Много вузов – мало дела

Прошелестела такая информация: правительство может сократить 40% бюджетных мест в вузах. Оно и понятно: денег в стране всё меньше, а социальные обязательства – огромны. Что тут будешь делать? Пенсионный возраст повышать? А тут выборы, на которые пожилые люди в основном ходят. Ну, видимо, и решили стариков не трогать, а потрясти средний возраст – родителей школяров – чтоб сами платили за обучение студентов. Мне-то кажется, что лучше бы повысили пенсионный возраст: при необходимости выбрать между интересами прошлого и интересами будущего надо отдать предпочтение будущему. Но в любом случае – это латание тришкиного кафтана.
Что нужно делать в таких, прямо сказать, стеснённых условиях, в которых мы находимся? На мой взгляд, надо не сокращать бюджетные места и соответственно увеличивать количество платных при сохранении общего поголовья студентов, а делать нечто совершенно иное. Что иное? А вот что.

Радикально сократить количество вузов. Не на проценты – в разы. А оставшиеся места сделать только бюджетными. И очень трудными. Чтобы трудно было не только попасть туда, а трудно было учиться. Чтобы те, кто выучился, были подлинными… ну, не специалистами, конечно, а хотя бы качественной заготовкой для изготовления специалиста. И чтоб не повадно было идти туда ради продления счастливого детства, как это делается во многих случаях сегодня.

Надо честно и прямо сказать: «Ребята, у нас мало денег». Они поймут. Сами они что ли не понимают, что денег мало? Сегодня пришло время честного разговора. Что говорит семья, когда попадает в затруднительное материальное положение? Она говорит: «Довольно, Ванюша, гулял ты немало, пора за работу, родной». Именно это и должно сказать молодняку руководство страны.

Очевидно, она должна быть – эта работа. Производство нужно. В самом широком смысле производство – создание новых ценностей. Для этого необходимо сделать одновременно две вещи: организовать производительную деятельность и отсечь деятельность паразитическую. Как это сделать – другой вопрос. Его нужно обсуждать и решать, но прежде чем задаваться вопросом «как сделать?», надо достичь понимания в вопросе «что сделать?». При ясности понимания и внятности цели – достичь можно очень многого, как в личном, так и в общественном.

Для нужд производительного народного хозяйства надо создать (возродить – если угодно) среднее техническое образование и сделать так, чтобы его получало подавляющее большинство молодых людей. И чтобы нормальный жизненный путь был именно таким – 8 (ну ладно, 9) классов + года 4 техникум. Или ПТУ, это три года.

Наше теперешнее образование, похожее по структуре на образование «цивилизованных» стран, рассчитывается на то, что работать будут другие: китайцы, таджики – гастарбайтеры в широком смысле. А высокоценные мы, получив непринуждённое образование политологов, экологов и конфликтологов, будем сидеть в кондиционированных офисах, если не «в контакте», то за переформатированием табличек.

Андрей Фурсов в одной из своих лекций рассказал любопытное. Работая в американском университете, он удивился громадному количеству студентов далеко не студенческого возраста. На прямой вопрос: «А что здесь делает этот бородатый болван?» – он получил от американского коллеги столь же прямой ответ: в Америке университет (наряду с тюрьмой) – это институт сдерживания безработицы и всяких социальных эксцессов, свойственных крепким и бездельным гражданам. Вот американцы и озаботились местами, где можно пересидеть опасный возраст.

Я вовсе не хочу сказать, что это плохо; возможно, это дивно хорошо. Для Америки. Но – не устаю повторять! – такое может себе позволить только народ, на который работают другие народы. Мы к таким избранникам фортуны не принадлежим, значит, и этот ценный опыт нам не годится. Нам надо строить жизнь в соответствии со своими потребностями и возможностями. А для этого нужно потрудиться осознать то и другое.

При недостатке средств в государстве нужно не перекладывать на родителей оплату праздного времяпрепровождения, по некой общественной конвенции почитаемого образованием, а просто прекратить эту праздную суету и заняться делом. Все эти эколого-политолого-финансово-культурологи должны стать работниками народного хозяйства. А в свободное время они могут ходить на любые курсы, посещать всякие семинары, народные университеты культуры – да мало ли сейчас способов повышения своего культурного уровня. Нам надо отстраивать (и весьма вероятно – отстаивать) страну, и в таких условиях абсурдно, что мириады молодых и крепких парней и девчат по пять лет переливают из пустого в порожнее какую-то жидкую и безвкусную бурду, полагая это занятие ценным и необходимым. (А может, и не полагая – просто так принято, родители велят).

Часто говорят: нужно оставить бюджетное финансирование полезных специальностей, что уже и делается, а бесполезные – только за плату. Нет же, товарищи! Эколого-политологов быть вообще не должно (или должно быть минимальное количество)! Они только отвлекают людей от дела и создают иллюзию полезной деятельности там, где её нет.

Какие специальности – для почина – я закрыла бы первыми?

Начала бы я, пожалуй, с так называемой лингвистики. Что это такое? По факту этим словом обозначается ныне изучение иностранных языков. Моя альма матер переименована из понятного «института иностранных языков им. Мориса Тореза» в «лингвистический университет» – для солидности. Тем более, что вождь французских коммунистов, как выяснилось, был сталинистом.

Как только дозволили организовывать частные вузы – тут же наоткрывали кучу разных «лингвистических» точек и мириады девушек двинули туда. Как же барышне без языков?

На самом деле, лингвистика – это наука о языке, а вовсе не практическое освоение языков. Есть масса людей, знающих множество языков и не имеющих никакого понятия ни о какой лингвистике. В Швейцарии или на Кавказе не редкость встретить человека, прекрасно говорящего на трёх языках – что он лингвист что ли? Нет, конечно. Он, может, и частей речи-то не знает. Нужна ли лингвистика, всякая там теорфонетика, история лингвистических учений, второе германское передвижение гласных и иже с ними для практического освоения языка? Не больше, чем знание теоретической механики для освоения езды на велосипеде. Все эти дисциплины ничему не способствуют (впрочем, слава Богу, ничему и не препятствуют), но при этом занимают добрую половину времени обучения в инязе. Всё это просто так, для солидности, ну и, естественно, чтобы дать кусок хлеба «доцентам с кандидатами».

В последнее время в порядке филиации праздных идей и прогресса пустомыслия получила распространение такая наука – переводоведение. Нет, даже не практика перевода – бери выше! – переводоведение. Секретарша моего мужа недавно поступила в РУДН на эту дивную специальность. Переводы становятся всё хуже, а – переводоведов – всё больше.

Вот эти лавочки и надо закрыть одним движением.

Как же так? Неужели нам не нужны специалисты по иностранным языкам?

Отвечу. Только для начала выясним, что под этим подразумевается. Тут выделяется несколько категорий.

Первое. Люди, знающие языки на приличном уровне и использующие их для каких-то прикладных целей. Таких немало, но, положим, нужно ещё. Отлично! Для такой надобности самой естественной формой обучения являются двухгодичные курсы иностранного языка. В Минвнешторге были такие курсы, там занимались с восьми до пол-одиннадцатого утра три раза в неделю. Плюс домашнее задание. Этого абсолютно достаточно для нормального освоения языка. Если не научился – значит, либо он идиот (что редкость), либо просто не желает (что чаще). Дальше – практика. Если практики нет – язык забудется, а при наличии практики – укрепится. В результате такого обучения человек мог нормально говорить, читать-писать, вести переговоры на этом языке. Может, для какого-то экзотического языка, свойственного далёкой от нас культуре, японского или китайского, требуется больше времени, но для немецкого или итальянского – за глаза и за уши. Комично, когда девушка, учившая английский с детского сада, окончившая какую-то там особую спецшколу и долбавшая язык с репетитором триумфально поступает в иняз и изучает там… английский. Гора родила мышь.

Ещё раз: для практического освоения языка на сколь угодно высоком уровне – курсы и только курсы. Они должны быть разные, нацеленные на разные уровни освоения, но это должны быть курсы, а никакой не вуз. Не поступаем же мы, желая научиться водить автомобиль, в вуз! Мы идём на курсы, т.к. это естественная форма приобретения этих навыков. Вот такая же история с иностранным языком. И никаких лингвистик! Схоластика – самостоятельно и в свободное время.

Второе. Для подготовки учительниц языков нужен техникум. Брать предрасположенных к этому делу девчонок после 8-го класса и учить года четыре. А дальше хороший учебник ей в руки – и пошла долбить. Преподавать она будет не хуже, а лучше выпускницы филфака МГУ, потому что будет гордиться доверием, и та незатейливая мура, которую она будет долбить, не будет вызывать у неё презрительной скуки, как это часто бывает у чересчур образованных преподавательниц. Преподавательница языка – это долбилка, и больше ничего. Когда после трёх лет обучению французскому языку я вдруг обнаружила, что моя дочка не знает элементарного, я поняла: у них была филологиня и не было долбилки. Тут нечего обсуждать: это не мнение – это факт.

Третье. Где готовить переводчиков? Ну, для начала: а нужны ли они? Те, что уже наготовлены, не имеют работы. Так говорят в один голос все мои бывшие друзья по инязу. Сейчас многие переговорщики не нанимают толмачей, а обходятся английским, на международных конференциях тоже обходятся. Переводчики высокого уровня – профессия не массовая. За границей переводчики – это обычно люди, знающие два языка, как родные – полукровки или в силу личной судьбы ставшие двуязычными. При некоторой тренировке именно в устном переводе – эти люди, уже знающие два языка, могут успешно выполнять эту работу. Если человек знает на приличном уровне язык, сделать из него устного переводчика можно за один учебный год – это если не слишком торопиться.

Лично я когда-то дома научила своего сына этому несложному ремеслу, и он в 15 лет делал ровно то, что делает выпускник иняза – переводил на конференциях и встречах с иностранцами.

Что касается т.н. художественного перевода, т.е. перевода стихов и художественной прозы, то тут всё зависит от врождённых свойств, от психической предрасположенности к этому делу. Нет её – и ничего не получится, учи -не учи. Это зависит не от знания иностранного языка, а просто от наличия некой литературной жилки. Она либо есть, либо нет. И никакое переводоведение не поможет её обрести. Если человек может переводить художественные тексты и уже делает это – ему полезен семинар, какие-то занятия с мастером, но учить этому делу в вузе – пустейшая затея.

Кстати, когда-то, сто лет назад, Тэффи написала забавный рассказец «Переводчица»: тогда тоже нелегко было найти работу «с языком». Прочтите – не пожалеете. Обратите внимание: сто лет назад этим делом занимались выпускницы гимназий и женских институтов – т.е. средних учебных заведений, заканчивали которые в семнадцать лет. А через сто лет для того же самого требуется целый «лингвистический университет»!

Нужна ли вообще эта самая лингвистика – наука о языке? Прикладная – нужна. Но это совершенно не то, о чём бубнят в инязах – это решение неких инженерных задач. Это совершенно иная специальность. Но и к ней приложима мудрость на все времена: лучше меньше, да лучше.

Поэтому на месте старинного здания на Остоженке, где когда-то весело и бестревожно провождала я свои юные дни, я бы организовала много двухгодичных курсов разных языков. Приходи – плати – учись. Спрос – строгий. Контрольная – раз в неделю. Сила иняза на Остоженке – в бескомпромиссной долбёжке. А вы что думали – они какой-нибудь волшебный метод знают? Не знают. Только долбёжка.

А вообще-то т.н. специалистов по лингвистике уж столько наготовили, что можно бы и остановиться. Лет на двадцать хватит с запасом.

Вторая учебная специальность, разросшаяся в последние годы до размеров гомерических, это журналистика. Что ни девица – то журналистка. Или мечтает ею стать. В каждой подворотне – журфак. При советской власти их было штук пять на всю страну, теперь в одной Москве – не перечтёшь. Девицы туда слетаются, словно мотыльки на лампу, на мечту о телевидении. Вот этой мечтой и торгуют организаторы бесчисленных журналистских заведений.

Вообще-то в самом феномене журфака есть глубинная нелепость, которую никто не замечает. В наши дни это явление совершенно беспочвенное.

Когда-то, в эпоху ликбезов и рабфаков, подобные заведения были абсолютно осмысленны: они давали минимум грамотности и культуры рабкорам, селькорам и прочим выдвиженцам. Был когда-то КИЖ – коммунистический институт журналистики, в котором учились такие люди. Они уже что-то делали, но им катастрофически не хватало культуры, порой простой грамотности – вот там они это и получали. Что-то из истории, что-то из филологии, что-то, вероятно, и из орфографии. Сегодня – все вроде грамотные. Ну и … твори, выдумывай, пробуй, как было написано у нас в школе на стенке в пионерской комнате. Вполне могут быть (и, кажется, есть) какие-то кружки и семинары этого дела. А вообще-то дело это чисто практическое, зависящее от личной предрасположенности к нему. Вроде художественного перевода: кто-то может, кто-то нет. Независимо от того, отсидел ли он или нет пять лет в заведении.

В баснословные времена ликбезов и селькоров Горький говорил, что надо привлекать в журналистику и литературу «бывалых людей» – и правильно говорил. Журналист интересен, когда у него есть своя тема, а своя тема у него есть, когда у него есть биография, опыт – даже неловко писать такую банальщину. Милые девушки, даже сдавшие ЕГЭ на сотку, а впоследствии закончившие журфак с красным дипломом – генерят жёваную по сотому разу чепуху, которая никому не интересна. Именно она и составляет содержание большинства СМИ. Исчезни девять из десяти – никто и не заметит. Обобщённым образом (как выражалась наша учительница литературы) современной молодой выпускницы журфака является легендарная Леся Рябцева с «Эха Москвы», полагающая, что население России – восемь миллионов человек.

Вот все эти журфаки и пора бы прикрыть. Тем более, что молодых (и не очень) журналисток без работы – пруд пруди, на двадцать лет хватит. Почти как лингвисток. Кстати, бывает то и другое в одном флаконе. У нашей соседки будущая невестка окончила бакалавриат по журналистике, а в магистратуру поступает в иняз – в тот самый «лингвистический университет».

Откуда будут браться новые кадры? Да отовсюду. Из интернета, главным образом. Пишут же что-то люди, картинки выкладывают – вот им и можно предлагать сотрудничество. Собственно, так часто и происходит.

Кто-то наверняка скажет: что худого в том, что девочки учатся чему-то изячно-гуманитарному? Будут культурно воспитывать собственных детей, например.

Дурное тут вот что. Это отвлекает молодёжь от дела и создаёт у неё иллюзии. Иллюзии работы, которой нет и не будет. Просто так изучать язык – пожалуйста, но ведь она рассчитывает на работу – вот тут какая-то фундаментальная нечестность. К тому же часть этих бесполезных специализаций финансируется из госбюджета. Будь это кружок по интересам на досуге – можно было бы только приветствовать. А так – приветствовать не хочется. Бывают времена, когда можно позволить себе вышивать бисером, а бывают – когда нужно сажать картошку. Похоже, надвигаются небисерные времена, когда надо учиться полезному и практичному.

Татьяна Воеводина

Источник – Завтра