«Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, – подчеркивал А.С. Пушкин, – не уважать оной есть постыдное малодушие». Нынешние провластные идеологи, камуфлируя свой страх перед правдой истории, игнорируют жанровое разнообразие художественных произведений о прошлом, предпочитая делить их либо на «мелодрамы», либо на «боевики». Но ведь романтической повестью «Капитанская дочка» и документальным романом «История Пугачева», чье название изменено по требованию Николая I на «Историю пугачевского бунта», обозначены только самые крайние точки жанра русского исторического романа, а между ними существуют многие и многие его направления, друг от друга отличающиеся и по способам творческого исследования, и по индивидуальным задачам, которые ставят перед собой авторы. Новоявленные же термины «старая литература», «старое искусство», «старый театр» и «старое кино» и впрямь ни о чем ином не свидетельствуют, нежели о «постыдном малодушии».

Советский исторический роман, являясь продолжением русского исторического романа, творчески развивал лучшие традиции отечественной и мировой прозы и достиг новых свершений в этом жанре. «Петр Первый» Алексея Толстого и «Одеты камнем» Ольги Форш, «Кюхля» Юрия Тынянова и «Батый» Василия Яна, «Севастопольская страда» Сергея Сергеева-Ценского и «России верные сыны» Льва Никулина, «Гуляй Волга!» Артема Веселого и «Дмитрий Донской» Сергея Бородина, «Города и годы» Константина Федина и «Каменный пояс» Евгения Федорова, «Цусима» Алексея Новикова-Прибоя и «Россия молодая» Юрия Германа, «Салават Юлаев» Степана Злобина и «Порт-Артур» Александра Степанова, «Кремлевский холм» Дмитрия Еремина и «Воля» Григория Коновалова, «Багратион» Сергея Голубова и «Кочубей» Аркадия Первенцева, «Угрюм-река» Вячеслава Шишкова и «Государи московские» Дмитрия Балашова, «Поджигатели» и «Заговорщики» Николая Шпанова, «Блокада» и «Победа» Александра Чаковского, «Слово и дело» и «Баязет» Валентина Пикуля, «Я пришел дать вам волю» Василия Шукшина. Начинал же исторический жанр в советской литературе старший по возрасту и литературному опыту Алексей Павлович Чапыгин (1870–1937).

Список этот, пускай и отнюдь неполный, подтверждает слова: «Незаметно, между прочим, у нас создан подлинный и высокохудожественный исторический роман», – сказанные М. Горьким. Еще до личного знакомства в 1915 году Чапыгин и Горький вели оживленную переписку, делились мыслями о назначении литературного творчества в обществе, причем Алексей Павлович внимательнейшим образом воспринимал советы и критику великого писателя, не обижался, когда Горький отказался печатать его «Смертный зов» и «Сувенир», поскольку увидел в них мистицизм, зато поддерживал в реалистических сочинениях, посоветовал ему писать об истории. В 1935 году Горький писал Чапыгину: «Мне хочется сказать, что очень люблю Вас, мастера литературы, для которого искусство всегда было выше всяких выгод и удобств, люблю за Вашу любовь к литературе, за северное сияние Вашего таланта». К тому времени талант Чапыгина уже расцвел всеми красками, ярко проявившись в рассказах о детстве и отрочестве, о природе и охоте, в правдивых и точных мемуарах, в интересной драматургии, но главное – в исторической романистике, где крупнейшим достижением станет роман «Разин Степан», публиковавшийся в журналах «Былое» и «Красная новь» в 1925–1926 годах, а после издававшийся в собраниях сочинений писателя и неоднократно отдельной книгой. «Разин», – отмечает М. Горький, – колоссальное создание истинного художника – под таким титулом эта книга и будет внесена в историю русской литературы».

Судьба не очень-то благоволила Алексею Чапыгину в детские годы. Родился он в деревне Закумихинская (Большой Угол) в крестьянской семье 17 (5) октября 1870 года. И вот что пишет он в «Автобиографии», датированной 30 октября 1929 года: «Дед по матери Роман Петушков был богат, упрям, крутого нрава. Есть слух, что смолоду Петушков занимался разбоем, потом брал лесные подряды. У него было крестьянское хозяйство, и был он хлебосол. Петушков выкупил из крепостных девицу и жил с ней. Дочь их Мария – моя мать. Петушкова убили на большой дороге, и мать вышла замуж за крестьянина Павла Чапыгина. Она была грамотная и меня выучила грамоте на 7-м году. Восьми лет, придя в земскую школу, я мог уже читать и писать. В школе выделялся тем, что запоминал басни и стихи, но по остальным предметам шел вяло. Семья обеднела. Не было теплой одежды, а морозы зимой у нас были большие, до 30 градусов. Мне, мальчику, приходилось часто вместо школы сидеть дома. Чтобы не скучать, сидя в полутемной избе, я брал из чулана книги, привезенные когда-то, и читал без разбора. Книг был навален целый угол, лежали они на полу. Но вот и мать умерла. С десяти лет я пас в деревне скот. А к 13-ти отец, живший в Петербурге в подручных дворниках, выписал меня в столицу и отдал в ученье живописцу вывесок и икон. Жизнь у живописца была нелегкая. Я любил рисовать, но хозяева рвали рисунки. Особенно этим отличалась хозяйка, пьяная, неряшливая мещанка гор. Кронштадта. Если я читал книгу, то книгу уничтожали, не спрашивая своя она или чужая… Тогда же я непроизвольно начал писать стихи. Стихи были малограмотные, но я помню, что решил их писать много и собрать в книгу…»

Однако работа в живописной мастерской имела и хорошую сторону – здесь Алексей Чапыгин знакомился с самыми разными людьми. Среди них были и студенты Академии художеств, с одним из них, Хлебниковым, он подружился, и тот, хоть нашел рисунки его подражательными, зато похвалил стихи, и особо прозаическую сказку, сказав: «Прозой тебе писать лучше!» Вскоре Хлебников, недоучившись, уехал в провинцию работать учителем рисования, а Чапыгин начал писать рассказы и, как вспоминал позднее, решился показать один из свеженаписанных – «Пуговкин» – Дмитрию Васильевичу Григоровичу, который поддержал начинающего, но заметил: «Чтоб быть писателем, батюшка, надо много знать, очень многому учиться!»

Крестьянская основательность помогла Чапыгину достаточно быстро освоиться в литературных кругах столицы. Некоторые критики будут писать, что он увлекался символизмом, но точнее бы сказать, знакомился с ним. В числе его новых знакомых были А. Блок, А. Куприн, А. Ахматова, Вяч. Иванов, Д. Мережковский, З. Гиппиус, В. Бердяев, музыковед Л. Сакетти, через которого он познакомился с Н. Михайловским и В. Короленко. Очерк Чапыгина из жизни босяков «Зрячие» Владимир Галактионович отредактировал и поспособствовал выходу в свет – напечатали очерк в 1904 году в рождественском номере приложения к газете «Биржевые ведомости».

Два рассказа – «Зимней ночью» и «Наваждение» – были опубликованы в журнале «Образование», другие – в «Вестнике Европы» и в «Шиповнике». Но Алексей Павлович понимал, что нельзя жить старыми впечатлениями, и в 1906 и в 1907 годах он подолгу живет в родной Закумихинской: «Пишу о деревне и деревню люблю. Люблю природу. Когда приезжаю в деревню, беру мешок еды, ружье, собаку и иду в лес на неделю-две. Шумит лес, сквозь ветви светит небо, внизу лесные озера светят, поют птицы, иду без дороги…» Об этом он пишет и в своих стихотворениях в прозе – «Осень», «Воспоминания», «Осеннее», «Вечное», овеянных романтическим настроением. Нельзя не отметить, что любовь к природе, к деревенской жизни не заслоняет, а напротив, заостряет внимание писателя к животрепещущим социальным проблемам. В то время, по словам Владимира Ильича Ленина, «начинается полоса нового подъема революционного движения, «пролетариат, отступавший – хотя и с большими перерывами – с 1905 по 1909 год, – подчеркивает он, – собирается с силами и начинает переходить в наступление». Это активно революционизирует крестьянство, разрушая последние остатки патриархального уклада.

В 1911–1912 годах Чапыгин снова работает в деревне, публикуя в итоге повесть «Белый скит» (1913), наиболее крупное дореволюционное произведение свое и наиболее им любимое. «Эх, хорошо написали Вы «Белый скит», будто по парче золотом вышито!» – особо отметит М. Горький в письме к автору, а многие критики назовут повесть самой талантливой на деревенскую тему после «Деревни» И. Бунина. Здесь выявится небоязнь Чапыгина к открытым и резким противопоставлениям персонажей, когда циничный купец Артем Ворон уничтожает природу, вносит раздор в семьи, а борющийся с ним Афонька Крень говорит: «Покуда силы хватит, норовлю сберечь Господню красоту – лес, зверя, где могу, не дано зря обидеть, корень его вконец изводить». Развернутыми бытовыми картинами, социальными обобщениями повесть эта близка к романному жанру, а «белый скит», где человек находит успокоение от невзгод, о чем Афоньке рассказывала мать, становится символом добра и света, и он страстно верит в это, отправляясь искать тот прекрасный скит, но гибнет, утонув в болоте. Продолжением «Белого скита», тематическим и стилевым, считать можно и повесть «На Лебяжьих озерах», рассказывающая о предоктябрьской жизни: охотник Ваган, как и Афонька Крень, живет в согласии с природой, почитает силу ее, ищет духовную правду, а его антипод – Петруха Цапан, сбежавший с каторги, мстит другим за собственные несчастья, и тут истинная правда, к которой подводит читателя автор, на стороне, естественно, Вагана, тоже немало страдавшего.

В Петроград Алексей Павлович Чапыгин вернется уже после Октябрьской революции. Работает в Пролеткульте, в издательствах. в конце 1918 года по совету Горького, заметившего у него интерес к истории, едет в Харьков, изучает архивные материалы по Киевской Руси, язык исторических памятников, написав драму «Гориславич» и «Борзописный сказ» о детях Господина Великого Новгорода», затем снова уезжает в свою деревню, оставив на время – 1920–1923 годы – литературную работу, что даст повод кое-кому заговорить о «творческом кризисе», однако Чапыгин, скорее всего, как истинный художник делает паузу, чтобы осмыслить произошедшие в России политические и социальные изменения, вызвавшие революционное переустройство всей жизни народа. Недаром В.И. Ленин, оберегая видных философов-идеалистов и литераторов, не принявших или не понявших смысл Октябрьской революции, отправил их двумя пароходами за границу, упросил и Алексея Максимовича Горького уехать из Петрограда на лечение в Италию, а школьному однокашнику – писателю Е.Н. Чирикову – честно написал: «Дорогой Евгений Николаевич, уезжайте. Вы мне мешаете!» Вот и Чапыгин – не то что иные нынешние – вчера член Коммунистической партии – и вдруг, раз-два – антикоммунист и антисоветчик. Зато в 1924–1927 годах Чапыгин всецело углубляется в исследование истории XVII века, пишет широкомасштабный роман о восстании казаков и крестьян под руководством Степана Разина, роман, ставший главным произведением его писательской жизни.

Образ Степана Тимофеевича Разина воссоздается писателем на основе исторических фактов правдиво, емко, но и с новаторскими подходами, когда биографические сведения рассматриваются в сопоставлении с общим движением истории, отчего они обретают новые связи и ракурсы, порой измененные, вымышленные, которых в реальности не было, но они быть вполне могли. Литературовед Виктор Петелин указывает, например, на то, что Чапыгин делает своего героя участником Соляного бунта в 1648 году, хотя подтверждений этому нет, но это необходимо автору, чтобы показать разинское политическое предвидение, если он уже тогда задумывает «колыхнуть Русь», а интуиция его сопряжена как бы со словами Пушкина, называвшего Разина «единственным поэтическим лицом русской истории». Поэтическое же у Чапыгина сродни романтическому взгляду его на историю, но романтика эта не абстрактная, она неотделима от правды жизни и помогает смотреть вперед уверенно, угадывать призывную к лучшему перспективу. Пейзажные, социальные, бытовые, личностные характеристики персонажей тесно связаны между собой, соединены неотрывно, выказывая с ясностью стилистические особенности чапыгинского письма, завлекательно погружая читателя в ту далекую эпоху: «Бесконечным числом ударов в чугунную доску Москва вторила у боярских и купеческих домов часовому бою Спасских ворот. Часы пробили, но в сумраке, часов не видно было. Светились иногда фонари, стучали копыта лошадей: то проезжал боярин. В конце лета сумрак густел, часто перепадали дожди. Оттого по кривым и черным улицам полз туман. Местами улицы выстланы тесаными бревнами, отпотевшими и скользкими, словно в черном мыле…»

Дореволюционная и теперешняя либеральная критика относят деятельность Степана Разина либо к разбойничьей вольнице, либо к стремлению занять место повыше на тогдашней социальной лестнице, ибо для антинародной власти любое протестное выступление представляет опасность ее непомерно привилегированному положению. В советские времена исторический роман стал потому столь популярен, что всемерное просвещение народа было государственной политикой, а знание прошлого позволяло сравнивать достижения рабоче-крестьянской власти, возглавляемой людьми высокообразованными и самоотверженными, которые последовательно выполняли все программы Коммунистической партии по улучшению жизни на принципах справедливости. Ликвидировать несправедливость хватко пытался и Разин, показанный в романе подлинно народным вождем, читателям нынешним еще более близки и понятны: «Мир широк и светел… и бури в нем и грозы не мают, не пугают человека – радуют… – говорит Степан Тимофеевич. – Темно и злобно в миру от злого человека… Сердце болит, когда видишь, как одни живут в веселии, в пирах время проводят, едят сладко, спят на пуху и носят на плечах золотое тканье, узорочье, другие едят черный кус…»

Ради хорошей жизни для всех Разин готов на смертный бой, на плаху, что и случилось, но он уверен: «Я на свет пришел… платить злым за зло…» И не страшится ничего: «…Знаю: боевой человек кратковечен, вечна лишь дорога к правде… На той дороге кровавым огнем будет светить через годы, иные столетия наша правда!» Пусть эта правда разинская ограничена классовыми и биографическими заблуждениями, однако поиск ее, цели восставших крестьян благородны, справедливы, вселяют надежду на успех, если не сейчас, так в будущем. Не случайно в конец романа, уже после казни Разина, писатель включает народную колыбельную песню, будто некое обращение к грядущим поколениям, органически вписывающуюся в авторское письмо, где старинные речения не стилизованы и даже не беллетризованы, но существуют в стилистическом единстве: «На тех огнях на светлых / Котлы кипят, да кипучие… / Баю, баю-бай! / Да восстань, мое дитятко, / Со стены ты сними свой булатный меч… / Секи, кроши губителей! / Баю, баю-бай… / Гроза придет, да страшная, / Беда минет наносная…» И еще безусловное художественное достижение, что русское национальное произведение, написанное языком, близким к «Слову о полку Игореве», к сказаниям и былинам, на многие иностранные языки переведено и читается в других странах по сию пору.

Над следующим историческим романом – «Гулящие люди» Чапыгин работает с 1932 года и до конца жизни, публикуя его частями в журналах «Литературный современник», «Октябрь», «Звезда». Роман явился словно бы предысторией «Разина Степана», когда рисуется вторая половина XVII века, показаны бунты – Стрелецкий, Медный, Чумной, церковный раскол. Как говорит автор, «повсюду на Руси шло брожение», и он стремится показать «типы неизвестных стихийных революционеров». Таким «революционером» дан в романе стрелецкий сын Сенька, у которого постепенно складывается характер «бунтаря-водителя». Алексей Павлович непрестанно правил роман, переделывал, дополнял новыми сценами борьбы народа за освобождение от эксплуататоров, но закончить всю работу ему не удалось. 21 октября 1937 года он скончался, похоронен в Ленинграде, на «Литераторских мостках» Волкова кладбища, оставив нам свои замечательные исторические романы, проникнутые верой в неизбывную силу русского народа, способную преодолеть противоречия и недостатки свои, построить общество справедливости, просвещенности, правды.

«Алексей Павлович был человеком мудрым, честным и поразительно романтичным при множестве нелегкостей жизни, – говорил мне младший земляк Чапыгина поэт Александр Дмитриевич Чуркин, прочитав и свое стихотворение: «Звезды слов в своих певучих книгах / Рассыпал заботливой рукой / Многодумный Алексей Чапыгин, / От меня живущий за рекой». Николай Семенович Тихонов писал: «Из глухих, темных северных лесов пришел крестьянин Алексей Чапыгин и принес с собой правду о русском народе и веру в него». А Сергей Александрович Есенин, хорошо знавший Чапыгина, который наставлял его в жизни и в литературе, посвятил ему в 1917 году строки в стихотворении «О Русь, взмахни крылами…», относящие писателя-историка к поэтам: «Из трав мы выткем книги, / Слова трясем с двух пол. / И сродник наш, Чапыгин, / Певуч, как снег и дол…» Да, таким он, один из основоположников советского исторического романа, и был – ярким, правдивым, романтическим поэтом нашей русской истории.

Эдуард Шевелев

Источник: Советская Россия