Кто в доме хозяин?

Народ той или иной страны имеет право и сам должен решать, кому он позволяет жить на своей территории, а кому — нет. Просто потому, что эта страна — его страна. Он может принимать в ней гостей, но может и не принимать.

Каждый хозяин может пустить к себе в дом человека, который попросит его о гостеприимстве. Но, получив приют, гость не становится хозяином. И должен жить так, как хочет жить хозяин. И может уехать — если не хочет. Желательно — заплатив по счёту, если нанёс ущерб. В подобных случаях говорить о праве каждого на выбор мест своего проживания — значит утверждать, что каждый, кто захочет, может прийти и занять понравившийся ему дом. Что уже называется не правом на гостеприимство, а агрессией.

Франция — это страна французов. И это светская страна. Отсюда — каждый, кто французом не является, не хочет жить по здешним правилам, может быть французами выселен из своей страны. В частности, каждый, кто хочет утвердить во Франции те или иные религиозные нормы, может быть в светской Франции объявлен чужим. И выдворен за её пределы.

Гражданскими правами в полном объёме в любой стране могут располагать только исторические граждане этой страны либо признанные таковыми и исполняющие её законы, её ценностные нормы. Иначе последовательное неприменение этого принципа в конце концов окажется признанием права каждого занимать каждую понравившуюся ему квартиру, что, с другой стороны, среди прочего будет нарушением не менее значимого принципа неприкосновенности жилища.

Французы имеют право требовать выселения из Франции нефранцузов. Мусульмане имеют право мстить за своего бога. Французы имеют право не верить в бога. Они имеют право позволить мусульманам жить в своей стране, но имеют право и выгнать их из своей страны. Просто на том основании, что мусульмане — не французы и чужды их культуре.

Жилище — это в конце концов не только квартира. Это и твой город, и твоя среда обитания. И твоя страна.

Самый гостеприимный хозяин станет раздражаться, если даже вполне любимый иногородний родственник, посетив его с визитом, откажется оговаривать срок своего визита и начнёт чувствовать себя в доме хозяином, то есть жить не по правилам последнего, а по своим привычкам.

Да, совершенно верно, как в любом доме, так и в любой стране есть хозяева, а есть и гости. В гостях можно жить столько, сколько разрешает хозяин. Некоторые могут сказать: в твоём доме, конечно, определяешь ты, но ведь есть гостиницы. И в них приезжий сам имеет право определить срок своего проживания. Только слово “гостиница” как раз и означает место, где живут гости. И даже проживая там или сняв отдельную квартиру, дом, гость должен не причинять неудобств хозяевам страны на том простом основании, что он — гость. В светской стране, разумеется, могут жить и пользоваться гражданскими правами верующие, но они не должны забывать, что они — гости. И это не есть дискриминация, потому что и коренные жители этой местности не должны причинять неудобств друг другу.

А не причинять неудобства — это, среди прочего, значит не совершать действий, нарушающих привычный образ, стиль жизни, устоявшиеся привычки тех, кто по праву являются именно коренными жителями этой местности, города, округа, района.

Если люди привыкли на определённом месте в своём городе видеть стадион или музей, никто не имеет права строить там собор, мечеть или синагогу. Если на определённом месте стоит собор, никто не имеет права превращать его в мечеть. Никто не имеет права войти на территорию церкви и вести там антирелигиозную пропаганду. Но также никто не имеет права выйти на улицы города в светской стране и устраивать на площадях те или иные молитвенные действия.

Должностные лица в светской стране имеют право быть верующими: если перед выборами на свои должности они предупредят граждан, что являются верующими. Могут и не предупредить, но тогда, победив на выборах, не должны публично демонстрировать своё вероисповедание.

Право на жилище — это действительно и право на среду обитания. В том числе — культурную и повседневную. Решать, как можно вести себя в данном жилище, а как нельзя, могут в любом случае только местные жители, а не авторы “универсальных прав человека”.

Мультикультурализм в этом отношении возможен тогда, когда он устраивает коренное население страны или области. И невозможен — если он последних не устраивает, потому что они тоже люди. И имеют право там, где они проживают, устанавливать свои порядки. Никто не пытается оспаривать право мусульман не пускать в мечеть людей в обуви, христиан — не пускать в церкви мужчин, не снявших головной убор, а иудеев, наоборот — не покрывших голову.

Право народов на культурную самобытность не может односторонне считаться исключительно как право более “отсталых” не принимать культуру “более развитых”. То есть это не только право народов неевропейской зоны сохранять свои привычки и среду. Это в неменьшей степени право европейцев ограждать себя от того, что они рассматривают как варварство или как некий чуждый им образ жизни, нарушение тождественной им бытовой и культурной среды.

Не только право верующих сохранять принадлежность своей религии и требовать уголовного наказания для тех, кто их религиозные чувства оскорбляет, но и право неверующих требовать, чтобы их оградили от назойливой активности верующих.

Это вообще лукавство концепции “толерантности”, предполагающей, что житель европейской страны должен проявлять “толерантность” — то есть терпеть непривычное для него поведение гостей своей страны. Тогда как последние имеют право не считаться со сложившимися культурными нормами тех, кто эту страну основал и развивал в течение столетий.

Другое её лукавство в том, что, требуя терпимости к непривычному, она требует терпимости и цивилизованности по отношению к варварству.

Если французы не хотят жить бок о бок с мусульманами — это их дело. Если это и происходит сегодня, то не в силу средневековых предрассудков, а в силу того, что последние не интегрируются во французскую социокультурную среду. То есть не перенимают образ жизни французов. Если неверующие не хотят жить бок о бок с неверующими — это тоже их дело. Если это происходит сегодня — то не в силу неуважения религиозных чувств, а потому, что верующие им надоели своей активностью. Но у них есть выбор — либо жить во Франции, но так, как живут французы. Либо жить так, как им нравится, но там, где население будет воспринимать это без эмоциональной неприязни. Или — поставить перед ООН вопрос о выделении им некой на сегодня свободной от населения, необжитой территории. Обживут — станут на ней хозяевами.

Если политические, государственные и общественные деятели стран, осуждающие Францию за её желание сохранять свою уже во многом утраченную идентичность, считают, что последняя не является ценностью, им можно только предложить воспользоваться своим правом пригласить депортированных из Франции к себе на родину.

Негативное восприятие возникает обычно не на основе этнического либо религиозного разделения. Вопрос не в этнических различиях, а в том, ведёт представитель того или иного народа или конфессии себя раздражающим образом по отношению к привычкам коренного населения или не ведёт. Демонстрирует он ей своё уважение или демонстративно игнорирует устоявшиеся образ жизни и представления о приличиях.

И вот тут действительно существует большая проблема Европы.

Дело в том, что когда в позапрошлом или первой половине прошлого века Европа принимала мигрантов из других частей света, она была способна представить им реальный образец для адаптации. Она представляла сложившуюся великую культуру, систему ценностей и образы жизни, которые воспринимались как более совершенные и заслуживающие усвоения, подражания и адаптации. Она представляла внятную аксиологию, своё внятное представление о том, что такое хорошо и что такое плохо.

Мигрантов было относительно немного, культура впечатляла, аксиология была фундаментальна. И мигранты видели то, что выглядело значимым на фоне их собственных культуры и систем ценностей, — то, во что имело смысл интегрироваться, тем более что эта интеграция открывала путь к тому или иному жизненному успеху.

Архаика сталкивалась с модерном — и уступала ему, ассимилировалась в нём.

Одновременно и по этой причине, и по другим миграция становилась всё более массовой. Однако европейская культура становилась всё более размытой, и даже не теми потоками, которые приносила миграция, а собственными противоречиями и обнаруживавшимися тупиками. По различным причинам ей не удалось разрешить эти проблемы и прорваться в сверхмодерн — она стала распадаться в постмодерне. Аксиология стала терять чёткость, утверждался моральный релятивизм, легитимизировалось представление о множественности истин. Понятия зла и добра утрачивали свою определённость и целостность.

Архаика теперь сталкивалась не с целостностью, молодостью и силой модерна, а с расслабленностью, старостью и неопределённостью постмодерна.

Перед первым она отступала, а перед вторым перешла в наступление. Для носителя архаики было абсолютно непонятно, почему он должен ассимилироваться в том, что не несло в себе ценностей и значимостей, соотносимых по внутренней энергии с его миром. Одно понимание добра можно сменить на другое, более впечатляющее. Но тому, кто имеет в себе одно понимание добра, нет смысла менять его на отказ от признания значимости добра как такового.

Веру в Магомета можно сменить на веру в Христа. Можно — на атеизм, то есть веру в человека, его разум и его возможности. Можно признать, что ты почитал не того бога. Можно согласиться, что бога нет. Но невозможно веру в бога поменять на утверждение о том, что вообще не важно, в кого и во что верить.

Для мигранта из другой части света Европа представлялась не творцом и носителем великой культуры, а разлагающимся вертепом, в котором его готовы принять не потому, что признали другом, а потому, что утратили понятие врага.

Этих мигрантов становилось всё больше и больше, у них появлялась альтернатива ассимиляции — создание своих цивилизационно-культурных бытовых очагов консолидации. И они, противопоставляя себя Европе в её постмодернистском обличье, говорят ей: “Мы имеем своего бога. Ты не имеешь ничего. У нас есть ценности и сакральные начала — у тебя их нет. Во что мы должны ассимилироваться? Покажи!” И ответить Европе нечего.

Нельзя интегрироваться и ассимилироваться в то, что не имеет собственной идентификации: ведь если это произойдёт, ты сам утратишь собственную идентификацию.

Поэтому первая проблема Европы — сказать чужим: “Вы чужие”. Если вы хотите жить во Франции, то вы должны жить и говорить по-французски. Если хотите жить в Германии, то вы должны жить и говорить по-немецки. Если хотите говорить по-турецки, то живите в Турции. Хотите жить, соблюдая арабские традиции, — живите в арабской стране.

Но уже то, что это приходится говорить, — а это нужно говорить, — есть признак слабости. Признание того, что, приехав в Германию, араб не видит того, что он мог бы признать как более высокий уровень культуры и цивилизации, а видит то, что оказывается слабее, холоднее, меньше его традиционной системы.

То есть Европе (Франции, Германии и так далее) нужно восстановить европейскую самоидентификацию и быть способной сказать: “Вот то, что я есть. Вот мои ценности. Вот за что их носители готовы умирать”.

И сделать это можно либо на пути контрмодерна, как пытался сделать это Гитлер и как это делает современный исламский фундаментализм, либо на пути сверхмодерна, то есть на пути, по которому пытался пойти Советский Союз.

Либо Европа сумеет перейти в тот или иной вариант сверхмодерна, либо она будет поглощена тем или иным вариантом контрмодерна — наступающим, исламским или реанимированным, национал-фашистским.

И ещё. Российская Федерация по ныне действующим конституционным нормам — преемник и продолжатель СССР. Значит, право жить на её территории в качестве гражданина имеют только те граждане, которые признают свою преемственность по отношению к Советскому Союзу. А те граждане, которые такую преемственность не признают, право быть гражданами РФ утрачивают.

Право на жилище и его неприкосновенность — это не только право на четыре стены и крышу. Это право на комфортную и привычную бытовую и культурно-цивилизационную среду. Это — право на обладание своей идентичностью, право принимать в гости того, кого ты хочешь видеть, а не каждого, кому нравится твоё жилище. И это право на понятия “друг” и “враг”. Добро и зло. Свой и чужой.

Сергей Черняховский

Источник: Завтра