Крайняя скудость материалов, популяризующих геногеографические исследования. Исследования, посвященные собственно русскому народу, составляющему более 80% населения Российской Федерации, вообще неизвестны любопытствующему читателю — ни в чисто научной (которая большинству недоступна), ни в популярной публицистике (которая практически отсутствует). В этом смысле книгу «Русский генофонд на Русской равнине» можно смело назвать научным прорывом. Даже при условии, что она представлена читателю в популярной форме.

При отсутствии популяризации антропологических и генетических знаний (например, в системе среднего образования), монография вынуждено содержит разделы и фрагменты, носящие характер «ликбеза» — в сжатой форме они излагают необходимое для понимание исследования в целом. Сжатость в то же время порой приводит к тому, что читатель должен либо обратиться за разъяснениями к справочникам, либо опустить соответствующий раздел (что разумно предлагают авторы для поверхностного чтения). Тем не менее, просветительский характер некоторых фрагментов книги делает ее еще более ценной — она восполняет пробел в популярной литературе и позволяет сразу обратиться и к элементарным знаниям, и к сложным проблемам передового фронта науки.

Проблемы геногеографии как науки в стадии становления, проблемы взаимоотношений генетики и антропологии, проблемы соотношения результатов «классической» генетики и современных методов исследования ДНК-маркеров находят в книге свое место и будут интересны не только широкому кругу тех, кто интересуется образом наших предков, проживавших на Русской равнине и задается вопросом «кто же такие русские?», но и ученым, работающим в смежных научных областях.

Определенная неровность изложения связана с необходимостью для читателя иметь более высокий уровень образования при освоении одних разделов или же в меру своего образования удовлетвориться поверхностным освоением материала. Этот видимый недостаток обращается в достоинство, предлагая читателю разнообразие походов к авторскому труду. Если пользоваться метафорой географического пространства (которая в работе авторов используется не только метафорически, но и в строгом научном понимании геногеографического подхода), то один читатель пройдет легкими путями равнинных «сюжетов» книги, другой попытается взять перевалы, третий — покорить вершины, с которых виден и весь «ландшафт» (архитектоника) исследования, и те зоны, которые еще скрыты туманом гипотез и недомолвок.

Чрезвычайно важно и занимательно для читателя раскрытие в книге исследовательской «кухни» и демонстрация последовательного продвижения в области создания и освоения новых методик. Наука предстает перед читателем в том интригующем виде, который противоречит комическому образу ученого: «сел — задумался — открыл».

Авторы смело касаются непростого «политического» аспекта своих исследований — попыток исключения понятия «раса» из научного дискурса в угоду политическому мифу о пренебрежимости генетических различий между людьми, а также своеобразной политкорректности», согласно которой учение о расе раз и навсегда дискредитировано расизмом гитлеровской Германии. Смешение науки, исследующей расы и народы, с расизмом продолжает позорную историю с объявлением генетики «продажной девкой империализма» и наносит немалый вред как науке, так и общим представлениям обычных людей о мире, в котором они живут. Подобными измышлениями пробавляются не только в России, но и в западной общедоступной публицистике, широко объявляющей, что «гены расу не определяют». Преодоление подобных заблуждений позволило бы отечественным исследователям закрепить свое первенство в геногеографических исследованиях. Мы имеем дело с возможностью научного прорыва российской науки там, где западная наука предпочитает истине показную «политкорректность».

К чести правоохранительных органов России, они не пошли на поводу «правозащитников» и отказались пресекать исследовательскую мысль, когда прокурорам пришлось заниматься целым потоком доносов на книжную серию «Библиотека расовой мысли», популяризующей научное наследие антропологии ХХ века. Окончательное заключение Генеральной Прокуратуры, чьи эксперты тщательно исследовали данную серию на предмет наличия в ней «расизма», отвергло все попытки «подвести под статью» научные изыскания. Это дает основание надеяться, что и прорывные научные монографии не будут превращены в мишень для антинаучной или полунаучной критики, не будут отставлены государственными структурами из принципа «кабы чего не вышло».

В данной рецензии не хотелось бы останавливаться лишь на похвалах в адрес авторов, которых они, бесспорно, достойны. Их труд закономерно пробуждает мыслительный процесс и, наверняка, предназначен не только для того, чтобы прославить имена исследователей. У рецензента возникает множество возражений и сомнений по поводу выводов и утверждений авторов. Но эти возращения и сомнений были бы невозможны без той масштабной работы, которая предшествовала изданию монографии.

Не имея оснований вмешиваться в профессиональную сферу авторов, хотелось бы сделать несколько замечаний методологического свойства, позволительных для философа и политолога в рамках междисциплинарного диалога.

Монография вызывает множество вопросов, которые означают, что гипотезы авторов попадают в цель — побуждают изучать их и находить аргументы «за» или «против». Авторы, как и полагается, не могут быть в полной мере объективными к результатам своих исследований (подобные примеры они приводят и в отношении своих весьма уважаемых оппонентов, чьи выводы опровергают). На сознание любого исследователя воздействуют не только политические, но и научные мифы, требующие священного поклонения им и поклонения прежним авторитетам. Авторы показывает, как политический миф подрывает западные исследования генетического разнообразия рас и народов. В некоторой мере то же можно отнести и к ним самим, когда они пользуются популярной среди историков концепцией «субстрата», который, якобы, сохраняет свои следы в «портрете» современного русского народа — причем в том самом месте, где он был ассимилирован тысячелетие назад.

Если этот миф имеет научное происхождение, то миф о «нечистоте» русского народа носит, бесспорно, политические признаки. «Потри русского — найдешь татарина» — эта оскорбительная характеристика русского народа, исходящая от основоположников марксизма, прочно укоренилась в советской, а потом и в российской науке, находя себе решительное подкрепление среди политиков либерально-западнической ориентации. В этом смысле авторы впадают в ту же ошибку, которую обнаруживают у своих западных коллег. Если русский народ «нечист», то в той же мере следует говорить о «нечистоте» любой популяции вообще. И тогда есть основания, чтобы вновь принять иллюзию того, что популяций не существует, а существуют только индивиды. А раз так, то возникает «научно обоснованный» миф, мало отличный от марксистского. Теперь, якобы на научной основе, можно сказать: «потри русского, найдешь финно-угра». И неважно, что финно-угр — это нечто без лица и истории. Главное в этом мифе — «нечистота» русского, сведение его роли к своего рода подмене «настоящих» народов. Расистский характер этого мифа не вызывает никаких сомнений. В связи с тем, что авторы лишь вскользь задеты влиянием этого мифа, можно выразить только глубокое удовлетворение. Как и публикация фундаментального отсутствия монголоидных влияний в русском генофонде, изученном по анализу гаплогрупп мтДНК. Сколько ни «три» русского, монгола в нем не найдешь. Отрадно также, что авторы все же признают упрощенность «субстратного» подхода по результатам анализа мтДНК Пинежской популяции русских, не проявлявшими никакой генетической связи с современными соседями из финно-угорских народов.

Вероятно, загадки «финно-угорского субстрата» разрешаются признанием того факта, что этническая идентификация малых народов в современных условиях стала подвижной. Утрата этнического языка и прежней культуры приобщает «финно-угров» к русской культуре и склоняет к русской идентичности, к культурной, а потом и биологической ассимиляции. Следы этих переопределений этничности и обнаруживаются среди тех, кто называет себя русскими, но несет в себе «финно-угорскую» генетику.

Замечательно, что книга «Русский генофонд на Русской равнине» служит также разоблачению расистского мифа о «типичном русском». Изменчивость внешнего облика русского человека, столь же характерна для Русской равнины, сколь и отличительные черты русского человека, выделяющие его среди других народов. Цвет волос и глаз, форма носа и профилировка лица создают сложную картину распределения данных признаков в традиционном ареале русского народа. И в то же время утрата этого разнообразия, усреднение генофонда в перемешанном населении новых городов и в мегаполисах убивают русский генофонд. Забота о типичном для русских разнообразии противостоит расистскому «идеалу» универсализации народа, приведения его к «общему знаменателю», подобному биологической униформе.

Бесспорно, «чистота» народа, с точки зрения генетики и антропологии, определяется не наличием в нем разных «кровей». Разумеется, всякий народ от кого-то происходит, когда-то рождается, захватывая возникающим единством разнородные элементы. Но в результате образуется именно «чистота» — явная отграниченность данного народа от всех прочих. Причем, как указывают сами авторы, генетические различия следуют вместе с лингвистическими, культурными, религиозными. Популяция представляет собой целостный объект со многими характеристиками, которые по большей части отличают ее от других популяций. Если говорить о народе, то он — главный субъект истории. Утверждать, что он «нечист», — значит вводить в жизнь народа разрушительный для него миф. Что народ сложен из множества племен — никто не оспаривает. Но что он «нечист» — не может не вызывать отторжения вне зависимости от данных научных исследований.

Представляется методологически не совсем корректным проводить сравнение гетерогенности русских популяций и популяций Западной и Восточной Европы. Здесь возникает привязка к терминологии — этнонимам, которые гипнотизируют исследователя. Все этнонимы кажутся равновеликими. Но не целесообразнее было бы сравнивать гетерогенность генофонда русского народа с гетерогенностию генофонда, скажем, Центральной и Западной Европы в целом? Очевидно, на уровень гетерогенности влияет размер пространства расселения народа, на что указывают авторы. И сопоставление Западной Европы с Восточной по оценкам авторов уже не дает столь серьезных различий в гетерогенности, как при сравнении между носителями отдельных этнонимов. Представляется также не совсем корректным, что в данном случае усреднение велось по средним показателям народов, имеющих разный «вес» в их общей совокупности, а не по изученным популяциям. Вероятно, различия в гетерогенности между русским народом и народами Западной Европы в целом были бы не столь значительными. Хотя гетерогенность русских, безусловно, должна быть больше в силу меньшего влияния миграционных процессов (особенно в результате мировых войн ХХ века). При сходных брачных стратегиях большая гетерогенность будет определяться всего лишь большей степенью оседлости. Демонстрация этого факта могла бы еще раз снять возможные домыслы о «нечистоте» русского народа. В то же время по приведенным авторами данным по гетерогенности по мтДНК русский генофонд проявляет гетерогенность, равную гетерогенности в рамках Балканского региона, а общая гетерогенность популяций Западной Европы заметно выше общерусской. Компенсировать это несоответствие следует включением в понятие «русский народ» также украинцев и белорусов, что даст дополнительный вклад в повышение уровня гетерогенности.

Существенное влияние на исследование оказал и роковой для нашей страны запрет на употребление слова «русские» по отношению ко всем ветвям русского народа. Именно в связи с этим запретом из словоупотребления до недавнего времени был полностью исключен термин «великороссы», малороссийские русские перестали признавать себя русскими и назвались украинцами (практически не отличаясь от русских антропологически), белорусы также было искусственно отделены от русского ствола. В связи с этим «терминологическим» катаклизмом, антропологические и геногеографические исследования страдают тем же, что и национальная политика России — сужением понятия «русский» и непризнанием «своими» белорусов и украинцев. Не говоря уже о тех представителях иных народов, кто давно обрусел, но не отказался от своих предков и продолжает относить к себе их самоназвание. Это касается, прежде всего татар, в нескольких поколениях городской жизни ассимилированных русскими через многочисленные смешанные браки.

Авторы верно указывают на проблему оценки современного антропологического разнообразия народа: науке требуются весомые аргументы, чтобы отнести это разнообразие либо к обычному внутрипопуляционному разнообразию, либо к метисации с неким «субстратом» или инородными соседями, либо к особенности, возникшей в связи с природными условиями (и, соответственно, не столько биологического, сколько социального отбора). К сожалению, авторы оказались под давлением авторитета историков, утверждавших единственную причину разнообразия — причину метисации. Масштабные миграции и соответствующий перенос генетической информации также остались в стороне от исследовательского анализа. Они удовлетворились доказательствами стабильности пространственных структур генофонда народов, археологических культур, прослеживаемых до современности как следы ранее существовавших ядер, где они зародились.

Вряд ли стоит выделять территорию Северной Евразии в качестве хранителя мирового генетического разнообразия, выдвигая такое разнообразие как ценность. Авторы прекрасно знают, что размах генетических различий на территории бывшего СССР определяется, главным образом, чрезвычайным разнообразием малых сибирских народов, приобретавших своеобразие по причине действия неумолимого закона дифференциации, срабатывающего в условиях изоляции. Гордиться своим разнообразием столь же нелепо, сколь и свей унифицированностью. И то, и другое определяется природными и историческими законами. Каждому народу свойственно определенное чувство «чистоты». Но в нашей стране таких народов — множество. Большинство из них — малые народы Сибири и Дальнего Востока. Их генофонд ценен для них самих, но не может рассматриваться как ценность для всего мира.

Необходимо также остановиться на вопросе о генетических расстояниях, вычисляемых по комплексу признаков. Все эти признаки принимаются в исследованиях «обезличенно», они не рассматриваются с точки зрения определенной ценности. Если большая часть этих признаков нейтральна по отношению к самосознанию народа, то они говорят лишь о тех различиях в фенотипе, которые самим народом не замечаются или считаются несущественными. Но за этими признаками может теряться нечто важное — формирующее облик и тип поведение, определяемые народом как «свои». И это проблема, которую составители геногеографических карт должны иметь в виду, чтобы не выдать ненароком свои гипотезы за руководство к действию — до тех пор, пока гипотезы не получат надежное подтверждение, чтобы стать опорой для социального проектирования. Достаточно ли исследования роста, густоты бороды и некоторых черепных измерений, чтобы делать далеко идущие выводы о близости или различности популяций? Вряд ли.

Книга уважаемых авторов, бесспорно, отражает еще самое начало работу по изучению генофонда русского народа. Кажущееся обилие данных явно недостаточно для уверенных выводов. Многие методики используют предполагают необходимые самоограничения, которые сужают невероятно обширный фронт научных работ. В частности, множество результатов имеют сомнительную ценность для современности, охватывая исключительно сельские популяции. Между тем, русские давно стали городским народом. Что же происходит с генофондом в процессе урбанизации? Этот вопрос требует подготовки масштабных исследований и новых методик обработки данных. На этот счет авторы дают читателю чрезвычайно ценную информацию: город убивает генетическое разнообразие народа, генофонд беднеет. Следовательно, борьба с депопуляцией должна затрагивать, прежде всего, сельское население и население малых городов в исконно русском ареале, где сосредоточена основное достояние русского генофонда. Нельзя не разделять боли авторов за русскую глубинку, ограбленную и брошенную государством, забытую мегаполисами, прожигающими жизнь в растрате национального достояния.

Естественные науки должны служить человеку. Знание о человеке — важнейший источник обоснованных решений органов государственной власти, выработки ими верных стратегий. В этом смысле представленная книга чрезвычайно важна, поскольку прорывает завес «тайны» родовых связей народа со своими предками, позволяет преодолеть столь распространенное сегодня невежество, столь рьяно отрицающее объективность существования народа как такового (см., например, многочисленные статьи директора Института этнологии и антропологии В.Тишкова). Народы существуют и представляют собой богатство человеческой цивилизации. Гибель народа — величайшая трагедия. Но именно перед опасностью такой гибели находится современная Россия, в которой мощной депопуляции подвержен государствообразующий русский народ.

В свое время антропология дала промышленности представление о стандартах пропорций человеческого тела и привела к формированию системы размеров производимой обуви и одежды. От индивидуального произошел переход к массовому — чего требовало производство. Современное производство, напротив, все больше требует индивидуализации. В особенности всего, что связано непосредственно с человеком. Индивиды и народы различаются особенностями строения организма, а вместе с тем — приемлемыми системами питания, лечения болезней, планирования деторождения и т.д.. Если говорить о русском народе, то русским нужны врачи и диетологи, которые знают особенности русских на уровне биологических различий, выделяющих их среди народов мира. Русским нужны политики и государственные деятели, знающие, что на Русской равнине живет русский народ со своим «лица необщим выраженьем», со своим особым генофондом. Такое знание, быть может, приумножает печаль, ибо позволяет видеть трагедии, незаметные невеждам. Но это же знание ведет и к спасению — к разработке стратегии восстановления и защиты жизнеспособности русского народа и других коренных народов России.

А.Н.Савельев