Российская левая давно уже находится в состоянии кризиса. Он начался как кризис коммунистической идеологии, который привел к распаду СССР и всего социалистического лагеря. Многие ожидали, что после этого возникнет новая левая, которая сумеет дать адекватный ответ на все вызовы современности. Но таковой силы не возникло.
КПРФ сохранила старую марксистскую фразеологию при отказе от революционной практики. Это вряд ли можно назвать идеологической реформацией. Компартия существует по инерции, оставшейся от советских времен. Такое существование может продлиться еще неопределенно долгое время, но ни о каком расширении речи уже не пойдет.
При этом вот уже почти двадцать лет в России пытаются возродить социал-демократию. Однако и тут особо похвастать нечем. “Официальная” Социал-демократическая партия России так и не сумела стать крупной силой, в чем признаются даже ее симпатизанты. Не могут похвастаться влиянием и другие “социалистические” и “социальные” партии.
Впрочем, в последнее время о своей социал-демократической ориентации объявила влиятельная “Родина”, которая даже попросилась в Социнтерн. При этом социал-демократизм “родинцев” выгодно сочетается с приверженностью к умеренному национализму. Казалось бы, у социал-демократов появился повод для оптимизма. Но и тут все не так гладко.
Во-первых, очень туманны перспективы самой “Родины”. Несмотря на оптимизм ее руководства, дела у партии обстоят все же не очень. На региональных выборах она не пробивает 10%-й порог, причем наиболее скромно партия выступает в крупных городах. Так, в Томске “Родина” не набрала и 3%, а в Нижнем Новгороде она сумела получить всего лишь одно место в городской думе. И это после двух лет довольно-таки бурной политической истории и разнообразного пиара!
Во-вторых, сама партия не очень то однородна и идеологически целостна. В нее, например, входят политики правоконсервативной ориентации, такие как Наталья Нарочницкая. А фигуры типа Валентина Варенникова или Олега Шеина находятся левее социал-демократии.
В-третьих, в затылок “Родине” дышат еще более неопределенные (в идеологическом плане) левые силы, например, Партия пенсионеров, которая неплохо выступила на региональных выборах, а в Томске даже заняла первое место.
Но дело не в туманности “родинских” перспектив. И даже не в том, что исторически Россия воспринимала социал-демократию с очень большим трудом (большевики легко обыграли меньшевиков, а горбачевский “демократический социализм” был с еще большей легкостью сокрушен радикальными рыночниками). Дело в том, что социал-демократия, как и коммунизм, принадлежат уходящей индустриальной эпохе. Обе идеологии вылупились на свет из марксизма, который был гуманистической реакцией на раннебуржуазную эпоху грязных заводов и нищенских зарплат. Он ставил своей целью замену одной модели индустриализма на другую. Причем коммунисты сделали ставку на создание единой корпорации-коммуны, а социал-демократы попытались урезонить крупные капиталистические корпорации. Как выяснилось, более успешно выступили вторые, но ведь новая, постиндустриальная эпоха вряд ли может быть эпохой крупных корпораций. Большие коллективы с их пирамидальным принципом организации принадлежат именно индустриальной эпохе, где и само общество выстраивалось по типу большого промышленного предприятии — государственного или частного — это уж кто как был горазд.
Будущее — не за “монстрами” ТНК и крупных госкорпораций. Оно принадлежит небольшим коллективам, которые принято именовать “виртуальными” или “креативными” корпорациями. Эти микрокорпорации возникли еще в 60-е годы прошлого века. Их формируют интеллектуальные работники, решающие самый широкий диапазон задач. Это свободные творческие союзы, которые действуют настолько гибко, что не подстраиваются под рыночную конъюнктуру, но сами формируют ее. Вот вам, кстати, говоря, и социализм, который так нравится левым.
Можно предположить, что политический выигрыш будет у тех, кто станет выражать интересы мирокорпораций. В принципе, такую задачу могут решать как левые, так и правые (национал-консерваторы), просто они будут подходить с разных боков. Но в любом случае и тем, и другим стоит вспомнить о традиционном укладе российской жизни. А точнее, о таком важнейшем элементе этого уклада, как артель. Она представляла собой мелкое, но чрезвычайно подвижное предприятие, основанное на самоуправлении трудящихся.
Показательно, что в артели так называемая “прибавочная стоимость” не присваивалась частными предпринимателями или государством, она распределялась между самими работниками. В результате артельные заработки намного превышали заработки работников частного или государственного секторов. Например, зарплата ярославских строителей, артельно работающих в Петербурге, составляла примерно 400-500 рублей в год (вторая половина XIX в.), тогда как работающие по найму зарабатывали не более 80 рублей. Такая оплата труда способствовала значительному снижению себестоимости. Так, артель Нижнетурьинского завода поставляла казне ударные трубки по 38 копеек — ранее государство было вынуждено платить за них по рублю. Другая артель взяла подряд на 25 тысяч рублей, за который частные собственники просили 80 тысяч рублей.
К сожалению, дореволюционное правительство не поддерживало артельный сектор. Оно сделало ставку на развитие частного сектора — при активном привлечении иностранного капитала и наличии сильного государственного регулирования. В экономическом плане это дало серьезный эффект, накануне революции Россия занимала первое место в мире по темпам роста промышленного производства. Но в плане, если так можно выразиться, цивилизационном, капиталистический путь оказался тупиковым. Возникший в стране капиталистический уклад был враждебен и православно-самодержавному государству и артельно-общинному социуму. Он сумел свергнуть монархию, но власть так и не удержал, рухнув под напором коллективизма. Только вместо артелей преобладать стали государственные предприятия. Весьма возможно, что это был неизбежный этап, необходимый для проведения индустриализации. Между тем, представляется, что промышленность могла бы создаваться на артельном принципе или, по крайней мере, с использованием артельных начал. Тогда на крупных предприятиях большое значение уделялось бы мелким подразделениям, самоуправление играло бы значительную роль, а прибыль распределялась более эффективно и справедливо.
Однако для этого необходима была политическая сила, ориентированная на артель. В начале прошлого века такой силы не было. Но она существовала несколько раньше — во второй половине XIX века. Речь идет о так называемом народничестве, которое было специфически русской версией социализма. Основателем народничества с полным правом можно считать Александра Герцена, который ратовал за развитие русских общинных начал, сочетая это с критикой буржуазного, “мещанского” Запада. Показательно, что Герцену очень симпатизировал такой стоп русского консерватизма, как Константин Леонтьев. И это не удивительно, ведь и Герцен, и Леонтьев считали самым большим злом буржуазную западную демократию, которая опошляет человека. Также показательна и близость Герцена к идеологам славянофильства, которые брали под защиту общину и артель, считая их залогом сохранения русской самобытности.
Впрочем, русское народничество славно и другими громкими именами. Здесь можно вспомнить и Михаила Бакунина, и Петра Ткачева. Большую роль в политической жизни страны сыграли такие народнические организации, как “Земля и воля”, “Черный передел”, “Народная воля”. (Любопытно, что название последней организации сегодня носит партия известного патриота-почвенника Сергея Бабурина.). И почти везде у народников можно найти те или иные “правые”, “консервативные”, “почвенные” моменты. Так, неистовый Бакунин даже был готов подчиниться Императору — в том случае если бы он выступил против буржуазии и помещиков. Тут сразу же невольно проводишь аналогии с тем же самым Леонтьевым, предложившим свою формулу национального успеха — “Русский Царь во главе социалистического движения”.
Но самое главное — народники считали, что Россия не должна проходить долгую и мучительную стадию капиталистического развития. В отличие от Запада она сохранила артель и общину, которые позволят ей сразу перепрыгнуть в социализм. (В конце своей жизни примерно к такому же выводу приходит Карл Маркс. В письме к Вере Засулич от 8 марта 1881 года он утверждал, что благодаря общине Россия имеет свой, особый путь к социализму. Русские марксисты были шокированы этим мнением Маркса и скрыли его письмо.) Тем самым народники объективно становились в один ряд с консерваторами-традиционалистами, которые также не хотели капитализации России. Более того, именно они сорвали введение в России конституционной монархии. Александр II был взорван в тот день, когда он подписал указ о созыве представителей со всей России. Учитывая либеральный настрой тогдашнего руководства можно предположить, что данное представительство легко превратилось бы в буржуазный парламент западного типа. Но выходка террористов привела к смене внутриполитического курса на более “реакционный”. Таким образом, революционное народничество явилось бессознательным орудием национальной “реакции”. Благодаря им революция в России была отсрочена лет на тридцать (что, конечно, не снимает с них “моральной” ответственности за цареубийство).
Выступая за артель, народники следовали в русле Традиции. Но в политическом плане они все-таки продолжали оставаться прогрессистами, исповедующими мифы эгалитаризма. Хотя и здесь все было не так уж однозначно, ведь среди народников была очень популярна элитарная концепция толпы и героев. Однако герои должны были вести массы (толпу) именно к эгалитарному, безрелигиозному и безгосударственному обществу.
Левацкий нигилизм сделал народничество безоружными перед его злейшим врагом — западническим марксизмом. Марксизм сумел предложить обществу еще более нигилистическую идею. Он признавал необходимость капитализации России, а капитализм для русских — еще большая утопия, чем коммунизм. На определенном этапе неонародники — эсеры — признали правоту ортодоксальных марксистов — меньшевиков. Последние считали, что России предстоит длительный период развития капиталистических отношений, который и сформирует в стране многочисленный и сознательный рабочий класс. По мнению меньшевиков, лишь после исчерпания всех потенций капитализма можно будет говорить о каких-либо настоящих социалистических преобразованиях. Эсеры склонились на сторону меньшевизма, в результате чего самая многочисленная, крестьянская партия в стране признала идейное руководство гораздо менее популярной партии меньшевиков, опирающейся на часть социалистической интеллигенции и отдельные круги высоквалифицированных рабочих. Находясь в плену у буржуазно-либеральных мифов, меньшевики и ведомые ими эсеры сделали ставку на парламентскую демократию, а парламентаризм в России не проходит. “Учредилку” ненавидели красные и белые, что и предопределило ее бесславный конец, который был и концом эсеровско-меньшевистского движения. А между тем эсеры могли бы победить — выбери они модель русского социализма, основанного на просвещенном авторитаризме, земском самоуправлении и артельном коллективизме.
В этом плане гораздо дальновиднее оказались большевики. Ленин решил не дожидаться пока Россия пройдет весь путь капиталистического развития. Он даже утверждал, что первыми цепь мирового капитала разобьют страны со “средне-слабым” уровнем развития. Они, дескать, уже обладают пролетариатом, но буржуазный строй здесь так и не сумел укрепиться в достаточной степени, поэтому его сравнительно легко сокрушить. Таковой страной Ленин назвал Россию, где ему и удалось совершить победоносную антикапиталистическую революцию. При этом большевики отказались от парламентаризма в пользу советовластия. Правда в скором времени оно было заменено партийной диктатурой, но даже эта модель оказалась гораздо более живучей, чем парламентаризм.
По сути дела, Ленин выступил как полу-народник, который лишь выдавал себя за ортодоксального марксиста. На самом деле к Марксу были ближе всего именно меньшевики с их идеей полномасштабного исчерпания ресурсов капитализма. Об этом было бы не лишним задуматься нынешним последователям Ленина. Но они продолжают жевать всю ту же марксистскую жвачку, сочетая ее с той политической практикой, которую сам Ильич в сердцах называл “парламентским кретинизмом”. Некоторые левопатриотические теоретики (например, Сергей Кара-Мурза в блистательной “Советской цивилизации”) попытались указать “товарищам” на те народнические черты, которые были присущи ленинизму, однако они были проигнорированы. А ведь только тщательное изучение народничества и задействование его социально-политических технологий способно возродить русскую левую. В противном случае она так и останется на уровне ностальгического, инерционного советизма, либо же выродится в экзотическую секту левых западников, судорожно хватающихся то за троцкизм, то за социал-демократию.
Кстати, есть чему поучиться у народников и русским правым (под ними в данном случае понимаются националисты-консерваторы). В свое время правые умудрились “прозевать” артель. Дореволюционные консерваторы выгодно отличались от народников своими политическими воззрениями, ибо понимали необходимость православной автократии. Но они проигрывали им в социальной сфере, плетясь в хвосте у капитализаторов. Большинство правых, монархистов склонялись к опоре на частную собственность, естественно, имея ввиду национальный капитал (русских купцов и помещиков). Конечно, национальное предпринимательство России необходимо, но сердцевина нашей хозяйственной традиции находится именно в артельном хозяйстве. Русский труженик — рабочий и крестьянин — потому так поддержал большевиков, что видел в их программе воплощение своего артельного идеала. Однако большевики исказили артельность, подменив ее партийно-государственным тоталитаризмом. Их коллективизм был гиперколлективизмом, доводящим идею общего хозяйства до крайности.
Сегодня постиндустриальное общество рождает особый спрос на артельность, микрокорпоративность, на способы гибкой самоорганизации, которые соответствуют условиям “производства знаний”. Завтра в выигрыше окажется та сила, которая выступит за преобладание общественной собственности в виде малой, самоуправляемой корпорации. Это будет достойной альтернативой нарождающемуся господству космополитических ТНК, которые желают превратить людей в винтики “нового мирового порядка”.
Причем артельное народничество может быть взято на вооружение как левыми, так и правыми. Вообще, было бы неплохо, если бы в России сформировалась своеобразная “двухпартийная” система. В ее рамках “правые” делали бы основной упор на государственно-политический традиционализм, а “левые” — на социально-экономический. Тогда “левое” и правое максимально приблизились бы друг к другу. Левые стали бы гораздо более традиционными и почвенными, а правые осознали бы артельно-общинный характер русского общества. Преобладание, скорее всего, будет за правыми, ибо государственно-политические вопросы важнее. Но и левой найдется свое достойное место в российской политике.
Александр Елисеев
Источник – АПН, 07.02.2006