В чём новизна?

Ситуацию с коронавирусом можно исследовать с помощью техники, которая называется “Информационный анализ катастрофы”. Суть её состоит в том, что выбирается некоторый набор катастроф, и для каждой катастрофы выписывается количество погибших и количество информационных ресурсов, на которых упоминается эта катастрофа. При этом важно не изменять вопрос и пользоваться одной и той же поисковой системой.

Затем применяется метод, похожий на технику вычисления звёздной величины (светимости), построенную на десятичном логарифме, взятом со знаком “минус”. При этом разнице в единицу “информационной величины” соответствует различие в 2,512 раза в количестве ресурсов.

Вводится понятие “эталонной катастрофы”, для которой информационный отклик принимается условно равным нулю. Это позволяет определить нормировочную константу. За эталонную катастрофу принята гибель Боинга-747 авиакомпании JAL в 1985 году.

Как и в астрономии, где звёздная величина самых ярких звёзд отрицательна, наиболее значимые информационные катастрофы имеют отрицательную “светимость”. Мы относим их к “сверхкатастрофам”.

Получается довольно простая формула, позволяющая по количеству информационных откликов указать, насколько катастрофа “засвечена” в информационном пространстве.

Разумеется, катастрофы могут быть разделены большим промежутком времени, и более “свежие” катастрофы мы помним лучше. “Эффект забывания” можно учесть, взяв две почти одинаковые по числу жертв и обстоятельствам катастрофы, например, “Челленджер” и “Колумбию”.

В результате такого подхода удалось определить, что существуют простые, “обычные” катастрофы, а существуют катастрофы “пропиаренные” или, наоборот, замалчиваемые, когда количество информационных откликов не соответствует количеству жертв. Например, при Таншаньском землетрясении 1976 года погибло около 600 тысяч человек, но все они были китайцами, поэтому в европейских поисковых системах количество откликов на эту катастрофу значительно ниже нормы. А вот на гибель “Титаника” и атаку Всемирного торгового центра — намного выше нормы.

Абсолютным рекордсменом является Чернобыль, это пример исключительно “пропиаренной” катастрофы. Для психоисторика очевидно, что, тщательно пропиарив Чернобыль, определённые круги резко затормозили развитие ядерной энергетики в пользу так называемых альтернативных источников энергии.

Рассмотрим с психоисторической точки зрения коронавирус.

Для сравнения были взяты следующие эпидемии: чёрная оспа, чума XIV и VI веков (так называемые европейская чума и чума Юстиниана), “испанка” XX века, СПИД, малярия, гонконгский грипп 1968-69 гг., эпидемия холеры середины XIX века, эпидемия азиатского гриппа 1889-91 гг., 7-я пандемия холеры XX столетия и, собственно, коронавирус.

С помощью техники информационного анализа был построен график, и получилось, что почти все эпидемии, как обычно, попадают на главную кривую: 7-я пандемия холеры, оба гриппа, “испанка”… Чума XIV века тоже, как ни странно, находится на главной прямой, несмотря на её катастрофические мощь и социальное воздействие. Здесь же, чума VI века и СПИД. Несколько переоценена холера XIX столетия, что связано, по всей вероятности, с тем, что именно в тот момент произошло открытие холерного вибриона, и довольно большое количество источников просто указывают на эту эпидемию в связи не с ней самой и её жертвами, а в связи с этим крупным открытием.

По непонятной причине недооценена чёрная оспа. Может быть, это связано с тем, что оспенных эпидемий было довольно много, а возможно, и с другим обстоятельством. В литературе — правда, не столько исторической, сколько детективной, — распространена точка зрения о том, что чёрная оспа довольно регулярно использовалась в качестве бактериологического оружия задолго до того момента, когда появилось представление об оружии массового поражения. Например, известно про использование оспенных одеял американцами против индейцев в конце XVIII столетия. Утверждается, что иезуиты использовали оспенные эпидемии для управления некоторыми социальными процессами ещё в конце XVII–начале XVIII столетий, что мало доказуемо, но выглядит достаточно правдоподобно. По крайней мере, интересно, что, если предпринимались попытки прекратить войну за испанское наследство, человек, активно выступающий за мирные переговоры, всегда умирал от оспы в короткий срок.

Перейдём к коронавирусу. Он пропиарен чрезвычайно. Количество информационных ресурсов, где он упоминается, уже превышает 29 миллионов, хотя всё только началось. Для примера, чума XIV века — это 16 миллионов погибших. Количество потерь от коронавируса пока не очень значительно, на момент выполнения расчётов оно не превышало 7 тысяч (сейчас 24.000). Динамика нарастания — обычная для эпидемий “гриппозного типа”.

В итоге, рассчитав значение количества информационных ресурсов по логарифмам, получаем истинное значение 9,6 и расчётное 4,4, что соответствует информационному усилению в 117 раз. Таким образом, информационный след коронавируса более чем в 100 раз превышает тот, который реально коронавирус должен был оставить в нашей культуре.

Перед нами — крайне “пропиаренная” эпидемия. Что должен здесь сразу сделать психоисторик? Он должен посмотреть, что в информации ВОЗ говорится о группах патогенности.

Первая группа патогенности — это чума, геморрагические лихорадки, которых очень много (Марбург, Эбола, Ласса, аргентинская, бразильская, боливийская, венесуэльская), геморрагический колибактериоз, оспа и хронический энцефалит. Никакого сравнения с ними коронавирус не выдерживает. Нам говорят: “Коронавирус крайне вирулентен, очень большая смертность. И это — несмотря на современный высокий уровень развития медицины…”. Но с тем же уровнем медицины лихорадка Марбург даёт от 25% до 90% летальных исходов, Эбола, в среднем — 65%, Ласса — 50%, аргентинская — 16%. У коронавируса — 2,5%.

Рассмотрим теперь вторую группу патогенности (которая включает инфекции, либо значительно менее заразные, либо значительно менее вирулентные). Эта группа начинается с сибирской язвы, у которой средняя летальность — 50% без специфического лечения, но которая слабо заразна, поскольку всё-таки это, прежде всего, болезнь скота. Далее идёт холера со средней летальностью 1,8-2,6%. Сап, туляремия… Бруцеллёз — 2%. Сыпной тиф, когда-то очень опасный, — сейчас менее 1%. Дальше энцефалиты, другие лихорадки, вирусные гепатиты, бешенство, ящур, СПИД, респираторные синдромы (их несколько). И на предпоследнем месте в списке инфекций второй группы стоит коронавирус.

Среди заболеваний, которые являются причиной смерти, лидирует ишемическая болезнь сердца. Далее — инсульты. После них — хроническая обструктивная болезнь лёгких (ХОБЛ), далее СПИД, рак лёгких, диабет и замыкают первую десятку довольно многочисленные вирусные легочные заболевания, к которым относятся и атипичная пневмония, и коронавирус. После них в списке причин смерти идут ДТП.

Теперь перейдём к пандемиям. Сейчас на Земле не одна, не две и не три пандемии. Ибо, по определению, пандемия — это распространённое заболевание, которое встречается более чем на одном континенте. Сейчас есть пандемия малярии, от которой по-прежнему погибает от пятисот тысяч до миллиона человек в год. Есть пандемия СПИДа. Регулярно возникают пандемии гриппа, точнее, обычные гриппозные эпидемии иногда фиксируются как пандемии. С этой точки зрения, ничего особо выдающегося в коронавирусе нет, хотя, конечно, 2,5% летальности при современном лечении — это много, и называть эту эпидемию несуществующей нельзя. Информационный повод есть.

Другой вопрос, что он чрезвычайно раздут. Это означает, что эпидемия коронавируса используется некоторой группой для решения совершенно других задач, никак не связанных с медициной. Тривиальное объяснение связано с концом режима глобализации. Но этот режим закончился ещё в 2014 году с введением санкций против России. С тех пор психоисторика интересовал только вопрос, кто нанесёт этому режиму последний удар. Избрали коронавирус — видимо, чтобы никому не было обидно.

Коронавирус — это также сильный удар в ходе экономической войны с США и Китаем. Когда эпидемия только начиналась, 2/3 источников говорили, что как-то странно: стоило Китаю и США напрячься в торговой войне, как в Ухани вдруг появился коронавирус. Но потом эпидемия стала “пропиаренной” настолько, что о торговой войне просто забыли. Это понятно и очевидно.

А вот что оказалось весьма неочевидным, так это изменение характера права. Понятие права существует очень давно. Есть две позиции его понимания. Первая — древнеримская: “Dura lex, sed lex” (“Закон суров, но это — закон”). С этой позиции закон имеет настолько высокую ценность сам по себе, что необходимо его исполнять даже в тех случаях, когда такое исполнение противоречит здравому смыслу, является несправедливым или опасно для государства. Почему? Потому что, по мнению римлян, если мы хотя бы один раз не использовали закон, потому что такова была возникшая ситуация, то закон и сам по себе подвергается сомнению. А его ценность для государства выше ценности любого числа человеческих жизней или даже проигранных сражений.

Есть другая позиция, ленинская: право — это возведенная в закон воля правящего класса. Иными словами, закон есть способ организации классового общества. Надо сказать, что римская и ленинская формулировки вполне совместимы.

Западная Европа всегда очень гордилась римским правом. И всё шло относительно вменяемо до начала XXI века, когда впервые было диагностировано явление, получившее название “обезумевшее право”. В рамках старой доброй римской системы (“закон надо выполнять всегда, даже если не хочется”) совершенно неожиданно начался небывалый рост количества законов. В результате законом оказалось окружено практически любое действие человека. И почти любой его поступок тот или иной закон нарушал. Это, собственно, и было названо “обезумевшим правом”. К середине 2010-х годов “обезумевшее право” начало выглядеть опасным, в том числе уже и для правящих кругов.

А теперь — внимание! Коронавирусная эпидемия привела к интереснейшему психоисторическому явлению — переходу во всём мире от “обезумевшего права” к ситуативному. Это означает, что правовые системы будут всё более и более сложными, но их выполнение будет всё более и более необязательным для правящего класса, оставаясь обязательным для остальных социальных групп. Такое явление всегда наблюдалось в торговле и даже в военном деле (договор есть то, что обязательно к выполнению слабейшей стороной; если заключённый договор перестал нравиться тому, кто сильнее, — он будет его нарушать, при этом утверждая, что действует в рамках этого договора), но не работало впрямую в уголовном и гражданском праве.

Сейчас это происходит уже не с отдельными договоренностями, а с правовой системой в целом. Известно, что во многих странах гарантируется право на свободу передвижения, свободу выбора места жительства и т.д. Однако, в связи с введением карантинных мероприятий, любой человек, заподозренный в том, что он болен коронавирусом, может быть помещён в изоляцию. Само собой разумеется, это является прямым и жёстким нарушением его прав. Такое отступление от норм права оговорено самим правом, но только в случае явной опасности.

Эпидемия коронавируса, как показано выше, явной опасности для социальной или экономической системы ни в коей мере не имеет. Но крайне раскрученная, распиаренная эпидемия даёт возможность совершенно спокойно применить пункт о явной опасности. Заметим, что применяется-то он совершенно незаконно, поскольку для того, чтобы его применять, нужно объявить чрезвычайное положение. Чрезвычайное положение не объявляют, а свободы граждан ограничивают.

В России ситуация относительно вменяемая, и совсем уж неадекватного давления власти на население не оказывают. В Европе ситуация жёстче. При этом Россия никогда и не была правовым государством, но Европа-то считалась правовой территорией! И когда во Франции вводят войска в города, не объявив при этом чрезвычайного положения, это и есть переход к новому типу права. Право теперь будет определяться ситуативными потребностями правящего класса. И это психоисторическая революция!

Не исключено, что в ближайшие 10-12 лет будет ещё много подобных упражнений по одной и той же схеме: некое реальное событие (эпидемия, землетрясение, извержение вулканов, цунами, а если нет ни эпидемии, ни природных катастроф, всегда будет терроризм) — резкая информационная накачка — изменение права.

С точки зрения психоисторика очевидно, что право, как регулятор, практически прекратит своё существование, поэтому необходимо спрогнозировать возникновение новых регуляторов. Это наша ближайшая психоисторическая задача.

Сергей Переслегин

Источник: Завтра