Хранитель времени.

В его произведениях действительно оживают, наполняются плотью, кровью и духом “дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…” Проза Дмитрия Михайловича Балашова (7 ноября 1927 г. — 17 июля 2000 г.), посвящённая ключевым событиям и фигурам отечественной истории XIII–XV веков, уже повлияла на нынешний Русский Мир и, если с нашей страной в обозримом времени не случится никаких катастроф, вполне может оказаться признанной в этом качестве: со включением избранных произведений в школьные программы по литературе, избранных цитат — в выступления политических лидеров или даже в обыденную русскую речь. Примеры такого “археофутуризма” известны в иных языках и не исключены для русского. Тем более что образ будущего невозможен без образа прошлого, а Дмитрий Балашов как раз создал триединый — исторический, эстетический и этический — образ прошлого России, вполне допустимый для её будущего. Создал достаточно дорогой для себя ценой, не говоря уже о его родных и близких. Но кто сегодня может сказать, что результат того не стоил?

Возможно, появись будущий писатель на свет не как Гипси, а как Кузнецов (его отец, актёр и поэт-кубофутурист, известный прежде всего по эпизодической роли красного бойца в фильме “Чапаев”, ещё до революции сменил свою фамилию) и получи он при рождении имя не Эдвард, а иное, более привычное русскому слуху (Дмитрием его нарекли при крещении), — не пришлось бы ему настолько глубоко и с такой болью изживать в себе всё “западное”: от взятой отцом фамилии до усвоенных и успевших даже запечатлиться в его собственном творчестве мерок любви к Родине. Получив театроведческое образование в родном Ленинграде, Дмитрий Балашов увлёкся народными обрядами и фольклором в целом, реставрировал древние храмы и писал научные работы, защитил диссертацию кандидата филологических наук, активно участвовал в создании и работе Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК), первую повесть “Господин Великий Новгород” опубликовал в журнале “Молодая гвардия” только в 1967 году, почти сорока лет от роду, а после выхода в свет романа “Марфа-посадница” (1972) по личным обстоятельствам перебрался из Москвы, где работал в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР на русский Север, сначала в Карелию, а затем в Новгород, где начал работу над циклом романов “Государи московские”.

Судьба народная сплетается из множества людских судеб, и порой они могут удивительно перекликаться между собой. Судьба Дмитрия Балашова — из числа таких знаковых. А главным героем его творчества можно назвать “неясное, являемое зримо токмо в вековых усилиях мужество всей земли”. Писатель обращается не только в наше далёкое прошлое, но и к настоящему, и к будущему. “Тот не князь, кто земли своей не бережёт!” “Где-то топочут кони, текут рати, рушатся стены городов. Здесь — ростят хлеб и рожают детей. Стучат мирные топоры, возводя новые и новые хоромы для новых и новых русичей. Земля строится. Ждёт. Молчит. Час её славы ещё не настал, не пробил. Но он тут, в этих мужиках, в деловом упорном перестуке секир. В детях, что выйдут некогда, возмужав, на Куликово поле”. Куликово поле, где “за шеломянем еси” — символический исток нынешней Русской земли, Русского Мира.

Дмитрий Балашов вполне разделял мысль Льва Гумилёва о том, что на Куликово поле “пришли москвичи, серпуховчане, ростовчане, белозерцы, смоляне, муромляне и так далее, а ушли с него — русские”. Кстати, да, дружины с земель будущей Украины на Куликовом поле представлены не были (казак Мамай, видный герой украинского фольклора, — как минимум тёзка беклярбека Золотой Орды Мамая, а мать Ивана Грозного, Елена Глинская, по легенде, происходила из рода потомков Мамая, осевших в Великом княжестве Литовском и получивших в имение земли на территории нынешних Полтавской и Черкасской областей). И нет, Балашов не был “евразийцем”, для него “Хартленд” имел смысл только как русская земля, и если Москва стала “точкой роста” Русского Мира, то всё остальное, включая любезные его сердцу новгородские и прочие вольности, должно было, сохраняя память и продолжая традиции прошлого, стать частью новой цельности.

В своём последнем завершённом романе “Воля и власть”, изданном в 2000 году, а писавшемся ещё в ельцинские “лихие девяностые”, когда патриотизм официально называли разве что “последним прибежищем негодяев”, а само слово “патриоты” использовалось в СМИ как ругательное, он сформулировал: “Россия — это особый мир, противостоящий Западу, со своим просвещением, своею судьбой, своим несхожим “поведенческим стереотипом”, а ломать ей кости, насильно приобщая русичей к западной культуре, значит превращать народ героев в нацию рабов”. И в балашовском романе-трилогии “Святая Русь” один из героев, знаменитый иконописец Феофан Грек, говорит: “Народ, руковожающие коим готовы отречься от древних святынь, от веры пращуров, приуготовлен к гибели”. Писатель считал себя не просто хранителем, но прежде всего воссоздателем, реставратором памяти (“Как память потерял народ — считай, и всё тут”) русского народа. Убивали и за меньшее.

Тем более в жизни Дмитрий Балашов был человеком “ярым” и более чем неудобным для всех окружающих, его карельский дом сожгли, а в новгородском доме, тоже построенном собственными руками (“Строить дом — значит верить”), убили его самого, причём, по официальной версии, при участии одного из сыновей писателя. Но, не будь в писателе этой внутренней неизбывной ярости, не состоялись бы ни его романы, ни множество других связанных с его участием дел и событий, включая совместную с Александром Прохановым, академиком Игорем Шафаревичем и редакцией газеты “День” поездку в воюющее Приднестровье 1992 года.

“Великим народам не прощают их прежнего величия! Враги, видя умаление их, радуются, а вчерашние друзья, обманутые в надеждах своих, начинают проклинать и тоже становятся врагами! И несть спасения таковому народу на земли!” Но как раз в спасение русского народа Дмитрий Балашов верил и по немалой мере своих человеческих и писательских сил ему способствовал.

Владимир Винников

Источник: Завтра