Уместно упомянуть о феномене «продажности». Искусство постмодерна любит деньги. Но это неприлично. Особенно неприлично для тех, кто вроде бы пытается переть против системы. Вспомните Курта Кобейна. Он покончил с собой, оставив записку: «Лучше сгореть, чем угаснуть». Это отличный пример того, что общество потребления умеет ассимилировать и интегрировать любых бунтарей
Панк-рок был вызовом мейнстриму. Кобейна отличало то, что он в эту свободу и нонконформизм верил, даже был готов отдать жизнь. Он подошел к делу со слишком большим рвением. Когда его диски стали раскупаться лучше, чем у Майкла Джексона, старина Курт понял, что мейнстрим его поимел, и начал срочно делать пластинки одну хуже другой, чтобы избавиться от популярности.
Апофеозом абсурда и наивной борьбы против консьюмеризма стала фотография Кобейна на обложке журнала Rolling Stone. Он был ярым противником этого издания и согласился сделать снимок лишь при условии, что наденет футболку с подписью «Корпоративные рок-журналы — все еще отстой». Как будто через эту провокацию он уел издателей, фанатов и всех-всех-всех. На самом деле он подарил миру моду на то, чтобы быть в оппозиции к моде.
В итоге Кобейн решил, что он окончательно продался и выстрелил себе в голову из ружья. Этот термин «продался» существует только во внутренних разборках разных кланов богемы потребительского общества. Если человек внутренне свободен, то он — панк. Можно просто заниматься любимым делом и не задумываться, как это воспримут зрители, ведь на них свет клином не сошелся. Кобейн не был внутренне свободен, поэтому даже умер очень по-модному, а не как обычные люди.
Условно само понятие мейнстрима. Есть какие-то объективные показатели, вроде объема продаж книг или дисков. Донцова продает книги, как щебенку или пиломатериалы. Но ведь никому в голову не придет сказать, что это и есть мейнстрим. Это виртуальная и крайне субъективная категория. В обществе потребления вообще не стоит обсуждать вопросы моды и популярности, поскольку они никуда не ведут. Лучше черпайте ложкой воду из Москвы-реки, пока не надоест.
Величайшая психологическая ошибка заключается в том, что люди судят о других людях по себе, а о других малых группах — по своим малым группам. Где-то существует сообщество, в котором слушают, прости Господи, русский рэп. У них свои понятия о том, что такое попса, мейнстрим, крутизна и так далее. Суть в том, что у остальных людей не то что иные критерии оценки русского рэпа — они его не слушают и не подозревают о том, что такое существует. Поэтому геройский поступок Кобейна несколько удивляет.
Давайте скажем пару слов о потребительском обществе. Разумеется, многие умные люди уже говорили о нем, однако слова никогда не попадали в цель. Общество потребления — структура настолько условная и аморфная, что любые уколы проходят через него, как пули сквозь желе.
Три человека подобрались к раскрытию сути общества потребления. Обратимся к ним в порядке хронологии. Первым был немецкий психолог Карл Ясперс. Свою книгу от 1932 года «Духовная ситуация времени» он целиком посвящает трансформации общества под гнетом массы людей. Мир и Европа в частности не были готовы к росту населения и к тому, что классом, двигающим экономику, станет городской мещанин. Ясперс подробно расписывает, какие перемены претерпели структуры власти, рынка и СМИ, а также искусство и образование. В мире появилась некая бесформенная и апатичная масса людей, которые не связаны друг с другом, но все вместе порождают нечто клейкое и непробиваемое. Называйте, как хотите: целевая аудитория, электорат, граждане — это все мы. Масса стремится к усредненности. Чтобы обслужить такое количество людей и производство, и журналисты, и художники были вынуждены перестроиться на ширпотреб. Вещи усредненные, посредственные, но в то же время приемлемые. Искусство оторвалось от своих корней и перестало держаться за былое величие, поскольку среднему потребителю нужны фильмы и книги про его обывательскую жизнь, здесь и сейчас.
Ясперс заметил одну важную штуку. Раньше человек противостоял Богу, дьяволу, природе, власти, а теперь мы вынуждены противостоять безымянной толпе. Вот, что он пишет:
«Если человек в качестве героя характеризуется тем, что утверждает себя перед превосходством силы, которая, будучи свойственна каждой эпохе, достигает, противостоя ему, цели, к которой она слепо стремится, то сегодня он утверждает себя перед неосязаемой массой.
Индивид не смеет сегодня ставить ее под радикальное сомнение, если он хочет жить в мире; он должен молча терпеть и участвовать в ее действиях или стать мучеником, оказаться во власти этого деспота, уничтожающего тихо и незаметно. Подобную власть мы обнаруживаем в тех индивидах, которые в качестве функционеров группы власти в рамках всеобщности на мгновение осуществляют волю массы так, как они ее понимают, чтобы после завершения своей функции — в их понимании — вновь впасть в ничтожество. Поэтому они и не могут быть постигнуты как индивиды.
Современный герой, становясь мучеником, не увидел бы своего противника и сам остался бы невидимым в качестве того, что он в действительности есть».
Следующим замечательным исследователем массы стал Жан Бодрийяр. Он рассуждал о том, что массы нерепрезентативны. То есть, нет ни одного человека, который реально мог бы выйти вперед и сказать: «Я представитель толпы». Потому что слишком разношерстна эта толпа, чтобы кто-то в одиночку мог вещать от ее имени. Кроме того масса, по Бодрийяру, проглатывает и нивелирует любые сообщения в свой адрес. Можно бомбардировать ее призывами прийти на выборы, и все равно в Москве еле наберется 20% от голососпособного населения.
«От масс постоянно требуют, чтобы они подали свой голос, им навязывают социальность избирательных кампаний, профсоюзных акций, сексуальных отношений, контроля за руководством, празднований, свободного выражения мнений и т. д. Призрак [spectre] должен заговорить, и он должен назвать свое имя. Молчание масс, безмолвие молчаливого большинства — вот единственная подлинная проблема современности».
Итак, Ясперс говорил о том, что массовое общество требует реформы всех институтов власти и социума, Бодрийяр заявляет, что в политическом плане власти потерпели поражение, а третий исследователь, Хьюз Джозеф, в сравнительно новой книге «Бунт на продажу» уверенно показывает, что большинство социальных отношений сместились в экономическую сферу. Он вывел одну важную для нас мысль:
«Не существует всеохватывающей системы, которая интегрирует все это воедино. Современную культуру невозможно подорвать, поскольку не существует таких вещей, как культура или система. Существует лишь мешанина социальных институтов, развившихся в совершенно случайном порядке и распределяющих блага и бремя, связанные с социальной кооперацией, такими способами, которые мы порой признаем справедливыми, но которые, как правило, явно несправедливы. В таком мире такого типа контркультурный бунт не только бесполезен, но и контрпродуктивен. Он не только отнимает энергию и силы, которые могли бы направляться на инициативы, приводящие к конкретному улучшению жизни людей, но еще и порождает огульное презрение ко многим позитивным изменениям в современном обществе».
На этом я бы хотела остановиться поподробнее. Критика общества потребления давно уже исходит из самого общества потребления и является мейнстримовой идеологией и важным товаром. Сегодня коммерциализуется буквально все. У нас почти не осталось бесплатных удовольствий. Сложно представить себе, как можно целый день развлекаться, ни разу никому за это не заплатив. Так умеют только дети.
Товаром становится буквально все, даже то, что раньше товаром не было. Например, можно продавать имидж, идеологию или самооценку. Волна неформализма в начале 2000-х была хороша, особенно для производителей косух, торб, фенечек, для промоутеров рок-групп и вообще для всех тех, кто как-то подпитывал подростковые субкультуры. Можно купить книгу Пелевина и почувствовать себя креативным классом, а можно купить портвешок за сто рублей, поехать на Курский вокзал и ощутить себя Венечкой Ерофеевым. Суть везде одна — не купив пластмассовый меч, вы не станете героем.
И это, честно говоря, проблема. Все деньги улетают вовсе не на хлеб-соль, а на представительские расходы. Есть понятие моды, которая подстегивает потребление. Это как айфоны, выходящие один за другим. Разные номера, разные прошивки, электроника (сама по себе не очень живучая) устаревает практически мгновенно. Но не будем взваливать на Apple такой груз ответственности. Да, у них классно работают технологи, маркетологи и пиарщики. На самом деле, шестой айфон появляется не потому, что корпорации нужны деньги. Просто владелец пятой модели хочет шестую, поскольку у всех кругом уже есть пятая. И он больше не уникален.
Сегодня в магазинах торгуют не товарами, а идентичностью и уникальностью. Не думаю, что Путина или Сороса всерьез волнуют такие вещи. Но небожителей мало, а средних людей-потребителей — полно. И именно на массовом рынке и творится самая бессмысленная и беспощадная торговля. Нас миллион миллионов. У нас одинаковый доход, условия жизни и образ мыслей. Но все мы хотим выйти из стада. Представляете, какую мы задали задачку промышленникам и дизайнерам?
Зато становится понятно, почему мы до сих пор не улетели к звездам. Потребителю нужен не космос, а новый гаджет и новый образ, а большинство станков в этом мире ориентированы на него.
Члены потребительского общества находятся в состоянии перманентной холодной войны. Помните гонку вооружений? Очень похоже. США и СССР были вынуждены вкладывать деньги в ракеты и танки потому, что противная сторона делала то же самое. Странам приходилось увеличивать оборонные бюджеты по причине взаимного недоверия, хотя формально раздутая армия никому не нужна. Аналогичным образом потребителям приходится поддерживать свой имидж на уровне других потребителей. Если все на работе сменили костюм, телефон и машину, то сотрудник, который этого не сделает, будет выглядеть лохом.
И может быть, прекратится безумная гонка потребления статусных товаров, если прекратить ее единым порывом у всех сразу. Но ведь стоит всего одному человеку купить что-то эдакое, как автоматически все, кто с ним связан, оказываются в проигрышном положении. Ладно бы это был просто психологический задвиг отдельных индивидуумов. Но ведь статусные товары действительно играют значимую роль в социуме. При прочих равных, кому работодатель даст хорошее место: человеку в костюме или человеку в вытянутой футболке?
И если прогнивший Запад смирился с неравным распределением богатства, то Союз пытался бороться с консьюмеризмом через равное распределение лишений. Обратите внимание, что лишь униформа эффективно борется с модой. Движение хиппи откровенно презирало тех, кто был одет в униформу. Ведь для них это были представители репрессивного государства: чиновники, учителя из мира Pink Floyd, солдаты из Вьетнама.
Надо признать, что постмодернизм в этой схватке одержал верх. И теперь все должны быть одинаково разными.
В этих условиях постмодерн без особых проблем стал доминирующим направлением. Начнем с того, что он до неприличия завязан на деньгах. Продается буквально все: само произведение, автор, критики автора, их тусовки. Мера успешности современного автора измеряется в деньгах и публичности. В конце концов, кто эти авторы, и судьи кто? Да все тот же средний или чуть выше среднего класс.
Постмодернизм — это эссенция общества потребления. Он абсолютно неоднородный, поскольку пытается угодить всем и сразу. Его столь же сложно охарактеризовать, как и само это амфорное и анонимное общество. Но несколько признаков, прямых или косвенных, найти можно. Постмодерн страдает теми же пороками и проповедует те же добродетели, что и все люди в медиасообществе. Постмодернизм лицемерен, в силу того, что все авторы — конъюнктурщики. Они зависят от продаж, или от издательств, которые уж точно зависят от продаж. В этой парадигме любой деятель искусства, лишившийся аудитории погружается в метафизическое небытие, и его тут же сменяет другой, молодой и свежий. Потребителю нужно, чтобы кто-то писал в определенном жанре: детективы, псевдоинтеллектуальную прозу или женские романы. Кто это будет, по большому счету, не так важно.
Авторы постмодернизма имеют право стебаться, шутить, рушить и профанировать чужие ценности, взгляды и идеологии, но они (sic!), не могут пропагандировать ценности. Это считается посягательством на свободу. И деятель искусства до дрожи в пятках боится отпугнуть читателя. Это не литература, это small talk о погоде — весело, ненавязчиво и фривольно. Никто никого не станет хватать за галстук и вести диалог о последних вопросах бытия. Конечно, есть и узкая прослойка эстетов, которые как раз об этом и хотят почитать, у них даже есть свои авторы. Но опять же, эти авторы вещают на свою аудиторию и не готовы к полноценному разговору с массой.
Современные постмодернисты напоминают мне сорокалетних импозантных импотентов, которые могут долго, иронично и мудро рассуждать о своем гигантском сексуальном наследии, но трахнуть никого не в силах, и даже боятся пытаться, чтобы не показать свою полную несостоятельность.
Главное табу, главное отступление от постмодернизма — продвигать абсолютную истину.
Главное, на что нельзя посягать — на свободу бунтовать.
Нельзя отнимать у людей надежду, что есть какая-то система, против которой они борются, покупая те, а не иные вещи. Шпильбрехеров, людей ломающих игру и прерывающих спектакль, никто не любит.
Постмодернисты бунтуют, рвутся к Свободе на баррикады. Их ценность — свобода потребления для всех, во всем. Давайте носить черные кроссовки, поскольку у всех — белые. Постепенно все больше людей хотят продемонстрировать свой отказ от стадности через покупку черных кроссовок. Возникает индустрия, возникает мода, число чернокроссовочников растет и вот-вот превысит число белокроссовочников. Контркультурщики понимают, что все пошло не так, что их движение опопсело и вдруг начинают носить красные кроссовки. Так до бесконечности. А потом эти люди орут о кризисе перепроизводства, не понимая, что именно их метания его и порождают.
Если бы вдруг появился человек, провозгласивший, что дело не в кроссовках, то его бы просто никто бы не услышал и не заметил. Потому что адекватный потребитель, не позволивший утянуть себя воронке статусных и модных покупок, не виден. Верно и обратное: если вы видите, что кто-то впереди остальных распинается о кризисе общества потребления, если его тиражируют СМИ, если он предлагает альтернативу в виде продуктов без ГМО, отъезда в Индию или перехода на солнечные батареи, если он, в конце концов, публичный человек, продающий свои мысли, то значит, что он сам — и плод общества потребления, и его ретранслятор.
Дарья Сокологорская
Источник – проект Сигма