К 70-летию со дня рождения Владимира Высоцкого публикуем малоизвестную информацию о службе В.В. в Советской Армии и подборку его стихотворений, переложенных им же на музыку.
Верить в это или нет — вопрос, конечно, не простой.
А дело было так. В далёком 1980 г., будучи лейтенантом — выпускником военного училища, я попал служить в гвардейский ракетный полк, который дислоцировался в Белоруссии. Полк имел славные боевые традиции и считался элитным в Ракетных войсках стратегического назначения. Уже тогда от ветеранов — очевидцев я чисто случайно услышал историю о Высоцком, который служил в этом полку. Честно говоря, я в это не поверил, и этот эпизод меня что называется «не зацепил». Однако моя офицерская судьба сложилась таким образом, что через несколько лет я вернулся в этот самый полк уже в другом звании и должности. В это время в полку началась целая эпопея по возрождению истории Боевой славы полка, так как часть прошла перевооружение на новый секретный ракетный комплекс «Пионер» и, естественно, все исторические сведения полка стали восстанавливаться.
На боевой стартовой позиции буквально из болота стали извлекать легендарную «Катюшу» (БМ), но работы по её восстановлению успехом не увенчались (перед перевооружением полка на ракетную технику, полковые «Катюши» просто затапливали в ближайших болотах). Подвижную часть БМ стали искать по окрестным деревням, и каково же было удивление, когда в одном сельском дворе был обнаружен армейский ЗиС времён Отечественной войны, а рядом находился остов немецкого танка «Тигр». Памятник «Катюше», которыми ранее был вооружён полк, всё-таки восстановили и установили на пьедестал. Из-под пола старого полкового клуба извлекли учебные снаряды установки БМ и установили их в музее. И вот тут-то вспомнили о Высоцком!
Ветераны полка ещё раз подтвердили историю о службе Владимира Высоцкого в полку, во что, честно говоря, верилось с большим трудом до тех пор, пока взору не предстала потрёпанное фото, на которой был запечатлён Владимир Высоцкий со своими сослуживцами. В те времена ещё не могли подделывать фотоснимки, да и просто необходимости никакой в этом не было. Проверяли и перепроверяли неоднократно, но именно на это время приходится незначительный пробел в биографии Высоцкого. Майор, который слыл в полку молчаливым мудрецом, нехотя подтвердил историю о Высоцком, заметя при этом, что надобности сочинять или придумывать о Высоцком, у него абсолютно нет. Ладно бы он был единственным свидетелем, возникли бы сомнения, но таковых свидетелей было более десятка, да ещё и фото, на которой Высоцкого перепутать было невозможно.
«Ну, а как вы тогда относились к этому человеку?» — спрашивали мы, молодые лейтенанты, у офицеров — ветеранов. «Кто же знал, что из него будет тот самый Высоцкий, о котором теперь все мы знаем. Да и как в армии можно относиться к «раздолбаю» с гитарой и с его «блатными» песнями в солдатской курилке? Мы тогда даже не подозревали, что это такая звезда будущего, старшина гонял, такие песни не поощрялись, тем более в армии. Так и называли его — «артист», хотя никто тогда его в этом качестве и не знал» — отвечали офицеры. Ветераны на эту тему говорили нехотя, как бы осознавая свою вину, что не смогли распознать в нём того самого Высоцкого, кем он стал в последствии.
Что же было дальше? Этот вопрос нас интересовал особо, тем более это было в том самом 1980 году, когда Высоцкий ушёл из жизни. Конечно, порою нас одолевали сомнения, тот ли это Высоцкий, на что нам отвечали однозначно: «Именно тот, не сомневайтесь. Он тут надолго не задержался, перевели и сразу уволили, тем более часть уже тогда стала особо секретной».
То самое фото поместили в полковом музее, но как только прибыл в часть начальник политотдела дивизии и увидел его, тут же приказал немедленно убрать снимок из «моральных» соображений. Замполит полка рассказал ему историю о Высоцком, на что полковник заметил, что он не хуже его знает об этом, но пока, мол, не место Высоцкому среди героев войны в музее. Хозяин фото (майор) забрал его и оскорбившись, больше никому его не показывал. Куда в последствии делось фото вместе с майором, неизвестно. В те времена офицеры из соображений серьёзной секретности ракетных частей долго не засиживались на одном месте, кидали по всему Советскому Союзу. Жаль, что в те годы по малодушию мы так несерьёзно отнеслись к этой истории.
БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ
Час зачатья я помню неточно.
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
Девять месяцев — это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе:
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам святители, что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители зачать меня задумали,
В те времена укромные, теперь почти былинные,
Когда срока огромные брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,
А вот живет же братия — моя честна компания.
Ходу, думушки резвые, ходу,
Слово, строченьки, милые, слово!
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
1
Знать бы мне, кто так долго мурыжил –
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я и выжил,
Дом на Первой Мещанской в конце.
Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой
Соседушка с соседушкою баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.
Здесь зуб на зуб не попадал, не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка,
На воздушную эту тревогу.
Да не все то, что сверху от бога –
И народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога,
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три ручья, сквозь дыры крыш просеяно
На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну.
Она ему: Как сыновья? — Да без вести пропавшие!
Эх, Киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.-
Мои — без вести павшие, твои — безвинно севшие.
Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал — не забыт, не заброшен.
И дразнили меня «недоносок»,
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я,
— Пленных гонят,- чего ж мы дрожим?
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим да чужим.
У тети Зины кофточка с драконами, да змеями –
То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония, трофейная Германия:
Пришла страна Лимония — сплошная чемодания.
Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили:- зачем? — Он в ответ,
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.
Пророчество папашино не слушал Витька с корешом:
Из коридора нашего в тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется
Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,
На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.
Все — от нас до почти годовалых
Толковищу вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В ремеслухе живи не тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули –
Из напильников сделать ножи.
Они воткнутся в легкие
От никотина черные,
По рукоятки легкие трехцветные наборные.
Вели дела отменные сопливые острожники.
На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики из подворотен ворами.
Было время и были подвалы,
Было дело и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
И в конце, куда надо, впадали.
Дети бывших старшин да майоров 2
До бедовых широт поднялись,
Потому, что из всех коридоров
Им казалось сподручнее вниз.
1975
1)
Баллада о борьбе (1975)
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф.
- Детям вечно досаден
- Их возраст и быт –
И дрались мы до ссадин,
- До смертных обид.
Но одежды латали
- Нам матери в срок,
Мы же книги глотали,
- Пьянея от строк.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз.
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.
- И пытались постичь —
- Мы, не знавшие войн,
За воинственный клич
- Принимавшие вой, –
Тайну слова «приказ»,
- Назначенье границ,
Смысл атаки и лязг
- Боевых колесниц.
А в кипящих котлах прежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.
- И злодея слезам
- Не давали остыть,
И прекраснейших дам
- Обещали любить;
И, друзей успокоив
- И ближних любя,
Мы на роли героев
- Вводили себя.
Только в грезы нельзя насовсем убежать:
Краткий век у забав — столько боли вокруг!
Попытайся ладони у мертвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
- Испытай, завладев
- Еще теплым мечом,
И доспехи надев, —
- Что почем, что почем!
Испытай, кто ты — трус
- Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
- Настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили — его, не тебя, –
- Ты поймешь, что узнал,
- Отличил, отыскал
По оскалу забрал —
- Это смерти оскал! –
Ложь и зло, — погляди,
- Как их лица грубы,
И всегда позади —
- Воронье и гробы!
Если путь прорубая отцовским мечом
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что почем, –
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
- Если мяса с ножа
- Ты не ел ни куска,
Если руки сложа
- Наблюдал свысока,
И в борьбу не вступил
- С подлецом, палачом –
Значит, в жизни ты был
- Ни при чем, ни при чем!
Памятник (1973)
Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в привычные рамки не лез, –
Но с тех пор, как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив «Ахиллес».
Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные ребра каркаса
Мертво схвачены слоем цемента, –
Только судороги по хребту.
Я хвалился косою саженью –
Нате смерьте! –
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти, –
Но в обычные рамки я всажен –
На спор вбили,
А косую неровную сажень –
Распрямили.
И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи, –
И не знаю, кто их надоумил, –
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.
Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей, –
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.
Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец,
Подходившие с меркой обычной –
Опасались, –
Но по снятии маски посмертной –
Тут же в ванной –
Гробовщик подошел ко мне с меркой
Деревянной…
А потом, по прошествии года, –
Как венец моего исправленья –
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье, –
Под мое — с намагниченных лент.
Тишина надо мной раскололась –
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет, –
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.
Я немел, в покрывало упрятан, –
Все там будем! –
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдернули — как я обужен, –
Нате смерьте! –
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!
Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном –
Не пройтись ли, по плитам звеня? –
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.
Накренился я — гол, безобразен, –
Но и падая — вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой, –
И, когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров все же
Прохрипел я похоже: «Живой!»
И паденье меня и согнуло,
И сломало,
Но торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно –
Шито-крыто.
Я, напротив, — ушел всенародно
Из гранита.
НА ДИСТАНЦИИ ЧЕТВЕРКА ПЕРВАЧЕЙ
На дистанции — четверка первачей,-
Каждый думает, что он-то побойчей,
Каждый думает, что меньше всех устал,
Каждый хочет на высокий пьедестал.
Кто-то кровью холодней, кто горячей,-
Все наслушались напутственных речей,
Каждый съел примерно поровну харчей,-
И судья не зафиксирует ничьей.
А борьба на всем пути –
В общем, равная почти.
«Расскажите, как идут,
бога ради, а?»
«Телевиденье тут
вместе с радио!
Нет особых новостей –
все ровнехонько,
Но зато накал страстей –
о-хо-хо какой!»
Номер первый — рвет подметки как герой,
Как под гору катит, хочет под горой.
Он в победном ореоле и в пылу
Твердой поступью приблизится к котлу.
Почему высоких мыслей не имел?-
Потому что в детстве мало каши ел,
Голодал он в этом детстве, не дерзал,-
Успевал переодеться — и в спортзал.
Что ж, идеи нам близки –
Первым лучшие куски,
А вторым — чего уж тут,
он все выверил –
В утешение дадут
кости с ливером.
Номер два — далек от плотских тех утех,-
Он из сытых, он из этих, он из тех,-
Он надеется на славу, на успех –
И уж ноги задирает выше всех.
Ох, наклон на вираже — бетон у щек!
Краше некуда уже, а он — еще!
Он стратег, он даже тактик, словом — спец,-
Сила, воля плюс характер — молодец!
Четок, собран, напряжен
И не лезет на рожон,-
Этот — будет выступать
на Салониках,
И детишек поучать
в кинохрониках,
И соперничать с Пеле
в закаленности,
И являть пример целе-
устремленности!
Номер третий — убелен и умудрен,-
Он всегда — второй надежный эшелон,-
Вероятно, кто-то в первом заболел,
Но, а может, его тренер пожалел.
И назойливо в ушах звенит струна:
У тебя последний шанс, слышь, старина!
Он в азарте — как мальчишка, как шпана,-
Нужен спурт — иначе крышка и хана!
Переходит сразу он
В задний старенький вагон,
Где былые имена –
прединфарктные,
Где местам одна цена –
все плацкартные.
А четвертый — тот, что крайний, боковой,-
Так бежит — ни для чего, ни для кого:
То приблизится — мол, пятки оттопчу,
То отстанет, постоит — мол, так хочу.
Не проглотит первый лакомый кусок,
Не надеть второму лавровый венок,
Ну а третьему — ползти на запасные пути…
Сколько все-таки систем
в беге нынешнем! –
Он вдруг взял да сбавил темп
перед финишем,
Майку сбросил — вот те на!-
не противно ли?
Поведенье бегуна –
неспортивное!
На дистанции — четверка первачей,
Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.
Кто из них что исповедует, кто чей?
…Отделяются лопатки от плечей –
И летит уже четверка первачей!
1974 © Владимир Высоцкий
Мой Гамлет
Я только малость объясню в стихе,
На все я не имею полномочий…
Я был зачат, как нужно, во грехе, —
В поту и нервах первой брачной ночи.
Я знал, что отрываясь от земли, —
Чем выше мы, тем жестче и суровей.
Я шел спокойно прямо в короли
И вел себя наследным принцем крови.
Я знал — все будет так, как я хочу.
Я не бывал внакладе и в уроне.
Мои друзья по школе и мечу
Служили мне, как их отцы — короне.
Не думал я над тем, что говорю,
И с легкостью слова бросал на ветер —
Мне верили и так, как главарю,
Все высокопоставленные дети.
Пугались нас ночные сторожа,
Как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа
И злую лошадь мучил стременами.
Я знал, мне будет сказано: «Царуй!» —
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег,
И я пьянел среди чеканных сбруй.
Был терпелив к насилью слов и книжек.
Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга! Йорик!
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий.
Вдруг стало жаль мне мертвого пажа…
Я объезжал зеленые побеги.
Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых, и гончих,
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.
Я видел — наши игры с каждым днем
Все больше походили на бесчинства.
В проточных водах по ночам, тайком
Я отмывался от дневного свинства.
Я прозревал, глупея с каждым днем,
Я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век и люди в нем
Не нравились. И я зарылся в книги.
Мой мозг, до знаний жадный как паук,
Все постигал: недвижность и движенье.
Но толка нет от мыслей и наук,
Когда повсюду им опроверженье.
С друзьями детства перетерлась нить, —
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над вопросом «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед.
В него мы стрелы мечем — в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.
Зов предков слыша сквозь затихший гул,
Пошел на зов, — сомненья крались с тылу,
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу.
В непрочный сплав меня спаяли дни —
Едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь, как все, и — как они,
Я не сумел от мести отказаться.
А мой подъем пред смертью — есть провал.
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.
Я, Гамлет, я насилье презирал,
Я наплевал на Датскую корону.
Но в их глазах — за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.
Но гениальный всплеск похож на бред,
В рожденьи смерть проглядывает косо.
А мы все ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса.
1972
http://bessonov-art.narod.ru/il09.htm
«Погоня»
Во хмелю слегка
Лесом правил я.
Не устал пока,
Пел за здравие.
А умел я петь
Песни вздорные:
-Как любил я вас,
Очи чёрные!..
То плелись, то неслись,
То трусили рысцой,
И болотную слизь
Конь швырял мне в лицо.
Только я проглочу
Вместе с грязью слюну,
Штофу горло скручу,
И опять затяну:
-Очи чёрные,
Как любил я вас…
Но… прикончил я
То, что впрок припас,
Головой тряхнул,
Чтоб слетела блажь,
И вокруг взглянул,
И присвистнул аж!..
Лес стеной впереди —
Не пускает стена.
Кони прядут ушами,
Назад подают.
Где просвет, где прогал?
Не видать ни рожна.
Колют иглы меня —
До костей достают.
— Коренной ты мой —
Выручай же, брат!
Ты куда, родной?
Почему назад?
Дождь как яд с ветвей, —
Недобром пропах.
Пристяжной моей
Волк нырнул под пах.
Вот же пьяный дурак,
Вот же налил глаза!
Ведь погибель пришла,
А бежать — не суметь!
Из колоды моей
Утащили туза,
Да такого туза,
Без которого — смерть.
Я ору волкам:
-Побери вас прах!
А коней пока
Подгоняет страх.
Шевелю кнутом,
Бью кручёные
И ору притом:
-Очи чёрные!
Храп, да топот, да лязг,
Да лихой перепляс.
Бубенцы плясовую
Играют с дуги.
-Ах вы, кони мои —
Погублю же я вас!
Выносите, друзья,
Выносите, враги!
От погони той
Вовсе хмель иссяк.
Мы на кряж крутой —
На одних осях.
В хлопьях пены мы —
Струи в кряж лились.
Отдышались, отхрипели,
Да откашлялись.
Я лошадкам забитым,
Что не подвели,
Поклонился в копыта
До самой земли.
Сбросил с воза манатки,
Повёл в поводу…
Спаси бог вас, лошадки,
Что целым иду.
Старый дом (Очи чёрные-2)
Что за дом притих,
Погружён во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами —
На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, — а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого. Только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь — как
Все равно в кабак,
А народишко —
Кажный третий — враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу —
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый — придурок и вор —
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
«Кто ответит мне —
Что за дом такой,
Почему — во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился…
Али жить у вас
Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином!.».
А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути —
И людей позабыл, — мы всегда так живём!
Тра’ву кушаем,
Век — на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да ещё вином
Много тешились, —
Разоряли дом,
Дрались, вешались».
«Я коней заморил — от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал, —
Где поют, а не стонут, где пол не покат».
«О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы —
В зле да шёпоте,
Под иконами
В чёрной копоти».
И из смрада, где косо висят образа,
Я башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и как люди живут.
…Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня — не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи чёрные, скатерть белая?!