В Год литературы в России Международный пушкинский фонд «Классика», Институт русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии наук под общей редакцией члена-корреспондента Российской академии наук Н.Н. Скатова выпустили в формате специального подарочного издания полное собрание сочинений и писем А.С. Пушкина в двух томах*

«Взявшись хлопотать об издании», говоря словами самого поэта, мы поставили перед собой цель подготовить книги, соответствующие современным достижениям пушкинистики, рассчитанные как на массового читателя, так и на знатоков русской словесности.

В отличие от ранее выходивших так называемых полных собраний в одном томе представленное собрание сочинений действительно полное… Значительную помощь в распространении уникального издания по библиотекам России оказала председатель Совета Федерации Федерального собрания Российской Федерации В.И. Матвиенко.

Нам дороги каждая нота, каждый звук его «заветной лиры». Вот почему наряду с основными произведениями Пушкина в двухтомник вошли и отрывки, и наброски, и фрагменты — они как бы вводят читателя в творческую лабораторию великого русского художника слова…

Весь Пушкин в двух томах

«Можно Пушкиным питаться и можно Пушкиным пропитаться всю жизнь, — писал в 1899 году в связи со столетием со дня рождения поэта выдающийся русский писатель и философ Василий Васильевич Розанов, — <…> на каждую вашу нужду и в каждый миг, когда вы захотели бы сорвать цветок и закрепить им память дорогого мгновения, заложить его в дорогую страницу книги своей жизни, — он подает вам цветок — стихотворение»…

Летом 1817 года Пушкин вместе с однокашниками был выпущен из лицея. <…> Юный Пушкин не просто жил везде и со всеми. Гораздо более того: он был единственным человеком в тогдашней России, кто жил так.

При всей широте и разнообразии связей все-таки и тогда люди расходились, замыкались и обособлялись: военные и штатские, писатели и читатели, служащие и вольные, старые и молодые, консерваторы и прогрессисты. Пушкин тогда был со всеми. «Круг знакомства у Пушкина, — писал П.В. Анненков, — должен был, однако же, охватить все слои русского общества. Как литератор и светский человек, будущий автор «Евгения Онегина» уже поставлен был, с начала зимы 1817 года, в благоприятное положение, редкое вообще у нас, видеть вблизи разные классы общества»…

1817–1820 годы, так называемый петербургский период, — наиболее вольнолюбивый, собственно гражданский и самый «политический» в развитии поэта.

Идеи гражданской свободы, политического радикализма как никогда более и как нельзя лучше отвечали «прекрасным», благородным порывам юности. Непосредственное восприятие противоречий русской социальной и политической жизни, все сильнее обнажавшихся в конце 1810-х годов, получало немедленный отклик в многочисленных пушкинских стихах и эпиграммах, проникнутых юным негодованием и нетерпением («нетерпеливою душой», — сказал сам Пушкин). Возмущенная юная душа находила выражение в «возмутительных», по характеристике императора, стихах, которыми Пушкин «наводнил Россию». И дело не в идеях свободы как декларациях, лозунгах и провозглашениях, а именно в выражении ее духа. Поэтому он всегда оставался на подозрении у «жестокого» века, и даже тогда, когда не создавал крамольных, «возмутительных» стихов…

Пушкин постоянно сочетает два понятия: «вольность» и «закон». Вольность — не своеволие. Пушкин вообще отвергает самовластие, в том числе и самовластие вольности: «Где крепко с Вольностью святой / Законов мощных сочетанье» («Вольность»), «Мы ждем с томленьем упованья / Минуты вольности святой» («К Чаадаеву»). Эпитет несет ограничение, но потому-то он и возводит понятие свободы и вольности в высшую степень.
Все творчество Пушкина этой юной поры от первой до последней строки есть восславление свободы: антикрепостническая «Деревня» (1819) и фантастический сказочный Руслан — свободная игра духовных сил свободного человека, предчувствие, по слову Белинского, нового мира творчества.

Поэма «Руслан и Людмила» (1818–1820) оказалась произведением, в котором с наибольшей полнотой выразился пушкинский дух, точнее дух юного Пушкина. <…> Сам Пушкин позднее шутливо определит юношеский пафос «Руслана и Людмилы» словами: «Руслан — молокосос». В то же время он, по сути, указал на его значение уже в первых строках своего стихотворного романа. «Друзья Людмилы и Руслана! / С героем моего романа / Без предисловий, сей же час / Позвольте познакомить вас».

«Руслан и Людмила» — самое большое поэтическое произведение Пушкина, не считая «Евгения Онегина» — произведение, над которым Пушкин работал так долго, как ни над каким другим, опять-таки за исключением «Онегина». Руслан сопоставим с Онегиным, как сопоставимы юность и зрелость. Это столь же законченное, полное и идеальное выражение юности, как Онегин — взрослости…

Молодость выводила Пушкина к романтизму. Романтизм Пушкина не был только литературным явлением. Романтизм поэта оказался этапом становления его как человека, формирования личности.

Романтизм Пушкина вырастал из жизни: романтика молодости как естественного цикла в жизни человека была у Пушкина многосторонне поддержана внешними обстоятельствами. Это и судьба политического ссыльного, скитальца, неумолимо взывавшая к поискам романтических соответствий, это и романтика самой южной, «удовлетворяющей воображение», как сказал тогда же сам поэт, природы (море, степи, горы), это и романтика экзотических характеров и целых национальностей (Молдавия с ее цыганами, Кавказ с его борющимися за свободу горцами, татарский Крым), наконец, романтика социально-политического движения декабристов, особенно декабристов-южан. Сложились в своем роде идеальные «романтические» условия: будь то история, будь то география, этнография, политика, быт и т. д.

…Один из биографов удачно назвал Арину Родионовну «первым путеводителем Пушкина по русскому народному творчеству». <…> Пушкин изучал русскую народную жизнь сознательно, направленно и старательно. Есть немало свидетельств и доказательств того, как он внимательно слушал, как много ходил и ездил, как постоянно запоминал и записывал. К тому же псковские места были и исторически очень значимыми в русской жизни. <…> Реальный народ во всем своем историческом объеме, во всем своем составе — вот что открывается зрелому Пушкину тогда и определяет его зрелость. На этом фундаменте многое перестраивается, многое строится заново. И прежде всего «Борис Годунов» (1824–1825). «Все смуты похожи одна на другую», — отметит позже Пушкин. Но обратится он именно к русскому XVII веку как ко времени, так сказать, классической службы, когда махина социального бытия, национальной традиции, поэтических комбинаций и личного интриганства обнажила свой механизм. Народ, люди, власть — все предстало в эту эпоху в освобожденном, как бы раскованном, «чистом» виде…

После подавления восстания 1825 года Пушкин пишет в письме Дельвигу в полном соответствии со своим новым историчным, зрелым мировоззрением: «…взглянем на трагедию взглядом Шекспира». Однако «взгляд Шекспира» не означал ни холодности, ни равнодушия, ни отстранения. Наоборот, он предполагал полное сочувствие жертвам, но со вполне определенных позиций — человека, написавшего «Бориса Годунова», — народную трагедию. В то же время после трагедии 14 декабря обращения Пушкина к властям в попытках обрести собственную свободу получают особую силу, спокойствие и уверенность.

В сентябре 1826 года Пушкин был вызван из своей михайловской ссылки и с невероятной скоростью доставлен в Москву с фельдъегерем, но «не в виде арестанта». Новый царь обнаружил здесь большое чутье политика и дипломата…

Зрелый Пушкин охватывает всю русскую жизнь: столицы, провинцию, деревенский двор и двор царский, политику, свет, литературу. <…> Если видеть в пушкинском творчестве воплощенную гармонию, то прежде всего это «Евгений Онегин». Семь лет неустанного, напряженнейшего труда для того, чтобы достичь иллюзии его полного отсутствия. Колоссальное здание, составленное из тысяч стихотворных строк, легко и воздушно…

«Велик, — сказал В.Г. Белинский, — подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, т. е. мужскую, сторону; но едва ли не выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел в лице Татьяны русскую женщину».

Многосторонность пушкинского романа далеко не всегда схватывалась критиками. <…> Нигде более, чем в «Онегине», не проявилась пушкинская полнота духа как способность вмещать и выражать всю полноту и многообразие жизни…

Пушкинские переломы, кризисы, выходы к новым и иным этапам развития… Таким этапом — переломом стала осень, проведенная в 1830 году в Болдине. Болдинская осень. Пора завершений: достаточно сказать, что закончен «Евгений Онегин». Пора новых исканий.

Все сошлось здесь: деревня, осень, изоляция… Самое течение времени как бы нарочно остановилось, чтобы Пушкин в свободной игре духа смог и подвести итоги прошедшему, и наметить, выбирая, пути к будущему.

Что же нового явила в этом ряду Болдинская осень? Прежде всего прозу — «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии». Разве не говорит о страшной энергии перелома сам характер работы над теми же «Маленькими трагедиями»: замыслы и наброски многолетней давности реализуются в две недели? Пушкин «вдруг» сумел расстаться с «Онегиным». «Вдруг» сумел написать «Маленькие трагедии». <…> Пушкина занимают вопросы отнюдь не собственно европейской жизни, а мировой, но он обращается к такому человеческому опыту, где они поставлены историей наиболее остро. <…> Пушкин писал: «Россия по своему положению, географическому, политическому etc. есть судилище, приказ Европы. Nous sommes les grands jugeurs» (Мы — великие критики — фр.). «Маленькие трагедии» есть, может быть, самая сильная из таких «критик», но не отвлеченная, не со стороны. Достоевский совершенно справедливо назвал Пушкина главным славянофилом России. Но ничуть не менее справедливо назвать Пушкина и ее главным западником. Гоголь уезжал в Европу, чтобы видеть Россию: «Из каждого угла Европы взор мой видит новые стороны России, и в полный обхват ее обнять я могу только, может быть, тогда, когда огляну всю Европу». Пушкин, увы, только в литературных, то есть в заочных своих путешествиях мог добраться до каждого угла Европы, но оглянул и до конца продолжал оглядывать ее всю, в частности, и для того, чтобы видеть новые и новые стороны России…

С 1830 года мысль автора начинает преимущественно выбирать повествование для проявления своего и вместе с тем подчиняется величавому, строгому, спокойному изложению, которое порабощает читателя невольно, неудержимо и беспрекословно. <…> Стремление Пушкина к эпосу, по всей вероятности, бессознательное, обнаруживается впервые с 1830 года и затем уже не оставляет его до конца поприща…». Речь идет о большем, чем жанровое определение. «Драмы, — заметил биограф, — были настоящим высоким трудом этой осени; а отдохновением поэта можно считать «Повести Белкина»…

В самой жизни Пушкина драма уступает место эпопее. Пушкин и начал-то свои тридцатые годы с первоэлемента «эпической» жизни — с семьи. <…> На место некоего граждански осмысленного «друга человечества» пришел частный человек, но частный человек, решающий общую проблему…

Труд Пушкина над «Историей Петра» с начала 1830-х годов отличается от предшествующего обращением к разнообразным материалам. <…> «История Пугачева» (1833–1834) и «Капитанская дочка» (1833–1836) лишний раз подтверждают, какие сложные органические связи существовали между тем, что можно назвать научной работой Пушкина-историка и художественным творчеством Пушкина-писателя…

Пушкин совершил в своем творчестве весь мыслимый человеческий цикл и, завершая, сам увенчал его «Памятником» (1836). Значит ли это, как часто писали и пишут, что Пушкин исчерпал себя, что это и правда был конец? В известном смысле — да. Ведь уже появление «Памятника» вряд ли случайно.

Действительно, оказавшаяся близкой кончина Пушкина вольно или невольно заставила, задним числом, конечно, оценить и «Памятник», и многие другие стихи, письма и заметки именно как ее предчувствие. Но представим, что Пушкин прожил дольше или даже долго. И тогда пришлось бы говорить о том, какое продолжительное существование предрекал себе поэт, какую полноту жизни он ощущал, какие планы строил и в жизни, и в творчестве. И при этом можно уверенно опираться на другие пушкинские стихи, письма и заметки. А дело все в том, что мудрый Пушкин не исключил для человека, для себя никаких исходов судьбы, никаких ее продолжений, никаких ее окончаний. Он, так сказать, представил, «проиграл» самые разнообразные варианты: оптимистические, трагические, спокойные, драматические…

Печатается в сокращении

*Пушкин А.С. Полное собрание сочинений и писем. Издательский проект «Ваш Пушкин». Руководители проекта — В.Е. Багно, В.Н. Кузин. В 2 томах. — М.: Редакционно-издательский центр «Классика», 2015

Николай Скатов

Источник – общественно-политический еженедельник “Слово”