Как начался “большой террор”.

Овации и интриги

В январе-феврале 1934 года в Москве с большой помпой прошел XVII съезд ВКП(б). Его назвали “съездом победителей”, что вполне соответствовало торжественной обстановке заседаний. Делегаты всячески демонстрировали свою уверенность и оптимизм. Позади остались ужасы коллективизации, впереди были лучезарные дали социалистического строительства. И весь съезд в одном порыве дружно славил вождя народов — Иосифа Сталина.

Нечто похожее мы видели совсем недавно — в октябре месяце. Тогда участники съезда “партии власти”, от ткачихи до министра, пафосно приветствовали “лидера нации”. Наверное, им тоже представлялось, что они — победители.

Между тем, судьба давнего съезда победителей сложилась совсем печально. Большинство его делегатов стали жертвами т.н. “необоснованных репрессий”. Впрочем, таких ли уж необоснованных? Надо всегда иметь в виду, что тогда в партийно-государственном руководстве велась ожесточенная, неутихающая борьба за власть. В отличие от 20-х годов ее не афишировали, однако она была не менее, а даже более острой. В конечном итоге именно эта борьба и привела к репрессиям.

Даже и на своем триумфальном съезде победители не обошлись без аппаратной фронды. Во время тайных выборов ЦК кандидатура восхваляемого вождя получила почти 300 голосов против. Более того, группа могущественнейших региональных баронов, лидеров крупнейших парторганизаций (С.В. Косиор, Р.И. Эйхе, И.В. Варейкис, П.Б. Шеболдаев и др.) попыталась сместить Сталина с поста генерального секретаря. Этот пост был предложен руководителю Ленинградской парторганизации С.М. Кирову, который, впрочем, от него категорически отказался.

Вряд ли это было потрясением для Сталина. Он отлично знал — с кем имеет дело и называл совпартбюрократию “проклятой кастой”. В своей речи на съезде вождь вполне четко указал на страшного внутреннего врага: “…Это люди с известными заслугами в прошлом, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков. Это те самые люди, которые не считают своей обязанностью исполнять решения партийных органов и которые разрушают, таким образом, основание партийно-государственной дисциплины. На что они рассчитывают, нарушая партийные и советские законы? Они надеются на то, что советская власть не решится тронуть их из-за их старых заслуг. Эти зазнавшиеся вельможи думают, что они незаменимы и что они могут безнаказанно нарушать решения руководящих органов…”

Вот эти вельможи и продемонстрировали “обожаемому” вождю всю свою мощь.

Культики

При всем при том региональные лидеры сыграли далеко не последнюю (если только не первую) роль в раздувании культа личности Сталина. Об этом будет нелишним вспомнить сегодня, когда начались разговоры о новом “культе” — с осуждением соответствующей личности. Между тем, культ руководителя нужен не только и даже не столько “царю” (ему он вообще бывает не нужен), сколько многочисленным “боярам”. Последние мечтают в случае чего взвалить всю вину на “главного”, а себя представить невинными овечками, вынужденными подчиняться “тирану”. (Собственно говоря, в 1956 году так и произошло.) К тому же, культ вождя всегда дает оправдание культу вождей рангом поменьше.

Весьма поучительна в данном плане история с переименованием Царицына в Сталинград. Документы неопровержимо свидетельствуют — сам Сталин был категорически против этого. В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) хранится письмо Сталина секретарю Царицынского губкома ВКП(б) Шеболдаеву. Вот его текст: “Я узнал, что Царицын хотят переименовать в Сталинград. Узнал также, что Минин (один из активных участников обороны Царицына в гражданскую войну. — А.Е.) добивается его переименования в Мининград. Знаю также, что Вы отложили Съезд советов из-за моего неприезда, причем думаете произвести процедуру переименования в моем присутствии. Все это создает неловкое положение и для Вас, и особенно для меня. Очень прошу иметь ввиду, что: 1) Я не добивался и не добиваюсь переименования Царицына в Сталинград; 2) Дело это начато без меня и помимо меня; 3) Если так уж необходимо переименовать Царицын, назовите его Мининградом или как-нибудь иначе; 4) Если уж слишком раззвонили насчет Сталинграда и теперь трудно Вам отказаться от начатого дела, не втягивайте меня в это дело и не требуйте моего присутствия на Съезде советов — иначе может получиться впечатление, что я добиваюсь переименования; 5) Поверьте, товарищ, что я не добиваюсь ни славы, ни почета, и не хотел бы, чтобы сложилось обратное впечатление”.

Однако выяснилось, что Шеболдаев уже успел раззвонить о переименовании, протолкнув это решение через городские и уездные съезды, а также заручился поддержкой им же организованных “беспартийных рабочих собраний”. Бесспорно, этот князек переименовывал Царицын в Сталинград, надеясь, что он и сам со временем сможет дать свое имя какому-нибудь городу. Пройдет девять лет, и этот подхалим станет активным участником заговора регионалов на XVII съезде ВКП(б).

Региональные лидеры вообще никак не стеснялись. Они всячески раздували свой собственный культ личности, доводя его до сталинских размахов. Именами этих чинуш назывались многие улицы и населенные пункты, предприятия и радиостанции. Например, в УССР вещала радиостанция имени Косиора. Повсеместно красовались их бюсты и портреты, им посвящались обильные здравицы и хвалебные стихотворения.

Сталин пытался объяснить князькам всю абсурдность их поведения, причем старался сделать это достаточно тактично. Любопытный диалог состоялся у него по этому поводу с первым секретарем Центрально-черноземного крайкома Варейкисом (еще одним “победителем”, который был в числе заговорщиков на XVII съезде). В 1935 году, в кулуарах ноябрьского пленума ЦК, вождь подошел к нему и спросил: “Вы часто бываете в магазинах города и области, товарищ Варейкис? Сколько стоит ваш бюст?”. Варейкис ответил, что не знает. Тогда Сталин задал такой вопрос: “А бюст Сталина — ходкий товар в магазинах Воронежа?” Варейкис ответил, что его покупают охотно. Сталин: “Охотно? Не многовато ли — два бюста на одну семью? Не отражаются ли наши бюсты на бюджетах рабочих, колхозников?”

Варейкис намек понял и приказал свои бюсты из продажи изъять. Но все остальные атрибуты своего “величия” оставил. Другие не сделали и этого. А жаль, может быть, более скромное поведение уберегло бы их от многих неверных поступков. Вот характерный эпизод. Ответственный работник ЦК Компартии Узбекистана В.С. Хоромская рассказывает сыну А. Икрамова о поведении отца после вынужденной отставки в 1937 году: “Мы расходились подавленными… В коридоре я увидела его (Икрамова. — А.Е.) и пошла за ним. На стуле в приемной стояла уборщица тетя Дуня и протирала тряпкой портрет твоего отца. Отец сказал ей: “Снимайте портрет, тетя Дуня. К черту его надо выбросить”. Золотые слова! Нет чтобы сказать их чуть пораньше! Но ведь так хочется власти и почета. Так хочется побыть Сталиным, даже если ему и в подметки не годишься.

“Перегибы” на местах

Да ладно бы один культ. Местные вождишки считали себя этакими вотчинниками, полными хозяевами “своих” областей и республик. Региональные князьки ставили интересы своих территорий выше интересов страны в целом. Так, целых три года, в 1926-29 годах, шли острые споры между украинскими и сибирско-уральскими руководителями по поводу того, где строить стратегически важные металлургические комбинаты. Лишь после долгих и ожесточенных баталий выбор был сделан в пользу Урала и Западной Сибири, где и приступили к строительству знаменитых комбинатов — Магнитогорского и Кузнецкого.

В 1934 году самарское руководство взяло да и завернуло составы с хлебом, направленные в Среднюю Азию. Экспроприированный хлеб пошел на нужды самарцев. Это дало Икрамову, первому секретарю ЦК Компартии Узбекистана, повод потребовать от Сталина снабжать республику продовольствием так, как будто бы это был промышленный регион.

Во время беседы по этому поводу Сталин принялся было задавать наводящие вопросы, обычные для делового разговора начальства с подчиненным, но Икрамов резко оборвал его.

А в коллективизацию творились дела и похлеще. Регионалы действовали гораздо более радикально, чем того от них требовал Сталин, часто забегая вперед центрального руководства. Еще за три дня до принятия постановления Политбюро ЦК “О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств” секретарь Западно-сибирского крайкома Эйхе заявил на партактиве в Новосибирске: “Первое, что нам придется провести, это экспроприацию средств производства у кулачества, экспроприацию живого и мертвого инвентаря, его хозяйственных и жилых построек”. Причем он имел в виду повсеместное раскулачивание, хотя Политбюро считало, что надо ограничиться одними лишь районами сплошной коллективизации. Эйхе хотел быть первым во всем, и часто ему это удавалось. Голод в Западной Сибири начался на год раньше, чем в других регионах страны…

Князьки демонстрировали открытое неповиновение Центру тогда, когда тот пытался поправить ситуацию. Особенно яркий пример — политика раскулачивания, проводившаяся в Средне-волжском районе тамошним партийным боссом М. Хатаевичем. Очевидно, тоскуя по временам гражданской войны, он создал в крае “боевой штаб” по раскулачиванию. Было принято решение за пять дней арестовать 5 тысяч человек и 15 тысяч семей собрать для выселения. Для проведения операции предлагалось привлечь армейские части и (внимание!) раздать коммунистам края оружие. Последнее было уже шагом к гражданской войне.

Закидоны Хатаевича не на шутку встревожили Кремль, и Сталин (вместе с В.М. Молотовым и Л.М. Кагановичем) послали ему 31 января 1930 года телеграмму, в которой определили: “Ваша торопливость в вопросе о кулаке ничего общего с политикой партии не имеет”. От Хатаевича потребовали прекратить аресты. И что же? Хатаевич испугался, поспешил выполнить распоряжение “свирепого диктатора”? Ничуть не бывало. На следующий день в Москву пришел ответ: “Арест кулацко-белогвардейского актива приостановить не можем, ибо он почти закончен”. И уже 5 февраля Хатаевич написал Сталину и Молотову о своем антикулацком “геройстве”: “Я полагаю, что с проведением этой меры мы никакой поспешности не проявили”. Он же имел наглость “наехать” на Сталина, когда тот покритиковал местные организации за “перегибы”. В апреле Хатаевич написал Сталину письмо, в котором изволил попенять вождю: “Приходится выслушивать много жалоб, что зря нас всех объявили головотяпами. И действительно, надо бы дать указание нашей центральной прессе, чтобы при критике допущенных искривлений и перегибов в колхозном строительстве шельмовали и крыли не только низовых работников”.

При всем при том Хатаевич откровенно лгал Сталину, утверждая, что арест раскулаченных им проводился лишь в районах сплошной коллективизации. На самом же деле “кулаков” арестовывали везде. Что ж, Хатаевичу было не привыкать врать. Именно он дезинформировал высшее руководство в декабре 1929 года, когда сообщал о 35% коллективизации в своем крае (в реальности коллективизировано было всего 20%).

Регионалы заставляли горбатиться рабочих и колхозников, но себя жалели, очевидно, берегли для последних и решающих боев за коммунизм. Так, помощник Косиора В.Н. Косинов в своих воспоминаниях обмолвился, что обеденный перерыв его босса занимал два часа. Хороший был обеденный перерыв у товарища Косиора! Небось, не такой, как у донецких шахтеров. Помимо себя любимых, князьки радели и о родственничках, часто двигая их в большую политику. А те наглели необычайно, требуя, чтобы перед ними все стелились. Но не все на это были согласны. Занятная история в данном плане произошла с женой Постышева. Она занимала видный пост секретаря парткома Украинской ассоциации марксистско-ленинских институтов. Партийная челядь, естественно, бегала перед ней на “задних лапках”. А вот простая женщина, рядовой коммунист П.Т. Николаенко, осмелилась покритиковать всесильную жену всесильного босса. Расправа со стороны разгневанной супруги последовала незамедлительно — Николаенко исключили из партии. Причем само исключение прошло в январе 1936 года, но путем подчисток в документации холопы Постышева датировали его сентябрем 1935 года. Николаенко не успокоилась, пошла искать правду. И нашла ее — Комитет партийного контроля восстановил “настырную” женщину в рядах ВКП(б). Однако региональным князькам все было нипочем: в Киеве просто отказались отдавать назад партбилет. Волынку тянули до 1937 года…

Репрессии вместо реформ

Наконец, сталинскому терпению пришел конец и вождь решил… Нет, вовсе не перестрелять зарвавшихся “бояр”, как это принято считать. У нас очень много написано про жестокость Сталина, но большинство просто не соответствует действительности.

Вот несколько крайне показательных примеров. Л.Д. Троцкий, мягко говоря, Сталина не любивший, в письме к своему сыну Л. Седову (от 19 ноября 1937 года) признавался, что Сталин, в отличие от него и других красных вождей, был противником штурма мятежного Кронштадта. Он был убежден, что мятежники капитулируют сами.

Пример второй. В 1928 году был организован процесс по т.н. “Шахтинскому делу”. На нем судили специалистов-инженеров, которых обвиняли во вредительстве. В Политбюро столкнулись два подхода к судьбе обвиняемых. “Гуманист” и “либерал” Н.И. Бухарин вместе со своими “правыми” единомышленниками — А.И. Рыковым и М.П. Томским — выступали за смертную казнь. А “кровавый” тиран Сталин был категорически против.

Сталин был и против казни самого Бухарина. На февральско-мартовском пленуме ЦК (1937 год) бывшего “любимца партии” вместе с Рыковым обвинили в “контрреволюционной” деятельности. Для решения их дальнейшей судьбы пленум создал специальную комиссию. Во время ее работы были выдвинуты три предложения. Нарком Н.И. Ежов предложил предать Бухарина и Рыкова суду с последующим расстрелом. Постышев (тогда уже секретарь Куйбышевского обкома) предложил предать их суду без расстрела. Предложение же Сталина сводилось к тому, чтобы ограничиться всего лишь высылкой. И это предложение задокументировано, оно содержится в протоколе заседания комиссии, датированном 27 февраля 1937 года.

Однако более радикальные члены ЦК Сталина не поддержали. Характерно, что среди них оказались такие “безвинные” жертвы репрессий, как упомянутый уже Постышев, Косиор (1-й секр. ЦК Компартии Украины) И.Э. Якир (командующий Киевского военного округа). В то же время либеральное предложение поддержали “кровавые сталинские палачи” — В. Молотов и К.Е. Ворошилов. И все равно Сталин добился передачи дела обвиняемых на дознание в НКВД, не желая предрешать решения суда.

Еще раньше, в 1936 году, на декабрьском пленуме ЦК он призвал обвинителей Бухарина и Рыкова не торопиться с выводами и внимательно исследовать дело. И любопытно, что в качестве обвинителей опять-таки выступали “безвинно пострадавшие” — Косиор, Эйхе, первый секретарь Донецкого обкома С.А. Саркисов.

Так вот, Сталин крови не жаждал, он задумал осуществить ни много ни мало, но демократизацию, бескровную чистку аппарата. Планировалось провести выборы в партийные и советские органы, причем сделать их соревновательными. В замечательной книге Ю. Жукова “Иной Сталин” (это исследование стало настоящим “прорывом” в “сталиноведении”) приводится фотокопия проекта бюллетеня, который планировалось ввести на выборах 1937 года. На одном из них напечатаны три фамилии кандидатов-соперников, идущих на выборах в Совет Национальностей по Днепропетровскому округу. Первый кандидат предполагался от общего собрания рабочих и служащих завода, второй — от общего собрания колхозников, и третий — от местных райкомов партии и комсомола. Сохранились и образцы протоколов голосования, в которых утверждался принцип альтернативности будущих выборов. На образцах визы Сталина, Молотова, Калинина, Жданова. Они не оставляют сомнения в том — кто являлся инициатором альтернативности на выборах.

Сталин хотел ввести соревновательность на выборах, но при этом обойтись без дезорганизующей многопартийности (не говоря уж о плутократии, без которой не обходятся ни одни “свободные выборы” на Западе). Себя Сталин видел “духовным лидером” (“вождем народов”) и одновременно премьер-министром, назначаемым Президиумом Верховного Совета (в мае 1941 года он им и стал). Что же до партии, то Сталин отводил ей роль структуры, занимающейся вопросами идеологического воспитания общества и контролирующей подбор управленческих кадров. Любопытно, что на XIX съезде КПСС (1952 год) он даже предложил освободить его от обязанности секретаря ЦК — для того, чтобы целиком сосредоточиться на работе в правительстве.

Не исключено, что примерно такую же модель у нас сейчас и создают. После выборов частенько поговаривают о том, что “национальный лидер” займет должность премьера, в то время как президентская должность станет “технической”. При этом сам премьер будет опираться на парламент и ведущую партию, имеющую там конституционное большинство. Если это так, то тем более необходимо вспомнить о событиях сталинского времени.

К сожалению, “плану Сталина” не суждено было сбыться. Партаппарат, особенно местный, сразу же встал на дыбы. Само собой, открытого сопротивления Сталину никто не оказал, слишком уж он был популярен. Высокопоставленные саботажники выбрали иной метод. Они немедленно стали кричать о наличии в стране огромного количества врагов народов, с которыми, дескать, надо вести ожесточенную борьбу. Тем самым проводилась мысль о том, что свободные выборы несвоевременны и опасны, ибо сыграют на руку врагам. (Сталин по этому поводу заявил: “…Если народ кой-где и изберет враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена плохо, а мы вполне заслужили такой позор”).

Достаточно прочитать стенограммы пленумов ЦК, чтобы понять — кто за что выступал. Особенно в данном плане показательны материалы февральско-мартовского (1937) пленума ЦК. Сталин и его ближайшие соратники (Молотов, А.А. Жданов и др.) выступили с достаточно спокойными речами, обращая огромное внимание на необходимость подготовки и проведения выборов. Отменным “либерализмом” отличались выступления “наиболее одиозных фигур из сталинского окружения” — Н.И. Ежова и А.Я. Вышинского.

Нарком внутренних дел пытался уверить пленум в том, что “вражеский фронт” сужается “изо дня в день”. Теперь уже нет никакой необходимости в массовых арестах и ссылках, которые проводились в ходе коллективизации. Ежов заговорил о коллективизации не случайно. Он напомнил регионалам об их собственных бесчинствах, творимых во время “раскулачивания”. Им подчеркивалось, что теперь уже нет вообще никакой нужды прибегать к массовым репрессиям.

С резкой критикой НКВД выступил Вышинский. Он вскрыл факты недостойного поведения следователей-чекистов, пытавшихся давить на людей и даже фальсифицировать дела. По мнению Вышинского, следственные мероприятия страдают “обвинительным уклоном”. В работе НКВД и прокуратуры он выявил опасную “тенденцию построить следствие на собственном признании обвиняемого”. “Между тем, — утверждал этот “сталинский монстр”, — центр тяжести расследования должен лежать именно в… объективных обстоятельствах”.

Напротив, весьма кровожадными были речи наших “знакомцев” — Косиора, Эйхе, Постышева, Саркисова, Шеболдаева, Варейкиса и др. И скоро от слов они перейдут к кровавым делам. Ни кто иной, как Эйхе, предложит создание печально известных местных “троек” в составе (первый секретарь, прокурор, начальник НКВД). Очевидно, что с помощью этих чрезвычайных структур регионалы надеялись укрепить свою власть и расправиться с неугодными.

В сложившихся условиях Сталин принял решение включиться в террор, который уже нельзя было остановить, но под колеса которого вполне можно было попасть. Всё — теперь маховик репрессий заработал на мощь. Тут, безусловно, сыграли свою роль и брожения в армии (группа М.Н. Тухачевского имела свои амбиции), и активность участников бывших “лево-правых” оппозиций. Сказалось и тяжелое наследство гражданской войны — налицо был острый рецидив революционного правосознания. Органы государственной безопасности (и сам Ежов) вошли во вкус “охоты на врагов”. А “сознательные” граждане (коих, впрочем, было меньшинство) заваливали НКВД доносами друг на друга.

Сталин сумел извлечь некоторые существенные политические выгоды из того, что произошло в 1937-38 годах. Он все-таки сумел разгромить своих политических противников и провести обновление элиты. Но цена за это была заплачена страшная. Реформы пришлось свернуть, а выборы провести без состязания кандидатов — в обстановке террора это только усилило бы накал противоборства.

Но самое главное, пострадали сотни тысяч невиновных людей. У нас с некоторых пор принято сильно завышать количество репрессированных. Говорят о многих миллионах и даже десятках миллионах. Между тем, есть данные Государственного архива Российской Федерации (ГАРФа), которые давно уже опубликованы во многих изданиях. Здесь в первую очередь нужно упомянуть справку, предоставленную Хрущеву 1 февраля 1954 года. Она была подписана генеральным прокурором Р. Руденко, министром внутренних дел С. Кругловым и министром юстиции К. Горшениным. В справке было отмечено: “В связи с поступающими в ЦК КПСС сигналами от ряда лиц о незаконном осуждении за контрреволюционные преступления в прошлые годы Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией, судами и военными трибуналами, и в соответствии с вашим указанием о необходимости пересмотреть дела на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления и содержащихся в лагерях и тюрьмах, докладываем: за время с 1921 года по настоящее время за контрреволюционные преступления было осуждено 3 777 380 человек, в том числе к ВМН (высшая мера наказания. — А.Е.) — 642 980 человек, к содержанию в тюрьмах и лагерях на срок от 25 лет и ниже — 2 369 220, в ссылку и высылку — 765 180 человек”.

Как видим, в реальности пострадавших было гораздо меньше. И все-таки это очень много. Хотя, надо сказать, что далеко не все жертвы были невиновными. Красные вельможи, еще недавно считавшие себя победителями, первыми подняли меч террора и погибли от своего же меча. Это, впрочем, была и расплата за все те художества, которые они творили в гражданскую войну.

События тех лет — хороший урок для всех. И в первую очередь — для тех, кто считает, что можно до бесконечности сидеть в высоких кабинетах и наплевательски относиться к судьбам страны. Для тех, кто ставит свои “боярские” интересы превыше интересов государства.

Александр Елисеев

Источник: Завтра