Интервью с Николаем Ивановичем Рыжковым
— Николай Иванович, Вы ведь один из авторов экономических реформ 90-х гг. Чем отличалась разработанная при Вашем участии концепция от того, что было реально воплощено в Советском Союзе под названием «перестройка»?
— Ответ я бы начал с Андропова. В 1982 году, совершенно неожиданно для меня, новый Генеральный секретарь вызывает меня к себе и предлагает должность заведующего отделом экономики и секретаря ЦК КПСС. Для меня это полная неожиданность, я никогда не работал в партийных органах. У меня простая биография: 25 лет на Уралмаше…
— Простая, но славная…
— Да… министерство, потом Госплан и так далее. И вдруг предложение Генерального секретаря. Я ведь Андропова только на портретах видел. Ну и на заседаниях политбюро, когда Байбаков бывал в командировках или где-то ещё. Как правило, это — пассивная роль: сидишь, зададут вопрос — ответишь, не зададут… И когда он приглашает меня перед ноябрьским пленумом 1982 года, я догадывался, что это неспроста. Ну, думал, готовится к докладу, хочет сверить какие-то мысли…
— Ясно, что не снимать, Николай Иванович… Раз пригласил к себе…
— Нет. А под конец беседы — минут 30—40 она шла — говорит: «Ну вот, мы решили… Вы знаете, что у нас нет отдела экономического?». Отвечаю: «Знаю. Мы давно об этом говорили и в Госплане, и в других центральных ведомствах». Отраслевые отделы в ЦК были, металлурги, угольщики, тяжёлая промышленность, торговля, лёгкая промышленность, сельское хозяйство. Всё было, а нас — не было.
Был у нас отдел планово-финансовых органов, но он занимался только кадрами, никогда не лез в глубину вопроса. Я говорю: «Конечно, мы давно об этом говорили. Надо иметь экономический отдел, который занимался бы перспективами экономического развития и так далее…» — «Вот, — говорит, — мы и решили это сделать». — «Ну, очень хорошо», — отвечаю ему. «Вот, мы, — говорит, — советовались и решили предложить вам». — «Юрий Владимирович, — говорю ему, — я никогда не работал в партийных органах…». Сижу на приставном стуле и вижу, у него на столе лежит — тогда это называлось «объективка», а сейчас «резюме». Говорю: «Я вижу у Вас моя объективка. Почитайте. Там написано: я ни одного часа не работал на партийной работе». Да, я был членом бюро обкома и так далее, но никогда не был функционером. «А мы, — улыбается, — знаем. Если бы работали, то мы бы вас и не пригласили».
— Хорошо! (Смеются.)
— Повторяю, для меня это было полной неожиданностью… А дальше он сообщает: «Считаем, что надо совместить должности секретаря ЦК и заведующего отделом». — «Я не готов даже ответить…» — говорю ему. — «А что тут отвечать? Вы всю жизнь вокруг этого крутитесь, школа у вас известная… Короче, не сопротивляйтесь. Во вторник мы Вас на пленуме изберём».
Я говорю: «Ну, какой я партийный работник? Я не знаю, как это делать… Знаю, как на заводе работать, как в министерстве, как в Госплане — уже научился. Но партийной работы не знаю. «Что, никогда не имели отношения?». — «Имел, — говорю, — но не всегда хорошие». — «А почему же?». — «Когда на заводе работал, думал, что партийные органы иногда не то делали, что им надо… Они каждый день проверяли, сколько я вагонов отгрузил. Ну, какая им разница — пятьдесят вагонов или пятьдесят пять? По всякой мелочи таскали. Что-нибудь не так — опять морду бьют…»
«Зол вы, — спрашивает, — на партию?» — «Нет, — говорю, — как я могу быть на партию зол? Я зол на то, что иногда такими вот делами занимаются. Несвойственно это просто партии. Некому что ли этим заниматься — вагонами?» — «Будете работать, вот и наведите порядок!»
Вот так. А когда избрали, он пригласил Горбачёва, тогда члена политбюро, Долгих Владимира Ивановича, кандидата в члены ПБ, и меня, рядового секретаря, неостепенённого. И Андропов предложил: «Много разговоров у нас идёт о том, как надо модернизировать экономику, как искать новые направления экономического развития, пишут книги, статьи, а конкретной программы действий нет. Вот и давайте займитесь этим. Но от основной работы я вас не освобождаю».
Владимир Иванович занимался тяжёлой промышленностью, Горбачёв — сельским хозяйством. Торговля тоже, по-моему, у него была. У меня — экономический отдел. «…Не освобождаю, но немедленно втянитесь в это дело. Давайте, вырабатывайте какую-то позицию».
Вот с этого и началось. Мы при нём работали. Но он-то находился на своём посту всего пятнадцать месяцев. Из них реально работал десять месяцев, а месяцев пять уже не работал. Но интересовался: «Как дела?» А мы собирали совещания директоров, главных инженеров, экономистов. Чего только мы не делали?! Поднимали массу проблем, учёных собирали. Просили справки — горы давали нам. То есть очень сильно окунулись в это.
А потом умирает Андропов. И работу эту мы не закончили.
— Над чем конкретно Вы работали?
— Анализом, что есть в экономике сегодня и что нужно завтра. Потому что мы все понимали: началась пробуксовка.
— Те же самые полтора процента, что и сегодня?
— Ну, нет, не полтора процента… Тогда три держали. Даже три с лишним — четыре процента. Но после диких предыдущих процентов это, конечно, выглядело скромно. Мы прекрасно понимали, что созданная плановая система 20—30-х гг. сыграла огромнейшую роль. Я до сих пор так считаю. По сути дела, это была мобилизационная система. Если б не она, мы бы не победили в Великой Отечественной войне! Ведь у нас не было оружия, ничего! А за десять лет перед войной было построено десять тысяч предприятий!
— Гигантская цифра!
— Да. Не говоря уже о войне, когда ГКО (Государственный комитет обороны. — Ред.), по сути дела, подменил всё. Потом восстановление после войны. Подумать только — за пять лет, до 1950 года, восстановили основу! Поэтому мы прекрасно понимали, что это была система, которая работала достаточно эффективно. Но наступил момент, когда в мире произошли большие изменения — научно-технический прогресс и так далее. И мы как-то на обочине оказались…
— …Если позволите, Николай Иванович, перебью одним вопросом.
— Да-да, конечно.
— Вы знаете лучше других, что индустриализация Советского Союза прошлого века — конец 20-х годов, начало 30-х, сталинские пятилетки — делалась с помощью Запада. Закупались целые предприятия, технологии, приглашались американские и, кстати, германские специалисты. Они всё возводили, начиная с ДнепроГЭСа и кончая Челябинским тракторным заводом… У вас книги этой теме посвящены. Мы сейчас находимся в совершенно «прорывной» ситуации, как теперь принято говорить. Способны ли мы вылезти сейчас, не прибегая, как 80-90 лет назад, к помощи Запада?
— Знаете, когда я был премьером, у меня была одна встреча с японцами. Они побывали у нас, посмотрели. Кто-то из моих заместителей упросил их принять. Пришла делегация, человек пять-семь. Думаю, надо им было отметиться, что их принял премьер. Они рассказывали, где, в каких городах и областях, на каких заводах у нас были. Поздно вечером сидели за столом, чай вот так пили. Я говорю: «Мы вот в электронике начинаем персональные компьютеры делать, видеопроигрыватели, прочие вещи. Знаем, что вы в Японии накопили немалый опыт (хотя сначала они всё сдирали). По-вашему мнению, насколько мы отстали от вас на этом направлении?» — «Господин Лысков, вы отстали навсегда». Говорю: «Как это навсегда?» — «Судя по тому, что мы увидели, если не будет никаких изменений, то навсегда».
— Говорил, то есть: только не бейте, но навсегда!
— Да, навсегда. Я чуть не упал. Думаю: ну, не хрена себе гости! (Смеются.) Поэтому отвечаю конкретно на этот вопрос. Конечно, были школы у нас, в Советском Союзе, они сохранились и в России, их надо развивать. Если с умом будем подходить, не будем разрушать научную базу, создадим финансовую базу и так далее, то сможем это сделать и сами. У нас огромнейшие заделы, наработки.
Когда начинают говорить о всяких ракетах и прочем, я сейчас часто вспоминаю выражение — «свет погасшей звезды». Звезда погасла миллион лет назад, но свет её идёт до сих пор. Так и здесь.
У нас есть достаточно солидная основа. Если уделить этому повышенное внимание, то сможем действовать сами, без всяких подсказок. Об этом можно судить хотя бы по военным делам, о чём не так давно рассказывал президент. Конечно, не надо быть наивным и считать, что это было сделано вчера. Это может быть двадцать-тридцать лет делалось.
— Я разговаривал с очень высокопоставленными военными. Они говорили мне, что, во-первых, всё сказанное Путиным в его Послании Федеральному собранию 2017 года абсолютно реально. И, во-вторых, это разработки пятнадцати-двадцати и более лет.
— Конечно-конечно. Я немного отступлю от Вашего вопроса. Раза два в бытность свою премьером я был в Зеленограде с министром электронной промышленности Владиславом Колесниковым. Он предложил встретиться с нашими молодыми электронщиками, их человек восемь-десять было. Пришли к ним в бытовки, там же сели. И они начали рассказывать о будущем электроники, в том числе биологической – о том, что потом стало реальностью. Сижу, слушаю…
Ребята в очках, замурзанные такие. Когда мы вышли, распрощались, я говорю: «Владислав, ты — министр электроники, ты должен понимать: а я инженер-механик, изучал классическую ньютоновскую механику, в лучшем случае понял одну треть. Молчал, чтобы дурь свою не показывать. А ты, вообще, понимаешь, о чём они говорят?» Он — мне: «Николай Иванович, если Вы одну четвёртую—одну треть поняли, то я половину… Вы думаете, они сумасшедшие все?». — «Ну, думаю, около этого». — «Нет, Николай Иванович, будущее — за ними». — «Слушай, — говорю, — у них же тараканы в голове, они же говорят что-то непонятное… Это — фантастика какая-то!». — «Вот эта фантастика и будет завтрашним днём! Вот эти мужики патлатые и будут создавать будущее. Давай так: я не понимаю, ты ещё больше не понимаешь — поэтому не надо паниковать».
Так что такие школы есть, их надо сохранять и развивать. Не думаю, что всё окончательно разгромлено. Но меня что беспокоит? То, что сильнейший удар был нанесён по нашей Академии наук.
Виктор Алексеевич, вы знаете, между нами говоря, какая часть Академии наук в советское время работала на оборону?
— Нет.
— Семьдесят пять процентов! Семьдесят пять процентов!
— А как же тогда её можно было разваливать?
— Откуда я знаю?! Это же всё на наших глазах произошло. Семьдесят пять процентов! Это же всё Келдыши, это же всё Александровы, это же всё мужики, которые работали на оборону! Когда я приходил к ним или на их выставки, я не понимал, не понимал! А они, значит, всё это делали! Когда они говорят, что в Мурманске включают лампочку, а в Канаде её видно. Я говорю: «Как?». Они: «А вот так! Видно!». И всё в таком духе.
Не понимаю, как удар был сделан по академии — не понимаю я этого! Я не понимаю! Неужели не докладывали? Вы знаете историю нашей академии?
— В общих чертах…
— Ситуация была такая. Когда Пётр открывал окно в Европу, он, конечно, открывал его во все стороны. Науки, кораблестроение, фаянс и так далее и тому подобное. Я читал, как он вёл переговоры с Лейбницем во время пребывания за границей…
— И приглашал его к нам.
— Да. Он советовался с ним, как быть с наукой. Дело в том, что к тому времени наука в Европе была сформирована в университетах. Были университеты в Италии, Германии, Пруссии, Франции. В Англии, не знаю, были или нет…
— Были, были — Оксфорд, Кембридж…
— Короче говоря, наука сосредоточилась там. У нас — ноль. У нас ни одного университета не было. У нас, в лучшем случае, была латино-греческая…
— Греко-латинская академия, основанная украинцами (малороссами?), кстати.
— Греко-латинская академия, где учили писать, читать и немножко арифметике. Больше ничего у нас не было. Идея Лейбница — учитывая, что у нас нет университетов, а в случае их создания потребуется сто лет ждать результатов – состояла в том, чтобы создать такую организацию, которая вошла в историю, как Академия наук. Вы, наверное, знаете, что в первых академиках никого из русских вообще не было. И что «норманская теория» зарождения нашего государства…
— Появилась при помощи наших «гостей»…
— Так писали немцы. Вот они и написали нам…
— Байер и Миллер, по-моему…
— Да… Что мы дурачки — приходите к нам, володейте нами и так далее. Вот так родилась академия, которая сыграла и играет огромнейшую роль во все времена. И считаю — это уникальнейшее в мире достояние. А наносить ей один удар, потом второй?… И сейчас, по сути дела, превратить её в самый натуральный клуб. Но школы есть, и, я думаю, их надо развивать, надо поддерживать.
Но надо ли нам с заграницей иметь дело? Я вспоминаю того же самого японца, который сказал, что мы навсегда отстали в электронике. Почему у нас более или менее с автомобилями нормально? Легковыми, правда…
— Ну, более или менее. Сейчас пошли…
— …нормальные автомобили. Легко можно купить, хорошие. Почему? Да потому, что правильно поступили лет пятнадцать-двадцать назад, когда сказали, что мы далеко отстали за это время от других фирм и стали контактировать с ними на паях: сколько-то они поставляли, сколько-то мы. Создали совместные предприятия, что было, по-моему, правильным шагом. Если бы мы этого не сделали, у нас до сих пор были бы очереди за автомобилями. И никто бы не брал свои автомобили при открытом рынке.
Поэтому опыт автомобилестроения показывает, что по некоторым ведущим позициям мы настолько за эти двадцать-тридцать лет отстали, что сейчас, наверное, гнаться за ними будем очень долго.
— Абсолютно согласен.
— Возьмите станкостроение. Без него, как говорят, никакой индустриализации, никакого реального сектора экономики не может и быть. Сегодня мы от 1990 года делаем пять процентов! Всего лишь! Это уму непостижимо! Если смотреть, сколько мы делали станков, сколько с программным управлением! Сколько обрабатывающих центров делали! Сегодня токарные станки типа ДИП-200 — примитивные, конечно, но в мастерских и сегодня они нужны — в Китае покупаем. Ну, что это такое?! Поэтому, если бы сегодня, по-настоящему, допустим, государство сказало бы, что без станкостроения нам некуда идти, давайте какие-то программы на пять, на десять лет наметим. Я бы обязательно пошёл на совместное предприятие по некоторым — я не говорю о примитивных станках, их можно делать в два счёта — допустим, обрабатывающим каким-то центрам, где микроны надо ловить, где особые точности. Конечно, надо дело иметь с иностранными фирмами, и нечего бояться, что мы, мол, в кабалу попадём. Сталин пошёл на это, когда сооружали тот же сталинградский, харьковский тракторные заводы…
— Челябинский…
— Челябинский тракторный. Ведь он же прекрасно понимал: там, где трактор, там и танки. Тогда-то, как говорят, всё продавали, всё снимали с себя и зерно отдавали, лишь бы станки эти купить. То есть вынуждены были делать это, поэтому, мне кажется, по некоторым направлениям это надо делать. Есть один такой пример, не сугубо научный. Сегодня крик стоит с мусором, да?
— Да.
— Только ленивый не говорит сегодня об этом. По телевизору реклама идёт: тут сортируют, там вывозят… Честно говоря, я очень ждал выступления Путина. Он дошёл до мусора, но я не услышал конкретных предложений. Да, вот сейчас мы вот столько-то заглушим и так далее. Потом шестьдесят процентов какие-то. Потом прокуроры, включить и так далее. Честно говоря, я ожидал совершенно другого. Он говорит, что сто лет этим никто не занимался. Будем считать, что не занимались. Но наступил сто первый год. Давай заниматься. Как заниматься?
Вот вспоминаю — это не я делал, это Косыгин, — у нас очень тяжёлое положение было с мукой. Зерно было у нас, и хорошее зерно — и ставропольское, и саратовское. Хорошее зерно, пищевое — для хлеба, хлебобулочных изделий и так далее. А муки не было! Что сделал Косыгин? Он купил несколько мельниц. Швейцарских, кстати сказать. Я даже помню название — «Бюлер». Поставили. Я на одной мельнице потом был. Хорошие мельницы. Одну мельницу разобрали до винтика.
— Посмотреть, как она сделана?
— Не посмотреть, а сделали. Поручили заводам. Ну что такое — если мы ракеты умеем делать, неужели мы не можем сделать какую-то мельницу? И всё. Сегодня же нет вопроса, по-моему. Уже тридцать лет хорошая мука, всё нормально, и работают эти мельницы хорошо. «Бюлер» Косыгин когда-то собрал.
— Я вижу его фотографию у Вас. Она ведь не зря висит у Вас в кабинете.
— Вот когда эта мусорная шумиха у нас пошла, у нас в комитете был Мутко, я ему задал вопрос: «Что будем делать?» — «Вот, надо заводы…». — «Я всё понимаю. Сколько надо заводов?» Он сказал, штук двести надо. Значит, заводы надо ставить вместо тех отвалов, что гниют. Ставить рядом заводы по сжиганию — это такой же вред, как всё остальное: газы идут и так далее. То есть сегодня есть технологии, есть заводы, предприятия за рубежом, которые имеют очень высокую технологию. Мне рассказывали, и я сам читал, что Япония намывает берега, и далее на этих местах строят высотные дома, на этом вот компоненте — на утилизированном мусоре.
— Да-да, как Голландия…
— Арабские Эмираты, мне рассказывали, высотные здания по двадцать-тридцать-сорок этажей строят на намытых этих островах, на мусорных этих штучках. Разве дураки шведы? Не знаю, как сейчас, но они ведь занимались переработкой отходов. Это — бизнес, они зарабатывали большие деньги. Мне известно, что Китай только недавно, год или два, как отказался от приёма и переработки мусора, на чём зарабатывал большие деньги.
Ну, казалось бы, если припекло нас действительно, то что же сегодня делается? Мы подняли цены, сейчас крик стоит. Если какой-то маленький предприниматель платил в месяц, допустим, тысячу рублей, чтобы вывезли у него мусор, сейчас — девять тысяч. В восемь-девять раз подняли! Ну что это такое? Спрашиваю: «Ну, где же программа, в конце концов?» Давайте купим несколько заводов… Потому что не в состоянии каждый регион закупить себе такой завод. Таких денег нет у них.
— Конечно. Дорогое удовольствие…
— Взять, «содрать» один завод, и делай в конце концов. Ничего. Ну, пустим ещё прокурора туда. Прижмёт кого-то.
— Ну, не в этом дело. Всё думаем, прокурор у нас всё решит…
— Откуда пошло всё? С Балашихи. Прошлым летом, когда по прямой линии задали вопрос о том, что задыхаются люди, президент нажал кнопку. На второй день закрыли, перенесли в другое место — пошли митинги.
— Решили проблему, называется…
— Ну, разве так решают проблему? Оказывается, создана система взятия денег за мусор. Знаете, на чём она базируется? На счётчиках. Да-да-да.
— Это что такое? Это как?
— Для того, чтобы голову не ломать, с кого брать, с кого не брать. У вас есть электросчётчик?
— Да.
— Они сконтактировались с системой электроснабжения. Там чётко и ясно есть сведения, где есть электросчётчики, и сегодня люди, которые даже никогда не вывозили мусор, получают платёжки. Ну что это такое? Это — один из примеров. Если сегодня припекло нас, надо сделать так, как Косыгин сделал с «Бюлером». Точно так же. И таких направлений, думаю, достаточно много. И я бы не стеснялся. Конечно, найдутся такие — мы сами, мол, с усами. Конечно, мы можем и сами. Только гнать будем пятьдесят лет. А нам надо сегодня-завтра-послезавтра всё сделать. Поэтому я к этому делу отношусь с деловой точки зрения. Только с деловой. А не с точки зрения какого-то дутого патриотизма. Сталин не меньшим был патриотом, а пошёл на это дело. Я, надеюсь, Вы знаете, кому он предлагал стать наркомом автомобильной промышленности? Порше.
— Серьёзно? Первый раз слышу.
— Да. Он предлагал Порше. Он был в стране. Ему показали наши автомобильные заводы. Там девочки в лаптях стояли.
— Но такие, видно, красивые?
— Может быть. В общем, в лаптях стояли, и когда он посмотрел, знаете — с немецкой такой пунктуальностью, когда рабочие у них были в галстучке, а тут какие-то деревенские парни и девки стоят у станков. И он ему предлагал наркомом автомобильной промышленности. И он отказался.
— Зарплата маленькая, наверное, была…
— Нет. Он не верил, что мы освоим всё это быстро. Да, тот самый Порше, автомобили которого и сейчас известны. Знаете, какая самая тяжёлая самоходка была у немцев? «Фердинанд». Это же — Порше. Его звали Фердинанд. Он «скромный» человек — назвал самоходку своим именем. Это тот самый Порше.
— Это какие же годы? Конец двадцатых?
— Тридцатых. Когда автомобильные заводы пошли — ЗИЛ и так далее. Поэтому я за то, чтобы некоторые направления, где мы отстали, чтоб не гнаться нам десять-двадцать-тридцать лет, надо идти на это, находить взаимовыгодные условия. Им тоже выгодно, рынок нужен.
— Они тоже, как говорится, не чай пьют с изюмом.
— Ну, возьмите, мой бывший министр Володя Щербаков. Слыхали?
— Я его даже знал.
— Вы знаете, что у него завод?
— Нет.
— Завод, да ещё какой! Щербаков взял там несколько пролётов у судостроительного завода и организовал там производство автомобилей «Ауди» с немцами на паях. И теперь мы в Совете Федерации на них ездим. И Дума тоже.
Так что ничего зазорного, если пойти на взаимовыгодные условия. Они ведь тоже с удовольствием пойдут на это. Им ведь тоже надо…
— Выживать.
— Надо выживать всем. У них ведь перепроизводство. Поэтому чем больше они залезут к нам, тем лучше. Надо пользоваться этим. Моё мнение такое.
— Николай Иванович, недавно кое-кто отмечал день рождения Горбачёва. 2 марта. Как Вы оцениваете его сегодня, с высоты прожитых лет? Как, по-Вашему, в лоне партии мог вырасти человек, который партию ликвидировал?
— Да, тайна сия большая есть. К сожалению, это так. У меня сначала не сложились с ним отношения, когда я работал в Госплане. До этого видел его раза два. Ведь я был депутатом Верховного Совета СССР, когда был ещё директором Уралмаша, крупного завода.
Он вёл сельское хозяйство. Ну и, конечно, всем надо больше денег. А, как известно, бюджет не резиновый. И поэтому я, как первый заместитель в Госплане, держал определённые пропорции развития. Мне подчинялся и годовой, и пятилетний планы, и так далее. Меня называли «первейший» в Госплане.
— У Байбакова?
— Да. Когда наши заместители уже не могли совладать со мной, они ходили туда, в ЦК партии. Ну и наговорили, что есть там Рыжков такой, он не понимает сельское хозяйство ни хрена, «рубит» нас всех и так далее. Ну, и Горбачёв раза два приглашал на совещания, начинал через губу разговаривать: Вы там не понимаете, Вы там туда-сюда, почему Вы не даёте деньги…
— Он был тогда секретарём ЦК?
— Да, вёл сельское хозяйство. Член политбюро. Ну, я думаю: что же ты ведёшь-то себя так?! А ему говорю: «Мы больше не можем, не имеем возможностей. Государство может только это дать и не больше». — «Нет, надо дать!» Я говорю: «Михаил Сергеевич, тогда Вы, член политбюро — план проходит через политбюро прежде, чем ему в Верховный Совет идти на рассмотрение и утверждение, — тогда вы сядьте и решите, откуда снять». — «Нет. Это вы должны». Я говорю: «Вот мы своё дело сделали. Мы считаем надо так. Вы не удовлетворены. Я ничем не могу Вам помочь. Вам надо решить на верху, в политбюро: отсюда снять и вам добавить. Вот и всё». — «Нет! Вы хотите моими руками…». — «А Вы хотите моими руками?». Я говорю: «Я не могу такие вещи делать. Это — не мой личный карман: вытащил, отдал и всё. Это — государство. Мы стоим на этой позиции, мы доложили правительству. Не согласится правительство — тогда перебросим, ущерб какой-то другой отрасли пойдёт». В общем, короче говоря, у нас не сложились с ним тёплых отношений. Он не мог меня согнуть. А я не пошёл на то: «Хорошо, Михаил Сергеевич, мы посмотрим, подбросим…»
Мне не понравились его нахрапистость, беспринципность.
Ну а когда Андропов нас свёл, волей-неволей нам пришлось работать вместе. Он, конечно, изменил отношение ко мне, стал более лояльным, стал понимать, что я в чём-то разбираюсь.
Вообще, я его поддерживал до 87-го года. Считал, что мы делаем общее дело: и в комиссии этой — в «тройке», ещё в каких-то делах…
Но в 1987 году, когда стали определять, куда дальше двигаться, политбюро почти каждое заседание обсуждало вопросы. Там десять или двенадцать направлений было. И вот тут большие разногласия пошли. Каждый по-своему смотрел, например, на развитие металлургии или какой-то другой отрасли. То есть волей-неволей пошли серьёзные обсуждения. Но дело даже не в этом. Перетягивание каната было там всегда. Оно и сейчас там есть. И будет всегда. Никуда от этого не деться…
Беседовал Виктор Линник
Окончание следует
Источник – Слово