С любезного разрешения автора «Слово» продолжает публикацию отрывков из готовящейся к печати книги Генерального прокурора РФ (1995—1999 гг.) Юрия Ильича Скуратова.

Власть постаралась быстрее забыть дела, в которых мелькали известные фамилии. В числе фигурантов могли оказаться близкие родственники Бориса Николаевича Ельцина. Фамилий этих много, очень много, при желании и дела уголовные возбудить можно, несмотря на давность лет… Ведь есть вообще дела, по которым сроков давности не существует, и в какие бы тоги ни рядились, допустим, Чубайс, Гайдар, Кох, Абрамович, Смоленский, народ вряд ли когда их забудет, вряд ли когда примет и полюбит. Как и самого Бориса Николаевича.

Были забыты (насильно) и похоронены дела, связанные с дефолтом 1998 года, с двумя траншами, с «Мабетексом», со скандальными авизо, банкиром Смоленским, с беспрецедентной взяткой, полученной первым заместителем министра финансов Петровым, с преступной деятельностью другого заместителя министра Андрея Вавилова и других.

Но память народа не ограничить рамками, предусмотренными Уголовным кодексом: Вавилов в этой памяти так и останется человеком, у которого большие проблемы с законом. Как и у его коллеги Владимира Петрова.

Мир ныне честно разделился на два неравных сословия. Одно сословие – это совершенно нищие граждане (72 миллиона человек, это слишком приблизительная цифра, выведенная европейскими банковскими специалистами, её как минимум надо увеличить в полтора раза) – это, значит, мы. Другое сословие, находящееся на противоположном полюсе, – это они. Богатые люди, очень богатые. И между ними – очень тоненький слой, не слой, а прослойка, так называемый средний класс, к которому отношусь и я со своим семейством.

«Литературная газета», кстати, провела очень толковую дискуссию на темы «мы и они», где расставила все точки над i и выявила некоторые психологические корни того, откуда взялись богатые.

Почти все капиталы, которыми обладают ныне олигархи, имеют криминальное происхождение. Чистых капиталов почти нет. Если же рождение самого капитала оказывается некриминальным, то исходная точка, появление начальных, стартовых накоплений обязательно бывает криминальным… Но цепочка-то все равно одна.

Люди эти боятся нас, боятся народа. Боятся Чубайс и Абрамович, Дьяченко и еще пара-тройка сотен человек, находящихся рядом с ними. Очень бы они хотели, чтобы нас не было, хотели бы закопать нас в землю и сверху накатить тяжелую бетонную плиту…

Один из российских математиков вывел точную социалистическую формулу: человек, имеющий миллиард долларов, социально опасен. Он может делать что угодно и расправиться с кем угодно – с него взятки гладки, никто не привлечёт его к ответственности. Наверное, те люди, которые близки к миллиардерам, – несчастные. Хорошо, что большинство простых людей живет вне зоны их внимания.

А богатые люди – не только миллиардеры, но и миллионеры – действительно что хотят, то и делают. И людей выселяют с нажитых мест, и квартир лишают, и с помощью продажных чиновников скупают земли вместе с заселёнными домами, а потом эти дома пускают под нож бульдозеров, и рождают у простых людей такую ненависть, что шквал этой ненависти запросто может снести их самих и тех, кто служит им… Но богатые об этом даже не хотят думать, у них перед глазами яркий пример – Семья, которой всё дозволено.

А Семье и впрямь всё дозволено. Чтобы они ни делали, какие бы преступления ни совершали – всё как с гуся вода. Ни за что не ответили и не будут, похоже, отвечать. Порою мне кажется, что годы, которые я потратил на борьбу с Семьей, с придворным жульем и ворьем, с коррупционерами – все бессонные ночи, унижения от разных дьяченок, ромашей, чубайсов, выслушивания различных «вумных» советов пьяного Ельцина – всё это напрасно.

А с другой стороны, нет, не напрасно: сопротивление, которое я оказал, заставило многих членов Семьи поджать хвосты, вспомнить о том, что существует его величество Закон. А закон – сила грозная. Если сегодня на него можно наступить сапогом и вдавить в землю, то завтра это вряд ли удастся, завтра закон сделает то же самое с людьми, которые попирали его.

И осознание того, что правда болеет, но не умирает, придаёт силы – в конце концов, и коррупционерам, и расхитителям, и поборникам войны придётся ответить за содеянное.

Это неотвратимо, неумолимо, это обязательно придет в дома преступников, и подобно тому, как сегодня простые люди отвечают за украденный гвоздь или буханку хлеба, завтра те, кто украл железную дорогу или металлургический завод, ответят за это. Я верю в неотвратимость наказания.

Казалось, что будет расследована и ситуация с Вавиловым, скрывшимся вначале за сенаторской неприкосновенностью, а потом за простым соблюдением процессуальных законов Уголовного кодекса России – и если он дал взятку кому-то в Совете Федерации, о которой так много говорили, то факт этот обязательно всплывает, к нему обязательно возвратятся следователи.

Правда болеет, но не умирает. Это закон. Для России закон этот применим больше, чем к кому бы то ни было.

С другой стороны, ни у какой другой страны нет такого количества продажных чиновников, взяточников, казнокрадов, насильников и вообще нарушителей закона, как в России.

Некоторые злые языки, не лишенные, между прочим, чувства юмора, говорят, что если у нас не будет казнокрадства и взяточничества, то и России не будет, она погибнет…

Ничего подобного. Хоть и были взяточники и казнокрады у нас всегда, в любую пору, при любом режиме, Россия всегда справлялась с ними. Иначе страны такой, как Россия, просто-напросто не существовало бы.

Вообще обстановка в коридорах властей при Ельцине складывалась более чем странная: я, например, знаю, что Ельцин, боясь, что его подслушивают, брал иногда Черномырдина — свою «правую руку» — за пуговицу пиджака и выводил из кабинета в коридор, чтобы поговорить там: так «царь» боялся жучков и прослушки. Черномырдин также боялся, что в Белом доме прослушивают все его разговоры, и готов был для беседы тет-а-тет скрываться чуть ли не в туалете. Это же бред какой-то!

Ельцин любил торговаться, ставить условия и совершать бартеры — модную для его поры штуку.

Как-то я пришел к нему с кадровым вопросом. Главным военным прокурором тогда был Паничев Валентин Николаевич – человек заслуженный, очень честный, но… уже в возрасте. Срок подоспевал уходить в отставку.

Я с этим вопросом, естественно, отправился к Борису Николаевичу: смещать и назначать главного военного прокурора – его прерогатива.

Борис Николаевич сощурился хитро:

— Давайте, Юрий Ильич, бартер совершим… Я подпишу указ об освобождении Паничева от должности, а вы не будете возражать против роспуска КПРФ… А?

От сделки я отказался.

Вообще бартер был в ту пору здорово в ходу. Когда генерал Лебедь стал секретарём Совета безопасности, то первым делом занялся тем, что начал собирать компрометирующий материал на Чубайса. Собрав целый пакет, он пригласил меня к себе. Протянул плотный конверт бумагами и сказал:

— Я считаю, что Чубайса пора арестовать.

Я посмотрел материалы – это были в основном газетные вырезки, – покачал отрицательно головой:

– Оснований для ареста нет. И вообще, Александр Иванович, так это не делается.

Когда же Лебедя лишили поста секретаря Совета безопасности, то на совещании у Черномырдина уже возник Чубайс:

— А что если нам арестовать Лебедя?

Я присутствовал на том совещании и сказал твердо:

— Нет!

Примеров правовой самодеятельности на уровне «ты мне – я тебе» можно привести сколько угодно. Заместитель московского прокурора Росинский, возбудивший в ночном Кремле дело против меня, не только не получил у себя на работе порицания, а, наоборот, был повышен в должности.

А идея возбудить против меня уголовное дело принадлежала, оказывается, Лисову Евгению Кузьмичу (заместитель руководителя Администрации Президента РФ 1998—2004 годы. — Ред.), это он догадался вызвать в ночной Кремль сонного и изрядно перепуганного Росинского.

Все эпизоды, которые они сочинили против меня, рассыпались в прах – ничего от них не осталось, кроме недоумения. И по «костюмам от Бородина», и по «картинам от Шилова» — всего пять или шесть эпизодов.

С Александром Шиловым, народным художником СССР, известным живописцем, было вот что. Он написал два портрета — мой и Елены Дмитриевны. Мне же инкриминировали, что было сделано это не бескорыстно — что-то я в знак благодарности совершил: то ли из-за решётки освободил кого-то, то ли, наоборот, посадил… Естественно, с Шиловым стал работать следователь.

А тот всё объяснил просто. Сказал:

— Мне и Юрий Ильич, и Елена Дмитриевна были интересны как типажи. Вот я и написал их портреты.

Старались сбить меня с ног не только Росинский с Лисовым – люди бесконечно далёкие, но и те, кто был близок, с кем я работал, кого поддерживал, продвигал, за кого болел… Розанов, Дёмин и другие.

В Питере в своё время трудился Кравцов (Юрий Анатольевич, 1953 г.р. — Ред.) – председатель законодательного собрания города. Кравцов был повинен во многих грехах, в том числе и в воровстве, его надо было отдавать под суд.

Но Кравцов был членом Совета Федерации и имел депутатскую неприкосновенность. Эту неприкосновенность надо было снять – пойти на заседание Совета Федерации и рассказать там всё… Дело это я поручил Чайке, подписал соответствующее представление и со спокойной душой занялся другими делами, благо их было полным-полно. Более того — вскоре отбыл из Москвы с командировкой. Чайка же Юрий Яковлевич в Совет Федерации не пошёл. Так дело с Кравцовым не было доведено до конца.

Как и многие другие острые дела, что были возбуждены при мне генпрокуратурой, были сведены, увы, на нет.

* * *

Несколько зарисовок с натуры.

Как-то утром к Розанову, ещё не отошедшему от вечернего застолья (здорово погудел на дне рождения), были приглашены Казаков и Минаев. Минаев тогда возглавлял Главное следственное управление и считался непосредственным начальником Казакова Владимира Ивановича, руководившего главным звеном управления, ядром – следователями по особо важным делам.

Розанов, находясь в благодушном настроении, неожиданно решил им показать коллекцию оружия, что имелась у него в кабинете. Минаев внимательно осмотрел коллекцию и воскликнул:

— Александр Александрович, неплохо бы Владимира Ивановича, — он дотронулся до рукава Казакова, – и других заслуженных важняков наградить именным оружием… А?..

Розанов после некоторого раздумья согласно качнул головой:

— Да, наверное, надо. Мы обязательно наградим вас, Владимир Иванович, как только вы посадите Скуратова.

Казаков в ответ:

— Спасибо, мне такого оружия не надо.

Минаев присутствовал при передаче моего дела из Главной военной прокуратуры в Следственное управление, знал его детали, поэтому немедленно вызвал к себе Казакова и сказал ему:

— Надо немедленно, в течение трёх дней предъявить Скуратову обвинение! Делайте что угодно, Владимир Иванович, но обвинение должно быть предъявлено обязательно!

При всем том Минаев подробности дела знал и присутствовал при передаче из Главной военной прокуратуры в Следственное управление, как был знаком и с объяснением Шеина, который сказал, что в деле Скуратова ничего нет, ни одной зацепки, оно высосано из пальца.

Вон ведь как получилось: работники среднего звена вели себя честно, действовали в рамках закона, а вот высшее звено, которое было близко мне, изворачивалось, как могло, стремилось во что бы то ни стало утопить меня — и вообще в угоду Семье перевернуть землю вверх ногами. Это было очень непонятно и обидно.

Хотя, с другой стороны, конечно же, понятно. Но обиды это, тем не менее, не снимало: слишком бывает больно, когда предают близкие сотрудники.

Естественно, и через три, и через пять дней никакого обвинительного заключения не возникло. Тогда Казакова пригласили в Кремль, в Администрацию Президента, к самому Волошину (руководитель Администрации Президента России 1999—2003 гг. — Ред.).

Там, глядя Александру Стальевичу прямо в глаза, Казаков сказал, что в действиях Скуратова нет состава преступления, дело надо закрывать.

Лицо Волошина выразило недоумение, хотя он слушал Казакова с большим вниманием, недоумение сменилось ещё чем-то, чем именно, сразу не определить, и Казаков понял, что Волошин, один из кремлёвских хозяев, разочарован — ведь к нему не раз и не два приходили руководители Генеральной прокуратуры и открыто врали, говоря, что вот-вот посадят Скуратова.

— Значит, дело это бесперспективно? — спросил Волошин.

— Совершенно бесперспективно, – сказал Казаков.

Казаков знал, что говорил.

И что бы ни делали потом мои друзья-недруги из Генеральной прокуратуры (и не только из неё), ничего у них из попыток этих тщетных не получилось — всё было впустую.

Вообще-то Розанов Александр Александрович (зам. Генерального прокурора РФ 1995—2000 гг. — Ред.), если рассматривать эту непростую фигуру сегодня, из дали времени был, пожалуй, самым слабым моим заместителем. Юристом он был никаким, очень отсталым, занимался в основном кадрами – курировал это управление, по складу был типичным партийным работником уровня ниже среднего. Одно умел хорошо делать – отстаивать свои интересы.

Например, выбирать квартиру побольше, поудобнее и чтоб в месте достойном она располагалась. Тут ему не было равных. И с ним мне пришлось, увы, столкнуться.

Всё началось с того, что ко мне пришел начальник одного из ведущих управлений и завёл разговор о том, что очень уж мала квартира, в которой он живёт.

Я в то время занимал с семьёй трехкомнатную квартиру в доме, который был в своё время выстроен для нужд ЦК партии. Поскольку сын старший был уже совсем взрослым, подрастала дочь, стало очень тесно, и речь уже надо было вести о переезде в новое жилье — словом, моя квартира освобождалась, и я предложил её начальнику управления, человеку в Генпрокуратуре очень уважаемому. Полагал — три комнаты на троих (а он жил с женой и сыном) ему будет вполне достаточно.

Но моя квартира его не устроила, больше устраивала квартира Розанова, который тоже хлопотал об улучшении жилищных условий. Причем Розанов, как я полагаю, договорился с Хапсироковым (Назир Хазирович, 1952 г.р., бывший помощник руководителя Администрации Президента РФ, бывший управляющий делами Генпрокуратуры РФ. — Ред.), что тот поддержит любой вариант получения жилья, даже коммерческий. Квартиру большую, роскошную приобрести можно было на аукционе либо на торгах. Хапсу такие сделки были выгодны, всегда можно было от них чего-нибудь отстегнуть себе любимому.

В результате Розанов присмотрел себе квартиру в Большом Сухаревском переулке, в доме номер шестнадцать, и когда мне назвали сумму, которую надо было уплатить за новое жилье для господина Розанова, я даже за голову руками схватился — очень уж недешево та квартирка стоила — 2 184 488 250 рублей (пишу специально прописью: два миллиарда сто восемьдесят четыре миллиона четыреста восемьдесят восемь тысяч двести пятьдесят рублей)…

Через несколько дней я уехал в командировку, и когда меня не было в прокуратуре, эта сделка была доведена до логического завершения: квартира была приобретена.

Розанов въехал в новую квартиру и, говорят, здорово преобразовал её – пробил вход на крышу, а там пространство, считай, немереное, на велосипеде можно ездить. И футбольное поле можно устроить, и зимний сад, и клуб для тренировок в теннис, и фитнес-центр… Что хочешь, словом.

Нет бы мне сорвать эту сделку, но я не стал этого делать, пожалел Розанова. Сам же переехал на юго-запад Москвы, квартиру Розанова занял Звягинцев.

Наверное, в знак особой благодарности за то, что я не предпринял тогда решительных действий, Розанов потом, как мне рассказывали, очень настойчиво требовал возбудить уголовное дело против меня, арестовать — требовал от Минаева, от Казакова, от московского прокурора Герасимова — от всех, в общем, действовал в «лучших» традициях отечественной интеллигенции, но надежд своих внезапно приобретенных покровителей с Кремлевского холма не оправдал: арестовать меня было не за что. Все обвинения, предъявленные мне, очень быстро рассыпались.

В то время я имел все основания привлечь Розанова к ответственности за свершение сомнительной сделки по приобретению самой дорогой в истории прокуратуры квартиры; если бы я это сделал, у Розанова не было бы ни квартиры, ни роскошной работы — со своим креслом ему пришлось бы распрощаться…

Но я этого не сделал. Пожалел Розанова. Существует старая истина, высказанная еще в библейскую пору: содеявши добро, подставляй спину для наказания.

Но добро надо было делать, обязательно надо было, это должно быть вообще одним из условий жизни человека. Иначе человек будет не человеком, а кем-то ещё – насекомым, червяком, членистоногим существом.

Трудно пришлось в ту пору. Если честно, то я до сих пор время от времени задаю себе вопрос: как удалось выстоять? Помогли семья, родные люди – это понятно, друзья – это тоже понятно, уверенность в собственной невиновности и преданности служебному долгу — и это понятно… Но было что-то ещё, не позволившее мне сломаться. Как бы там ни было, я благодарен своей судьбе за то, что удалось устоять и не согнуться под ударами разных березовских, чубайсов, абрамовичей, собчаков, дьяченок, розановых, деминых и прочих… А били они сильно, очень сильно. Боем смертным.

Многие факты и документы той поры, которые мне не были известны, всплыли. Думаю, что всплывут ещё – пройдет немного времени, и они обязательно всплывут. Хотя многие из тех, кто воровал безудержно, хапал и хапал, деньги и имущество, обогащался, живут ныне припеваючи, никто их не трогает и не требует ответа… Неужели коррупция российская бессмертна?

Юрий Скуратов

Источник – Слово