«Самый яркий критик коммунизма».

«Русский Вестник» продолжает публикацию отрывков из новой книги Владимира Большакова «Франция. Встреча с великими», которая готовится к печати в России. В сегодняшнем номере мы предлагаем вниманию читателя интервью В. Большакова из этой книги с выдающимся русским философом А.А. Зиновьевым.

В 1976 году на Западе вышла книга «Зияющие высоты» А.А. Зиновьева, за которой еще в рукописи охотились ловцы диссидентов с Лубянки. После этого в СССР ему отказали в советском гражданстве. Александр Александрович Зиновьев стал гражданином ФРГ. Он обретает известность теперь уже не только как писатель, но и как самый беспощадный критик коммунизма.

В СССР его заносят в списки активных врагов. По ненависти к нему партноменклатуры А.А. Зиновьев опережает Солженицына. На Западе, однако, он остается чужаком: «самый ярый критик коммунизма», по характеристике партийных идеологов, оказывается не антикоммунистом и провозгласить себя таковым отказывается.

Еще непонятнее: изничтожив своей убийственной сатирой советское общество и его нравы в «Зияющих высотах» и повести-памфлете «Homo Soveticus», А.А. Зиновьев публично говорит о своей ностальгии по советскому образу жизни. Еще до перестройки. В то же самое время он по-прежнему остается абсолютно неизвестным русскому читателю.

Антисталинист, всерьез готовивший убийство Сталина в свои юные годы, он пишет книгу «Нашей юности полет», которую многие воспринимают как апологию Сталина.

Вскоре после начала перестройки в 1985 году в Советском Союзе отменили прежние распоряжения властей о высылке теперь уже всемирно известных писателей за границу и лишении их советского гражданства. В Москве готовились выдать индульгенцию и А.А. Зиновьеву. Но в этот момент, когда уже и на Западе все принялись аплодировать перестройке, Горбачеву и его команде реформаторов, он пишет книгу «Катастройка», где высмеивает Горбачева.

Развал СССР и становление в России дикого капитализма стали новой вехой в творчестве А.А. Зиновьева. Он перестал смеяться над коммунизмом. Он стал его активным защитником. Я горжусь тем, что после нашего первого интервью в «Правде» Зиновьеву был открыт путь к возвращению на Родину. Он вернулся… не сразу. Его статьи и интервью после августа 1991 года все чаще появляются в «Правде», «Советской России», в газете «День» («Завтра» с октября 1993 г.). Но только в 1998 году он вернулся в Россию и к преподавательской деятельности в МГУ и других вузах нашей страны.

…Мы впервые встретились в Ницце в ноябре 1989 года. Шел созванный французскими правыми, а уж если быть точнее, очень правыми организациями, Международный конгресс по дезинформации. В зале было скучно, ораторы занудно пугали друг друга происками коммунизма. Когда меня пригласили на трибуну, я рассказал собравшимся, как действует в СССР гласность, а в качестве примера дезинформации привел статью ультраправого писателя Пьера де Вильморе (1922–2008), который сообщил в ней, что Горбачев был сотрудником КГБ. «Уж в чем-чем можно заподозрить Горбачева, – сказал я, – но только не в этом. Это – чистой воды дезинформация». На следующий день досталось и мне. Газета «Минют», рупор ультраправой партии «Национальный фронт» Жан-Мари Ле Пена (после 1 июня 2018 года «Национальное объединение» (фр. – Rassemblement national, RN), среди функционеров которой значился целый набор занятных личностей – от певицы Жюльет Греко и писательницы Франсуазы Саган до семейства французских Ротшильдов, опубликовала про меня заметочку. В ней, изложив мой спор с де Вильморе, объявили буквально следующее: «Досточтимый господин Большаков, корреспондент “Правды”, так называемый журналист, в действительности является офицером КГБ, полковником, чтобы быть точнее, который проявил свои весьма специфические таланты в Австралии, где у него были кое-какие неприятности» (Minute. 1989. 26.11–6.12). Я не стал судиться с «Минют». Просто отправил им письмо, в котором написал: «Если быть точнее, я давно уже генерал». Не знаю, оценили они юмор или нет, но больше ко мне не лезли.

После своего выступления я вышел в холл. И увидел Александра Зиновьева. Я исподволь наблюдал за ним, размышляя, с кем он, этот человек? Как получилось, что такой крупный русский философ и писатель, с явным талантом от Бога, с нашими властями не поладил, да и с Западом тоже не слился, а теперь оказался в одной компании с французскими ультра?

Вспомнилось, как он говорил в одном интервью: «Даже после того, как при Брежневе меня выслали из Советского Союза и я стал жить на Западе, мне не удалось вырваться из обстановки ложных слухов и клеветы. Меня зачисляли в антисемиты и сионисты, в русофобы и в русские шовинисты, в коммунисты и антикоммунисты… Я ни то, ни другое и не прочее. Моя позиция такова: я – самостоятельное государство из одного человека, я никому не служу, не следую ни за кем…»

Как узнаешь, чего больше было в этом заявлении – оборонительного высокомерия непонятого и оскорбленного интеллектуала или отчаяния от непонимания?

К моменту нашей встречи ему исполнилось 68 лет, из которых 12 лет он уже прожил на Западе, так ни разу и не вернувшись в СССР после изгнания. У него за спиной, помимо самого значительного его романа «Зияющие высоты», уже были десятки книг, сотни статей, выдающиеся научные работы по математической логике, философии, истории, социологии…

Что-то там творится в этом государстве из одного человека? Как получить туда визу мне, корреспонденту «Правды»?

Я все же рискнул и представился ему. И с «визой» в один миг все решилось. Мы шли вдоль моря, и я с разрешения Зиновьева записывал наш разговор на пленку. Я сам не ожидал еще, что из этого когда-нибудь получится интервью, которое потом, во что по тем временам и поверить было невозможно, все же будет опубликовано в нашей суперпартийной газете. Но времена менялись. Ивана Фролова, который был выписан Зиновьевым в «Зияющих высотах» под кличкой Философ, Горбачев к тому времени уже лично привел в «Правду» на пост главного редактора, убрав самого светлого в истории нашей газеты главреда Виктора Григорьевича Афанасьева, которому я, как журналист, обязан всем.

Вернувшись в Париж, я быстро подготовил интервью с Зиновьевым и стал терпеливо ждать. Философ на этом интервью сидел недели две. Потом все же, спасибо ему, опубликовал.

Первое интервью – как первая любовь. С него протянулась между мной и Зиновьевым уже неразрывная ниточка. Я в том интервью почти ничего не изменил и приведу его здесь с тем, чтобы рассказать о подробностях его высылки.

– Александр Александрович, расскажите, как так получилось, что вы оказались здесь, на Западе? Все началось с «Зияющих высот»? Или раньше?

– Раньше, – ответил он. – Я очень плодотворно работал в области логики. Мои книги издавались на Западе. По подсчетам некоторых социологов, я держал первое место среди советских философов по числу ссылок на мои работы на Западе. Я получал приглашения на все международные конгрессы, причем персональные. Но я никогда на них не ездил, меня не выпускали.

Как я потом узнал, даже люди довольно мне близкие писали на меня доносы, утверждая, что я хочу остаться на Западе. Кончилось тем, что я потерял студентов, аспирантов. Меня перестали печатать в Советском Союзе и допускать на научные конференции.

– Чему были посвящены ваши исследования?

– Я перестроил всю логику. Ну, в частности, я построил эмпирическую геометрию, в которой доказал постулат Эвклида о параллельных. Потом я построил мою формальную арифметику и в ней доказал недоказуемость великой теоремы Ферма. А это – проблема, которую не могли решить более 400 лет. Я ее решил. Я настаиваю на этом. И могу это доказать. Но все отмахиваются. Слишком много, считают, для одного человека. Это всегда вызывало раздражение…

– Значит, главной движущей силой кампании против вас была зависть? Зависть ваших коллег?

– Я не знаю. Они думали, может быть, что воюют за интересы науки. Я не хочу их судить. Но так получилось, что я оказался не у дел.

– И тогда настала пора «Зияющих высот»?

– Не сразу. В 1973 году я написал эссе о скульпторе Эрнсте Неизвестном. Потом отрывки из него я использовал в «Зияющих высотах».

– Когда вы закончили над ними работу?

– Я написал эту книгу за шесть месяцев – с небольшими перерывами в 1974–1975 годах.

– А как она попала на Запад?

– По неосторожности ряда моих друзей в соответствующих органах узнали, что я что-то такое пишу, и за мной установили надзор. Время было тогда такое не очень приятное. Писал я книгу быстро и по кускам отдавал ее своим друзьям, а они уже пересылали ее на Запад. Поначалу я печатать ее не собирался. Но в 1976 году мне сказали, что есть издатель, который хочет ее напечатать…

– И после этого все началось…

– Да, после этого.

– На Западе «Высоты» не восприняли как политический манифест. А на Родине?

– Пожалуй, тоже нет. Скорее, как социологический анализ советской системы. А этим я занимался более тридцати лет. Лично для себя. Ну, например, один из героев «Зияющих высот» говорит в главе «На овощной базе»: «Если хотите понять коммунизм, то выясните, почему эта страна может производить самые совершенные космические корабли и атомные бомбы, но неспособна производить мало-мальски приличную картошку». Вот я и объяснял, почему так получается.

– Как конкретно произошла ваша высылка?

– Мы жили после «Высот» без работы, без средств, продавали книги, вещи. Нам, правда, помогали. Например, Капица-старший, которому очень понравилась книга. Да и другие. Я подрабатывал, в том числе редактировал диссертации.

Ни о какой эмиграции тогда и речи не было. Но к 1978 году на Западе вышла моя вторая книга «Светлое будущее», где прямо по имени был назван Брежнев. Ну, и описан он был в довольно сатирическом виде.

Почти 20 лет спустя после нашей первой встречи с А.А. Зиновьевым в архивах КГБ был обнаружен вот такой документ:

«В очередном пасквиле [роман «Светлое будущее»] содержатся крайне циничные клеветнические измышления о советской действительности, теории и практике коммунистического строительства, оскорбительные выпады против В.И. Ленина, нашей партии и его руководства.

Советское общество Зиновьев клеветнически изображает как «модель коммунизма с колючей проволокой…в четыре ряда».

Особо грубым оскорблениям автор подвергает советских людей: «У нас нормой являются самые отвратительные качества человеческой натуры… и прикрыта вся эта мерзость самой грандиозной и самой лживой идеологией». Из записки КГБ СССР № 1311-А «О мерах по пресечению антисоветской деятельности Зиновьева А.».

Ю.В. Андропов, тогда шеф КГБ, передал этот документ в Политбюро ЦК КПСС. Там решили предложить Зиновьеву уехать. Либо на Запад, либо в ГУЛАГ.

– После этого, как мне говорили, для меня было приготовлено два сценария, – рассказывал Зиновьев. – Первый – посадить за антисоветскую деятельность на семь лет с последующей высылкой еще на пять. И второй – не поднимать лишний шум и меня выслать. Короче говоря, нам в конце концов предложили в течение пяти дней выехать из страны. В противном случае в ход пошел бы первый сценарий…

Никогда не забуду день отъезда. Мы раздали оставшиеся вещи и отправились в аэропорт. И все же до последней секунды я надеялся, что решение это отменят. Мне так не хотелось уезжать. В 56 лет! Ведь я не просто советский человек, я не боюсь этого слова, а суперсоветский человек! Я прожил жизнь вместе со всей советской историей и не собирался от нее отрекаться. Для меня покинуть страну было тяжелым наказанием. Если мне память не изменяет, при Ленине даже смертная казнь считалась более легким наказанием, чем высылка.

Мы ждали до последней минуты, что придут и скажут: «Оставайтесь, все отменяется!» Но никто не пришел. Мы оказались во Франкфурте, потом в Мюнхене. И началась жизнь на Западе. К ней мы привыкали трудно. Первые года четыре были почти что в шоковом состоянии…

Потом я нашел объяснение этому в книге Зиновьева. Один из героев его книги «Гомо советикус» излагает свои настроения после приезда в «свободный мир» так:

«Я почти не переживаю потерю родственников и друзей, московской квартиры… Но мне ни днем, ни ночью не дает покоя то, что я потерял коллектив… Любой какой-то наш (мой) коллектив. Здесь, на Западе, есть организации, которые очень похожи на советские коллективы, но… они не дают той защищенности индивиду и душевной теплоты, какие есть в советских. Здесь корыстные интересы сильнее и острее. Люди холоднее и беспощаднее. Это звучит комично, но тут нет партийной организации – высшей формы внутриколлективной демократии. Хочу посидеть на партийном собрании. На субботник хочу. Я готов даже на овощную базу поработать сходить и в колхоз на уборку поехать…»

В этом «вопле» явно звучал голос самого Зиновьева.

Но вернемся к нашему интервью.

– Вы говорили как-то, что вы были и остаетесь коммунистом. Вас исключили из партии?

– Да, исключили. Вернее, я сам ушел. По уставу все равно было положено исключать. Я вышел из партии еще до публикации «Зияющих высот». Я просто пришел в партбюро и сказал: «Исключайте!» Не потому, что я считаю партию плохой, а потому, что я начал совершать поступки, не совместимые по тем временам с пребыванием в партии.

– Между тем на Западе вас считают самым острым критиком коммунизма…

– Но не антикоммунистом. Это нечто иное.

– Может быть, вы критикуете не коммунизм, а общество, которое сложилось в нашей стране, да и не только в нашей, на базе неверно понятых коммунистических идеалов?

– Я не рассматриваю это общество отступлением от идеалов. Я, как социолог, утверждаю, что другого и быть не могло. Это нормально. Это общество сложилось по законам организации масс людей в единое целое. Оно сложилось не на основе идей, а независимо от идей. Ленин говорил после революции, что марксизм поняло всего человек 50, да и то неправильно. Многие считают, что у большевиков был какой-то проект, и по нему они делали наше общество. Но советское общество складывалось по законам, о которых ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин никогда не думали. Я думаю, что я был первым, кто начал эти законы абстрагировать. Так, когда вышла моя книга «Коммунизм как реальность», то такой крупный философ, как Раймон Арон, сказал, что это первая научная книга о коммунизме. За эту книгу я получил премию Токвиля.

– Токвиль был блестящим сатириком… Я бы сказал сатириком-пересмешником…

– Я люблю Токвиля, потому что сам по натуре сатирик. Это мое литературное амплуа, мое призвание. И это мало кому нравится. Ведь я не даю пощады ни друзьям, ни врагам. Ни консерваторам, ни реформаторам, ни оппозиционерам, ни защитникам власти. Это – закон жанра.

– А может быть, вы, как сатирик, просто не воспринимаете власть как таковую?

– Наоборот – приемлю. Для меня власть есть нормальное явление. Другое дело, что я не хочу принимать участие лично ни в какой власти. Это совсем другая позиция. Всегда, когда у меня возникал шанс сделать карьеру, я или сам отказывался, либо меня отбрасывали. Я не рожден для власти, а рожден для ее критики. Но критика власти – это еще не есть неприятие власти.

– Зато почти всегда есть неприятие властью критика…

– Верно. Возьмите все произведения Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Грибоедова, А.К. Толстого. Вы не найдете ни одного крупного русского писателя, у которого не было бы критического отношения к власти. Но это вовсе не означает, что они все были анархистами. Достоевский, например, дружил с Победоносцевым. Салтыков-Щедрин был вице-губернатором, а потом в числе его знакомых были очень многие государственные деятели. Да даже Пушкин был придворным.

– Да и Фонвизин переписывался с графом Паниным…

– Не надо подгонять людей под какие-то штампы. Жизнь сложнее штампов. История нашей страны последних 70 лет показывает весьма убедительно, что не критика вредит обществу, а нетерпимость к ней. Нетерпимость – это наша беда.

Как только я сюда приехал, эмигрировавшие на Запад экс-диссиденты меня сразу стали учить: «Этому руки не подавай, с этим не здоровайся, там не печатайся». Если бы я последовал их советам, я бы здесь строчки не напечатал. Эта нетерпимость эмиграции по-своему отражала и нетерпимость в самом Советском Союзе.

– Кривое зеркало?

– Да. И в моих книгах, когда я осуществляю анализ коммунизма, я показываю, почему вырастает эта нетерпимость. В силу законов коммунальности. Существуют коммунальные отношения между людьми в больших коллективах. Это явление естественное. Но столь же естественной должна стать и борьба против этого. В конце концов, вся история цивилизации была историей ограничения стихии коммунальности.

Владимир Большаков

Источник: Русский Вестник