле брани за будущее наших детей и внуков.
Долго я всматривался в этого человека, внимал каждому его слову. По привычке литератора пытался уловить черты его образа, манеру говорить. Кстати, говорил он мало, все больше молчал и слушал собеседника, но зато о многом говорили его глаза, его лицо и вся его фигура. Он был весь открыт и устремлен навстречу вам; он весь светился, и радовался, и, казалось, вот сейчас скажет вам нечто такое, что осчастливит вас на всю жизнь. Было что-то детское и восторженное в его взгляде и голосе. Он вам верил, и сам был готов растворить перед вами душу. Я такое вижу чаще на детских и даже младенческих лицах.
Записала на основании личной встречи и прочитанных книг И.В. Дроздова Светлана Троицкая
Источник – Слово