Фурсов ставит проблему, а не диагноз, описывает симптомы, но не прописывает панацею для лечения болезни.
Андрей ФУРСОВ. Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств. — М.: Книжный мир, 2016. — 320 с., 2000 экз.
Немного странное название этой книги не должно вводить в заблуждение: какая-либо уточняющая характеристика к слову «борьба», судя по всему, исключена автором намеренно, поскольку речь не идёт ни о классовой борьбе по Марксу, ни о «войне цивилизаций» по Хантингтону и Ко: Фурсов ставит проблему, а не диагноз, описывает симптомы, но не прописывает какую-либо панацею для лечения болезни.
Смута начала XVII века, Раскол, петровские реформы, «век золотой Екатерины» с восстанием Пугачёва, убийство Павла I, восстание декабристов и так далее, вплоть до горбачёвской «перестройки» и ельцинских «рыночных реформ», рассмотренные в авторской оптике, предстают практически как единый исторический процесс давления на Россию или борьбы против России со стороны тех сил, которые сегодня можно обозначить как «коллективный Запад».
Несомненный «плюс» такого взгляда в том, что отечественная история тесно увязывается с историей мировой, а не отделяется от неё, что серьёзно ограничивает возможность манипуляций исторической фактологией: как манипуляций в духе «Россия — родина слонов», так и манипуляций в духе «Россия — тупик человечества». А «минус» — нет, «минусом» это назвать нельзя, точнее сказать: «оптическая аберрация», — в том, что фокусная точка исследования Андрея Фурсова всё же «россиецентрична». В том смысле, что его интересует прежде всего отечественная история, а потому его взгляд — «изнутри» России, а не «извне» по отношению к ней.
Разумеется, нельзя требовать абсолютной объективности — ни в качестве идеала, ни в качестве принципа — от истории в целом или от конкретных историков в частности, поскольку наличие в их «анамнезе» античной музы Клио указывает на изначальную принадлежность данного рода занятий (кстати, астрономии тоже) к искусству, а не науке. Почти безграничное «пространство фактов» требует от историка выделять и связывать между собой только некоторые из них, которые он считает наиболее важными и значимыми. Это — своего рода «игра в бисер», которая никогда не заканчивается. Остаётся лишь сравнивать и «примерять на себя» конечные продукты такого «исторического бисероплетения».
Центральное место в рецензируемом издании занимает фундаментальная работа «Конспирология, капитализм и история русской власти (Введение к программе-направлению «Конспирология»), где автор формулирует следующую позицию: «Конспирология — не столько отдельная дисциплина (хотя потенциально — и дисциплина тоже, либо, по крайней мере, научная программа или эпистемологическое поле), сколько подход, метод, дедуктивно-аналитический поиск неочевидного в очевидном, тайного — в явном, вычисление скрытых причин и причинных (причинно-следственных? — Г.С.) связей (рядов), которые эмпирически, индуктивно непосредственно не просматриваются, в лучшем случае проявляясь в виде неких помех, отклонений, странных пустот… Конспирология — неотъемлемый элемент истории, социологии, политологии, политэкономии и т.д. Настоящий профессионал в этих областях должен быть ещё и профессиональным конспирологом. Это обусловлено не только несовпадением явления и сущности, самой спецификой социального знания, в основе которого лежит несовпадение — принципиальное несовпадение истины и интереса, на порядок усиливающее в этой области знания несовпадение явления и сущности… В социальных системах целые группы специализируются на создании знания в интересах определённых слоёв, в продуцировании ложного… Социальный интерес верхов автоматически встраивается в исследования,.. регулируя не только решения проблем, не только способы их постановки, но и то, что считать научными проблемами, а что нет».
То есть Андрей Фурсов выступает сторонником вполне научного по своему генезису «принципа фальсифицируемости» через «управляемое расширение» доступного исследователю-интерпретатору истории «пространства фактов». Но, поскольку «в любой науке ровно столько науки, сколько в ней математики», то где математика в истории, где «формулы истории», обладающие предсказательным действием?
Главным системным конфликтом современности Андрей Фурсов считает конфликт между «традиционным», «модернистским» государственно-монополистическим капитализмом (ГМК) и глобальной «корпоратократией» как новейшей и последней, уже «постмодернистской» формой капиталистического империализма — конфликт, который затронул весь мир, но с особой силой ударил по Советскому Союзу. «На рубеже 70-х—80-х годов представители корпоратократии пришли к власти на Западе, потеснив ГМК-группы, и развернули наступление против СССР. Здесь они нашли союзников, а точнее — подельников: в 1970-е годы в Советском Союзе сформировался небольшой по численности, но весьма влиятельный советский сегмент мировой корпоратократии, в котором оказались представители номенклатуры, спецслужб, некоторых научных структур и крупные «теневики». Если корпоратократы Запада стремились оттеснить от власти ГМК, то корпоратократы в СССР стремились (с помощью Запада) оттеснить от власти КПСС и поменять строй, превратившись в собственников».
Концепция, следует признать, в современных условиях чрезвычайно плодотворная, поскольку напрямую выводит на переосмысление ключевых для человечества как системы понятий «власти» и «собственности», по отношению к которым применение математических моделей столь же неизбежно и столь же проблематично, как их применение в современной теоретической физике, когда числовые и функциональные параметры «подгоняются» под наблюдаемую эмпирику даже без попытки установить какие-то причинно-следственные закономерности, физическую основу наблюдаемого круга явлений.
Георгий Судовцев
Источник: Завтра