Излишняя кооперация с Западом тормозит развитие России

Кто виноват в вековом “отставании” от Запада? Во всём ли мы отстаём, и только ли Россия отстаёт? Можно ли догнать мировые центры капитала, оставаясь на “периферии” экономико-политического пространства? Почему в либеральной публицистике тема отставания перевёрнута с ног на голову? Об этом “Парламентской газете” рассказал советник председателя Государственной Думы, доктором политических наук Александр Щипков.

– Александр Владимирович, проблема отставания России от Запада всё время вызывает пристальный, а то и нездоровый интерес. Он оправдан? Ведь нельзя отрицать, что до начала XVIII века наука и искусство в России отставали от западноевропейских.

– Промышленный переворот XVIII-XIX веков вообще вначале утвердил британское лидерство над всеми. Но смотрим дальше. С одной стороны – Лавуазье, Уатт, Эдисон, Парсонс, Сименс, Маркони, Даймлер, Бенц, Дизель. С другой – Ломоносов, Циолковский, Менделеев, Лодыгин, Яблочков, Попов. Так ли у нас всё было плохо с наукой? Другое дело – реализация изобретений, но это уже вопрос социально-политический, а значит, связанный с геоэкономикой. И вот геоэкономика сталкивала Россию на аграрный путь. Здесь отставание действительно было. Но зададимся вопросом: а что такое Прогресс, стоит ли говорить о нём обобщенно?

– В каком смысле?

– Можно ли говорить о Прогрессе, имея в виду не технические открытия, а именно “Прогресс вообще”, “Прогресс человечества”, Прогресс с большой буквы. Когда пели гимны веку Прогресса, обычно не уточняли, что именно и куда развивается. По аналогии с техникой мыслили развитие культуры и общества – так возник миф прогрессорства. К чему это привело? ХХ век – это самая бесчеловечная война в истории, самая бесчеловечная идеология (нацизм), больше всего заключённых в концлагерях всего мира, самое страшное оружие, мировой терроризм, разрушение семьи, гимн греху и потреблению, виртуальная экономика, жизнь в информационных “пузырях”. А где же “Прогресс всего”?

Модель монетаристского общества терпит фиаско. Некритичное отношение к идее прогресса привело к её мифологизации. Антураж научности и прогрессивности заслонил собственно прогресс. Много инноваций, но прорывные открытия в области фундаментальной науки давно не происходят. Мы до сих пор живём за счёт открытий 1970-х годов. Научно-критическое сознание утрачивается вслед за религиозным. “Цифровая экономика” имеет мало общего с наукой и классической рациональностью. “Нажми на кнопку – получишь результат” – это и обезьяна может, если дать ей вместо палки кнопку.

– В чём причина?

– Причина – это разрыв. Расщепление культурного универсума на рациональное, символическое и сакральное. Рационализм, в свою очередь, стал расслаиваться внутри себя, порождая собственную онтологию, мифологию, квазирелигию. Я думаю, научно-критическое мышление будет возрождаться в союзе с традиционными ценностями, а не в “пику” им, как в XVIII веке. Нас ждёт возрождение христианского универсализма и классической рациональности. Я называю это аксиомодерном (сочетание понятий “ценность” и “современный”).

– Какова была ситуация с русским искусством? Оно отставало от западного?

– Некорректно говорить, что русское искусство отставало от западного. А древнерусская литература, а русское барокко? Русское барокко более радостное, светлое, оптимистичное, более декоративное, чем западное и менее многозначное. О взлёте и расцвете, который начался с Пушкина, я даже не говорю, это очевидно. В России не было Ренессанса, и за Средневековьем сразу шли классицизм и Просвещение, что и сформировало особую эстетику.

Русская и западноевропейская эстетические системы не сопоставимы друг с другом. Здесь нет и не может быть отставания. Говорят, что в России “не было литературы”. Это старая тема, обсуждаемая, кажется, со времён Карамзина, но это не так. Конечно, в нём была сильна назидательность – это влияние духовной словесности. Литература русского барокко часто была посвящена государственным темам и воспитательным задачам – вспомним хотя бы Симеона Полоцкого с его “Ветроградом многоцветным”, с загадками и “максимами”.

Например: “Человек некий винопийца бяше / Меры в питии хранити не знаше / Тем же многажды повнегда упийся / В очию его всяка вещь двоися / Во едино время прииде до дому, / И вся сугуба зрешася оному”. Сильвестр Медведев, Карион Истомин, Феофан Прокопович, Кантемир, Сумароков, Карамзин, Ломоносов – разве не писатели? И как бы в условиях отставания мог возникнуть фундамент “золотого века”, как могли в конечном счёте появиться Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лесков, Бунин? В искусстве всё уникально и всё – развитие. Искусство не бывает отсталым, хотя упадок в нём возможен – мы это наблюдаем сегодня.

– Правомерно ли оценивать развитие искусства так же, как развитие гражданских и политических институтов?

– Нет, конечно. Это именно то, чем страдали теоретики соцреализма. У искусства внутренние источники развития, хотя и социальные факторы играют роль.

– Но общественная система в России ведь явно отставала от западной?

– Снова не соглашусь. Наряду с монархией были Земские соборы, общины, были Уложения – чего именно не хватает? Давайте вспомним, как выбирали Михаила Романова после Смуты. Его выкликали всенародно. По сути, это была форма плебесцита своего времени.

Существует устойчивый миф о новгородской “демократии” как якобы более западной и более прогрессивной политической модели, чем “московская деспотия”. На самом деле это просто модель компрадорского меньшинства, которое насильно тащило горожан от Москвы в сторону Литвы, ориентируясь на князя Казимира IV. Но “литовская партия” состояла всего из трёх-четырёх сотен самых богатых людей. Их потом историки назвали “партией белого хлеба”, это, говоря по-нынешнему – поклонники пармезана. А большая часть новгородцев ела дешёвый чёрный хлеб. И у них было отнято право голоса. Чтобы достичь нужного решения, партия белого хлеба скупала голоса, запугивала несогласных, творила погромы, топила неугодных в реке. В общем, устраивала майдан. И вела подробную переписку с князем Казимиром, консультировалась с ним. Это демократия? Нет, это олигархия.

Иван III пришёл затем, чтобы защитить народ и православную веру от этой шайки. Он установил подлинную демократию, то есть приоритет интересов большинства. И это было куда прогрессивнее, чем диктатура олигархов-компрадоров. По-моему, вся эта новгородская история очень напоминает ситуацию в Крыму накануне его освобождения.

– От чего зависит развитие тех или иных социальных и политических моделей?

– Это развитие следует либо за традицией, либо за экономикой и соответствуют месту страны в мировом разделении труда, степени её суверенитета. Например, крепостное право в России поддерживалось ролью страны как поставщика зерна на мировой рынок. И вот здесь, в сфере организации экономики, действительно имело место серьёзное отставание.

– Но что было причиной отставания?

– Избыток влияния западных институтов. Не недостаток, а именно избыток. Излишняя кооперация с Западом как раз тормозила развитие, в том числе и отмену крепостного права.

– Именно поэтому политически и экономически Россия всегда отставала в развитии от стран Запада?

– Зависимость всегда ведёт к отставанию, а не наоборот. Это аксиома. Но отставала не только Россия. Отставали все периферийные и полупериферийные страны. Это результат диктата транснационального капитала в глобальной экономике, который существовал уже тогда, в XVII-XVIII-XIX веках. И чем выше вовлечённость страны в сферу глобального рынка, тем больше отставание. Контроль за направлением финансовых потоков со стороны стран “центра” позволяет им развиваться, а страны периферии вынуждены их спонсировать. По этой причине “вторичная модернизация”, то есть попытка догнать основных экономических игроков, обречена на провал независимо от предпринимаемых усилий.

Выход – в создании собственной, альтернативной экономической зоны. Китаю это сегодня удаётся.

– Значит, даже переняв западную систему общества и государства, Россия не сможет это отставание ликвидировать?

– Конечно, не сможет. Так она его только ещё больше увеличит. Наглядный пример – современная Украина. Страна должна заимствовать и переосмысливать технологии, но не социальные институты и не культурные особенности. Только приспособив технологии к своим традиционным институтам, она и становится конкурентоспособной, поскольку создаёт “оригиналы”, а не плохие “копии”. По нашей оборонке это хорошо видно. А когда-то это происходило и в науке.

– По-вашему выходит, что в либеральной публицистике тема отставания перевёрнута с ног на голову?

– Именно так. Тема “отставания” – одна из самых мифологизированных. В радикальном варианте она включает в себя дилемму “западничества и славянофильства”, а в ультрарадикальном превращается в идеологию Смердякова из романа Достоевского. Смердяков, как мы помним, говорил: “Умная нация должна завоевать глупую”. То есть дать добровольное согласие на колонизацию. При этом свои достоинства – то, что нельзя перенять, а можно только создать самим – отбрасываются. Например, православие начинает “мешать” историческому развитию, как полагает Владимир Познер.

– Нет ли в понимании отставания западниками некоего религиозного оттенка?

– Есть, и очень ощутимый. Ведь для них западные институты – предмет культа, как для туземцев поделки из Европы. Идея “догоняющего развития” построена на культе этих институтов – чудесных атрибутов земного рая. При этом упускается из виду, что институты – если только они не фиктивны – вырастают из традиции, а традиция-то национальна.

– Где начинается зона сакрального в восприятии этой проблемы?

– Начинается она с отсутствия рациональных объяснений. Вместо них господствует абсолютно магическое отношение к этим самым институтам. Западники считают, что эти институты упали на Европу как манна небесная и могут быть воспроизведены где угодно по неким лекалам. Хотя это то же самое, что за сутки родить ребёнка, вырастить дерево или изменить черты лица. Не находя желаемого, эта публика злится и заводит песню о нашей якобы неполноценности цивилизационной, а то и биологической.

– При этом традиционную религию они недолюбливают.

– Это и понятно, ведь традиционный культ мешает культу новому, модернистскому. Точно так же как он мешал большевистскому культу коммунизма.

Отсюда наряду с русофобией возникает ортофобия, антиправославность западников. В общем-то эта модель у нас воспроизводится со времён Петра Чаадаева, который считал, что все беды России от неправильного выбора религии. Вот склонили бы мы колена перед Святым Престолом – глядишь, и с культурой, и с экономикой было бы получше. Правда, век католичества в его классическом виде оказался недолог – и вот сейчас приходится привлекать для идеи “догоняющего развития” куда более экзотические культы. Скажем, неогностицизм и техноязычество. А поскольку естественным образом этот тип религиозности в России не приживается, его адепты грезят о майдане и оккупации нашей страны натовскими армиями.

– Как разрушить мифорелигиозный ореол этой темы?

– Долгими усилиями историков, экономистов, социологов, публицистов. А пока я могу предложить вам пять демифологизирующих тезисов на тему “Отставание России”.

1. Отставание – особенность не России, а всех периферийных стран.

2. Отставание предопределено не позицией периферийных стран, а позицией Запада.

3. В случае некритичного заимствования социально-экономических моделей (сценарий “догоняющего развития”) отставание не уменьшается, а увеличивается.

4. Техническое отставание вовсе не означает отставания в социальной и культурной сферах.

5. “Догоняющее развитие” ведёт к деградации социальных, политических и культурных институтов.

– Существует легенда о Петре Первом как о мудром преобразователе, прорубившем окно в Европу. Это тоже миф?

– Прежде всего этот путь означал смену государственного культа – от идеи “Москва – Третий Рим” к идее “Запад – страна святых чудес” (ироническое определение Аксакова). То есть смену византийской преемственности на западническое подражательство. И в этом смысле он, конечно, был ошибочным, поскольку вёл к разрыву традиции, потому что византийская и вообще христианская традиция аккумулирует и собирает, а западная модернистская означает экспансию, подчинение, колонизацию. Запад разрушил и свою традицию, и чужие. Исторический разрыв вёл к гражданскому расколу между правящим слоем и народом, а в итоге к революции. Стратегически это было ошибкой, что не отменяет ряда отдельных достижений петровского времени – например, преобразование армии и флота.

Основанная на крепостном труде петровская промышленность обусловила отставание России в XVIII-ХIX веках. Кстати, до знаменитой поездки в Европу со своим “Великим Посольством” Пётр предполагал расширение России в сторону Чёрного и Средиземного морей, контроль над проливами и Константинополем. А по возвращении его стало интересовать в первую очередь Балтийское направление. Это был геополитический просчёт. Россия – наследница Византии – должна была быть черноморской державой.

– Каковы же основные причины отставания?

– Причины отставания в разные эпохи разные: хлебная зависимость в XIX веке, сырьевая зависимость в ХХ веке, идеологическая, культурная и институциональная вторичность, отказ от собственной национальной научной школы (Болонская система), от национальных принципов образования (ЕГЭ), от нормальной связи между поколениями (ювенальная юстиция).

– Как связаны проблема отставания и внешняя политика?

– Гонка преследования – это процесс, исход которого зависит от обеих сторон. И поскольку конкуренцию в мире никто не отменял, наше желание догнать отнюдь не совпадает с желанием наших партнёров. Зачем им новые конкуренты? Поэтому они отнюдь не против того, чтобы мы шли путём слепого, буквалистского подражания – но, наверное, этот не тот путь, который позволит нам кого-то догнать. Потому что при разных исходных условиях нужны и разные принципы движения, чтобы оказаться примерно в той же точке. Автомобиль не догонит катер, если поедет по воде, но легко обойдёт его по суше. Это так называемые ножницы развития. Принцип “ножниц” важен и в технологической, и в идеологической сферах.

– А как это связано с идеологией?

– Конкурентам есть смысл пустить нас по ложному пути. То есть идеологически вменить нам неэффективный сценарий. Например, строго подражательный: сделайте в точности как у нас, один в один. Или наоборот: убедить нас в том, что чего-то ни в коем случае делать нельзя. Например, свободную эмиссию национальной валюты, вложений в науку и образование. Так, британцы в XIX веке убеждали наших дипломатов в том, что России непременно надо оставаться аграрной страной – мол, так вам Богом предначертано, таково ваше призвание. Мотивация была проста. С одной стороны, устранить возможного конкурента в промышленно-технической сфере.

С другой – обеспечить продолжение бесперебойной продажи зерна в Европу, освобождая европейцев от этой головной боли и закрепляя за Россией роль хлебного поставщика. Точно так же и сегодня за нами пытаются закрепить роль мировой бензоколонки, идеологически запрещая поддержку внутреннего рынка и реального сектора экономики. В итоге продолжается вывоз капитала из страны, а экономика всё время недофинансирована. В научной литературе это называется “мировым разделением труда”. Невыгодная роль в ходе этого разделения отбрасывает Россию назад, тормозит развитие, закрепляет её периферийный статус.

– И отсюда идея “догонять через подражание”?

– Да. Компрадорский класс России всегда помогал Западу под предлогом европеизации тормозить наше развитие. В частности, этому способствовал культ Запада. Причём из этого абстрактного культа делались прямые социально-политические выводы. Например, в Восточной Европе после распада советской системы не было ваучерной приватизации, вместо этого проводилась реституция. Таких примеров много. Многие реформы по западному образцу были абсолютно антиинституциональны для России. И потому деструктивны. Все эти нестыковки оставили печать на сознании российского правящего класса.

– Как именно?

– Русские пытались с Западной Европой договориться “по-хорошему”, каким-то образом в неё “вступить”, словно мы сами по себе не европейцы и не имеем за спиной христианской традиции. Нужна была ещё какая-то сакральная санкция. В итоге глубинные культурно-исторические основания нашей общественной жизни подменялась попытками соответствовать сиюминутным политическим проектам и идеологиям. В том числе европейскому христианоборчеству, позитивизму, социал-дарвинизму, трансгуманизму. Это дезориентировало общество, лишало его собственного незаменимого опыта, выстраданного столетиями, обнуляло этот опыт.

– А что же сами европейцы?

– А из Европы к нам приходили только с войной. И не один раз. И хотя только по вине гитлеровской коалиции (а это, напомню, несколько европейских стран) мы потеряли несколько десятков миллионов человек, мы всё никак не можем избавиться от иллюзий. В результате возникают такие уродливые явления, как “плач” по солдатам вермахта, которые якобы “не хотели воевать”, как утверждал один уренгойский школьник в бундестаге.

Или попытка повесить в Санкт-Петербурге мемориальную доску Маннергейму, бомбившему Ленинград и учреждавшему в Карелии концлагеря для советских граждан. У нас всё ещё очень короткая историческая память. Но, думаю, это поправимо.

– Как оценить советский период в контексте темы отставания?

– В этом смысле 1917 год парадоксален. Он означал декларацию отказа от периферийной модели развития, противопоставление себя Западу как нового глобального и идеологического центра. Но вместе с тем эта цель достигалась ценой утраты своих культурных, исторических, символических и иных ресурсов. Это была системная ошибка. Весь советский период ушёл на её преодоление.

– Как выглядит спор западников и славянофилов сегодня?

– Это всегда был надуманный спор, а сегодня особенно. Обратите внимание – на самом деле ни в Европе, ни в Америке никогда не было “западников”. Но если их не было у них, то зачем, спрашивается, они нам? Если их нигде не было, значит, это лишнее колесо в телеге.

Источник – Парламентская газета