К 100-летию русской революции

Похоже, и в год столетия двух революций не происходит должного осмысления событий, резко изменивших нашу историю. Надо полагать, что пока не будет проделана эта культурная и историческая работа, мы будем ходить по кругу, в чертог теней возвращаясь.

Какие потери и приобретения сопровождали наше государство на протяжении этого столетия?

Ткаченко Пётр Иванович, литературный критик, публицист, прозаик, издатель авторского литературно-публицистического альманаха «Солёная Подкова»:

— Та или иная эпоха не совпадает с календарным исчислением по векам. Эпоха может быть и короче века. Однако магия цифр и круглых дат притягивает и завораживает. Но вместе с тем и затрудняет осмысление происходящего. Революционный XX век завершился не к 100-летию Февральско-Октябрьской революции, а в 1991—1993 годы, когда в России произошла очередная революция, на этот раз «демократическая» с полным набором её признаков, когда были заново перерешены вопросы власти, собственности и идеологии. А потому ответить точно на вопрос о том, что мы потеряли, а что приобрели за это столетие — 1917—2017, — можно лишь при условии честного ответа на вопрос о том, что же у нас произошло в начале девяностых годов. Но вот прошло уже более 25 лет, четверть (!) века, и вдруг обнаруживается, что в нашем общественном сознании нет сколько-нибудь консолидированного понимания того, что именно произошло у нас в начале девяностых годов.

Образованные, вроде бы разумные люди, обсуждая происшедшее, мимоходом, как о чём-то малозначащем, говорят: революция, контрреволюция, переворот. Словно это – всего лишь пустая игра слов. Между тем, считая, что у нас произошла контрреволюция, мы соглашаемся с тем, что восторжествовала справедливость после революции 1917 г., лишь в 1991 г., а не ранее, тем самым оправдываем новую революцию и становимся её идеологами. Но две подряд революции не бывает по определению, по закону социального развития. Стало быть, между революциями 1917 г. и 1991 г. шли долгие и трудные реставрационные процессы.

Итак, в 1917 г. мы потеряли великую православную державу. Потом в результате трудных реставрационных процессов обрели новую Россию в форме Советского Союза — государственность нового типа. Эту державу мы потеряли в революцию 1991—1993 годов. Сошлюсь на выдающегося мыслителя, нашего современника А.С. Панарина: «Однако несмотря ни на что культурная мощь российской цивилизации оказалась достаточной для того, чтобы постепенно осуществилась интеграция нового режима или, по меньшей мере, его симбиоз с российской цивилизационной традицией. Потери и деформации культурного и нравственного порядка были непомерно велики, но всё же новая Россия, вопреки всему, состоялась.

Справедливость после краха страны в 1917 г. наступила не в 1991 г., в период её нового крушения, а трудно устанавливалась начиная где-то с 1934 года до послевоенного времени. Событием, противоположным 1917 г., стала Великая Отечественная война, но никак не 1991 год. Это положение в общественном сознании тщательно скрывается, старательно прячется, дабы оправдать варварство «демократической» революции.

Никакая революция не решает декларируемых ею задач равенства, свободы, справедливости. Такова природа революций. Они разрушают существующий порядок вещей, на руинах которого созидается новый, никому пока неведомый уклад. А потому после всякой революции неизбежно наступает реставрация. Не возвращение к прошлому, невозможному в принципе, а созидание нового уклада, нового типа государственности.

У нас пока не получается осмысление не только Февральско-Октябрьской революции, но природы революций вообще. И не получается потому, что долгое время официально общество исповедовало как безусловную ценность «революционные ценности», хотя под этой личиной шли уже не революционные, а совсем иные процессы.

Задолго до революции 1917 г. у нас сложилась традиция осмысливать революционные события через философские сборники: «Вехи» (М:, 1909), «Из глубины» (М-П:, 1918), «Смена вех» (Прага, 1921) и т.д. Потому в нашем обществе и не было замечено 100-летие сборника «Вехи» в 2009 г., чтобы ни в коем разе осмысление не происходило на духовно-мировоззренческом и философском уровне. А на бытовом, позитивистском, оно бесплодно.

Итак, мы находимся теперь в постреволюционном периоде, который характеризуется реставрационными процессами, «сменой вех», сменой ценностей с революционных на традиционные. После революции 1917 г. такая «смена вех» явно наступает уже через 17 лет, в 1934 г. Наше же общественное сознание и четверть века спустя пока ещё не уяснило, что именно у нас произошло в начале девяностых годов – революция или контрреволюция. О какой же реставрации и благополучии при этом может идти речь?.. Да, некоторые признаки реставрации мы наблюдаем. Скажем, в оборонной сфере. Но в области духовно-мировоззренческой — вовсю господствуют либеральные воззрения, на которых созидание новой государственности немыслимо… Совершенно ясно, что только оружие железное нас уберечь не сможет. А потому, когда мы видим покушение на науку, образование, культуру, изъятие русской литературы из общественного сознания и изгнания её из образования — это вовсе не некий недосмотр, а прямое следствие преобладания революционно-либеральной идеологии с её традиционным сбрасыванием культуры с «корабля современности».

«Отсутствие» у нас идеологии оставим уж самым наивным и доверчивым людям. Никакое общество без идеологии, то есть без мотивации и без смысла своего бытия, существовать не может. А потому у нас идеология остаётся недекларируемой и по сути тайной. Это — либеральная, по характеру революционная идеология во всех сферах жизни: экономике, культуре, науке, образовании…

Непростительный грех образованной части общества довоенных лет рождения, ко времени «демократической» революции определявших духовный и нравственный тонус народа, состоит в том, что эта советская интеллигенция проявила интеллектуальную несостоятельность, не смогла осмыслить на духовно-мировоззренческом уровне советский уклад жизни. Либералы-шестидесятники, внуки ретивых революционеров, старательно исполняли своё амплуа разрешённой оппозиции. Многие писатели-патриоты, даже почвенники, неистово боролись с «красной идеей», отказываясь принимать то время, в которое они родились, получили образование и состоялись, впадая в «монархизм», а потом и в коллаборационизм. А те, кто занимался традиционной культурой и народным самосознанием, были вытеснены из информационного пространства и объявлены маргиналами. Защитить советский период истории было некому.

Из этого выходит главный урок: Советский Союз рухнул не в результате саморазрушения, о чём твердят либералы в своё оправдание, а потерпел поражение в интеллектуальном противоборстве. А потому наши главные проблемы были и остаются духовно-мировоззренческими.

После революции 1917 г. народ и общество нашли в себе силы совершить «смену вех», то есть перейти от революционных к традиционным ценностям. Найдутся ли теперь силы совершить то же после революции 1991—1993 гг. ввиду стремительно надвигающихся внешних и внутренних угроз, пока не очевидно.

Шульгин Владимир Николаевич, кандидат исторических наук, профессор Калининградского государственного университета ФСБ России:

— Революция 1917 года и дальнейшее её «развитие» (Гражданская война, атаки на православие, НЭП, раскулачивание, новые хрущёвские гонения на церковь, перестройка, ельцинизм…) — следствие нашего русского приятия новоевропейского духа «прогрессивного» безбожия вообще и кантовской убеждённости в «светлом завтра» политической свободы индивидов в национальном и глобальном масштабе, во имя которого можно и нужно лить моря «революционной» крови.

В этот прогрессистский конструкт горячо уверовал западный «просвещённый» XVIII век. Жуковский, а затем Достоевский хорошо поняли внутренний интеллектуальный механизм той духовной деградации, который привёл к революционному процессу, отлившемуся, наконец, в неизбежный 1917-й со всеми его последствиями. Русская классическая мысль карамзинско-пушкинской традиции пыталась вырвать Россию из этого «прогрессивного» движения во имя конца европейской христианской цивилизации. Классики ухватились за «дух народности», пытаясь перевоспитать петербургскую элиту и династию, даром что 1812 год сулил большие возможности русского возрождения. Верхи не поняли политического плана Карамзина и Пушкина сотоварищи, стремившихся к свободному развитию русской мысли, к постепенному развитию гражданской свободы под омофором законного самодержавия православного, которому доверяет христианнейший народ Европы. Уклонившаяся в протестантство государственность не верила в русизм, боялась русской свободы духовной. Отсюда и провальная кадровая политика Николая Павловича с русофобом Нессельроде в должности министра иностранных дел в течение 40 лет и Третьим отделением Бенкендорфа и Дубельта, скопированным с французского образца и совершенно не нужного для охранения государства. Верхи в течение XIX века всё больше уклонялись от русизма в «баден-баденство», и Тютчев, этот посол русского народа при дворе, имел полное право разочароваться в провале русской миссии перевоспитания элиты и припечатал: династия безбожна, все её сочувствия — немецкие. Достоевский с этим выводом, по сути, согласился (классики пообщались заочно через Ап. Майкова, сокрушаясь: «Эх, хоть бы они поняли в СПб, да ведь не поймут» – пишу по памяти. – В.Ш.).

Так 1917 год был почти предрешён. Верхи «сдерживали» Россию, что обернулось и геополитическим добровольным отступлением из Америки (сдача Аляски США вместо дарования русским охочим людям минимальной поддержки с невмешательством в их общинно-самоуправленческие инициативные порядки, на что обратил внимание генерал Вандам-Едрихин; не типологически то же мы сегодня видим у себя под боком в Малороссии и Новороссии?) Да, последние русские цари были неизмеримо лучше своего окружения, Розанов прав был, но и они не могли перебороть петербургский правящий слой изменников Святой Руси. Гниение верхов шло вниз. Опускались монастыри, понижался градус духовности у церковных людей. Не случайно Германскую войну 1914 года наиболее вдумчивые церковные люди восприняли как воздаяние за страшные грехи правительственного, интеллигентского и уже простонародного отступничества от веры Христовой (сам царь ещё до войны читает роман будущего белого полковника И.А. Родионова «Наше преступление», 1909 г., где тот говорит о «разобщении русского культурного класса с народом», что «народ брошен», предвидя возможные фатальные последствия этого)… Недаром большевики многими простыми людьми были восприняты как «свои» в отличие от «временных» последышей прогнившего «старого строя».

Верно сказал умный человек: революция – это когда внизу убийцы, в вверху самоубийцы. Если бы петербургские верхи не «самоубивались» духовно, отвращаясь от русизма в течение всего XIX века, у нас, возможно, наступила бы своя «славная революция» в смысле контрреволюции ещё задолго до 1917-го. Но верхи не слышали ни пророческих стихов гениев, ни прямых предостережений Тютчева, Достоевского, Леонтьева, Розанова (его гениальную свободно-консервативную статью «О подразумеваемом смысле нашей монархии», прочитав и… одобрив, запретил сам Победоносцев). Так русской мысли и не удалось прорваться к народу, что «помогло» самоубийству старой России.

Мы до сих пор нисколько не вышли из лихо закрученной революционной спирали. Впрочем, метод спасения Отечества известен с пушкинских времён: политика должна быть русской, как внутренняя, так и внешняя, чтобы на Руси всё было в соответствии с ГОСПОДИ ПОМИЛУЙ, как просто и мудро советовал знаток души народной Розанов. ВЕДЬ ГЛАВНЫЙ НАШ НАРОД – это мы, русские, без которых никаких «россиян» нету и в помине… Поймут ли ТАМ на этот раз – вот в чём вопрос. История советует понять, но раскроют ли её скрижали?

Подготовила Ирина Ушакова

Источник – Слово