Жизнеописание русского поэта-конквистадора.
Современникам он виделся по-разному. «…Гумилёв верил в свою миссию реформатора, в нем ощущалась не только талантливость, но свежесть какой-то своей поэтической правды. Стихи были всей его жизнью. Никогда не встречал я поэта – до такой степени «стихомана». «Впечатления бытия» он ощущал постольку, поскольку они воплощались в метрические строки. В связи отчасти с этим стихотворным фанатизмом была известная ограниченность его мышления, прямолинейная подчас наивность суждений. При этом –неистовое самолюбие!» (Сергей Маковский — критик, поэт, издатель. Основатель журнала «Аполлон»).
«…Он был удивительно молод душой, а может быть, и умом. Он всегда мне казался ребенком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженной голове, в его выправке, скорее гимназической, чем военной. То же ребячество прорывалось в его увлечении Африкой, войной, наконец — в напускной важности, которая так меня удивила при первой встрече, и которая вдруг сползала, куда-то улетучивалась, пока он не спохватывался и не натягивал её на себя сызнова. Изображать взрослого ему нравилось, как всем детям. Он любил играть в «мэтра», в литературное начальство своих «гумилят», то есть маленьких поэтов и поэтесс, его окружавших». (Владислав Ходасевич – поэт, прозаик, критик, мемуарист).
«Гумилёв говорил, что для поэта быть влюбленным есть профессиональная необходимость. Сам он постоянно влюблялся — направо и налево. Он называл это поисками «Прекрасной Дамы». Но была у него и более простая формула на этот счёт: «Бей ворону, бей синицу, попадешь на ясного сокола». «Донжуанский список» Гумилёва занял бы несколько страниц. Своими успехами он очень гордился. «Я не красив, но я знаю секрет, перед которым женщины не могут устоять». — Какой же? — Я овладеваю их воображением — рассказываю про войну и читаю стихи. Они любят поэзию и подвиги больше всего на свете». (Георгий Иванов — поэт, прозаик, мемуарист).
«Гумилёв не был ни в каком смысле велик. И не был гениален. Он был по характеру своего дарования полным антиподом Блока. Блок вещал, Гумилёв придумывал, Блок творил, Гумилёв изобретал, Блок был художником, артистом, Гумилёв был maitre’oм, мастером, техником. Блок был больше поэтом, чем стихослагателем: поэзия была ему дороже стихов. Гумилёв был версификатором, филологом по преимуществу. Блок и Гумилёв не только разные мироощущения, это — разные стихии творчества. Это Моцарт и Сальери нашей поэзии. И в самом деле, Гумилёв был строителем прежде всего. Стихи не вылетали у него, как «пух из уст Эола», а чеканились, как ювелирная вещь, строились, как архитектурное сооружение. Не то у Блока. Он жил не стихами, но поэзией». (Эрих Голлербах – поэт, философ, художник-график, искусствовед).
«Он был бы на своем месте в средние века. Он опоздал родиться лет на четыреста! Настоящий паладин, живший миражами великих подвигов. Он увлекался бы красотою невероятных приключений, пытал бы свои силы в схватках со сказочными гигантами, на утлых каравеллах в грозах и бурях одолевал неведомые моря. Мусульманский Восток и африканские пустыни тревожили наше воображение. Часто, когда мы смолкали, переживая грёзовые паузы, оказывалось, оба странствовали мысленно за морями и океанами. Он не мог иначе мыслить, как образами». (Василий Немирович-Данченко — прозаик, поэт, журналист).
«…Когда его месяц тому назад арестовали, никто в петроградских литературных кругах не мог угадать, что сей сон означает. Потому что, казалось бы, — не было в них писателя, более далекого от политики, чем этот цельный и самый выразительный жрец «искусства для искусства». Гумилёв и почитал себя, и был поэтом не только по призванию, но и, так сказать, по званию. Когда его спрашивали незнакомые люди, кто он таков, он отвечал — «я поэт», — с такою же простотою и уверенностью обычности, как иной обыватель скажет — «я потомственный почетный гражданин», «я присяжный поверенный», «я офицер» и т.п.» (Александр Амфитеатров – прозаик, публицист, фельетонист, литературный и театральный критик).
Как видим никто из современников иконы из него не делал. Поэты Серебряного века относились к нему, как равному среди равных, но не как к первому среди равных. Иное дело современные биографы поэта. За последнее время вышло несколько десятков заметных биографических работ о Гумилёве, среди которых хотел бы обратить внимание на объёмную книгу Владимира Полушина «Николай Гумилёв. Жизнь расстрелянного поэта» (М. Вече, 2022).
В аннотации к книге сказано: «Жизнь поэта могла бы стать блистательным сюжетом для авантюрного романа, если бы не закончилась так по-русски трагично…».
Позволю не согласиться. Трагическая гибель поэта на расстрельном полигоне петроградского Че Ка как раз и вынесла его из вод реки Леты, не позволяя кануть в беспамятстве. Семь книг стихов, составляющих часть его литературного наследия, — безусловно яркие вехи в поэзии Серебряного века, но отнюдь не его вершины. Кто знает, как сложилась бы дальнейшая жизнь Гумилёва, не оборви её чекистская пуля в тридцать пять лет. Может быть он и стал бы «первым среди равных», а может быть так и остался одним из многочисленной шеренги серебряновековцев.
Анну Ахматову знают в первую очень как большого поэта, но не как Аничку Горенко — первую жену Гумилёва. Скорее уж как одну из женщин Амедео Модильяни, с которым страсть свела её в Париже, где одинокая молодая женщина бродила по Монмартру, в то время как её такой же молодой муж застрял в лавках букинистов.
Сюжетная линия Ахматова-Модильяни один из занимательных «отскоков» в полушинском жизнеописании «расстрелянного поэта». Таких вот «отскоков» в биографическом повествовании у автора книги более чем достаточно. А поскольку книга выстроена как подробнейшее линейное жизнеописание поэта, эти отступления от магистральной сюжетной линии (возможно необходимые, хотя и не всегда), временами отвлекают и раздражают. Полушин в своём страстном увлечении личностью поэта и желании как можно больше рассказать о нём и его окружении, «перенаселил» книгу не только именами близких к Гумилёву людей, но и многочисленными второстепенными и даже третьестепенными персонажами, что значительно затрудняет чтение.
Временами жизнеописание Гумилёва приобретает черты романизированной биографии (не зря же в аннотации упоминается «авантюрный роман»), но эти поиски жанра оставляют желать лучшего.
Иногда возникает ощущение, что автор и сам временами теряет «нить Ариадны». Иные сюжетные линии обрываются без логического завершения. Почти не прописан контекст эпохи. Ссылки на аполитичность поэта и его пренебрежение повседневными реалиями — не самое лучшее оправдание полного погружения в творческую лабораторию поэта, погруженного в чеканку стихотворных строк.
Понять автора книги можно. Список одних только литературных источников и документов вкупе с библиографией поэта занимает восемнадцать страниц, изучению которых Полушин отдал двадцать лет.
Неспроста его титанический труд над книгой отмечен всероссийскими премиями Святого благоверного князя Александра Невского и Н.С. Гумилёва.
Книга Владимира Полушина займёт достойное место на книжной полке поклонников творчества Гумилёва.
Но почему-то остаётся желание всё же дождаться настоящего, пусть и не совсем «авантюрного» романа о Великом Романтике Серебряного века, о котором один из современников поэта сказал: «Неисправимый романтик, бродяга-авантюрист, «конквистадор», неутомимый искатель опасностей и сильных ощущений, — таков был он. Многие зачитываются в детстве Майн-Ридом, Жюлем Верном, Гюставом Эмаром, но почти никто не осуществляет впоследствии, в своей «взрослой» жизни, героического авантюризма, толкающего на опасные затеи, далекие экспедиции. Он осуществил. Упрекали его в позерстве, в чудачестве. А ему просто всю жизнь было шестнадцать лет. Любовь, смерть и стихи. В шестнадцать лет мы знаем, что это прекраснее всего на свете. Потом — забываем: дела, делишки, мелочи повседневной жизни убивают романтические «фантазии». Забываем. Но он не забыл, не забывал всю жизнь».
Вот такого Гумилёва нам сильно не достает. Но остаётся надежда, что он появится. В пока не написанной биографии. Или в «авантюрном романе»…
Виктор Притула
Источник: Слово