Подвижники России.

Третья и последняя книга Владимира ДЕСЯТНИКОВА серии «Подвижники» (Десятников В.А. Собиратель. — М., 2024. — 36 с.; илл.) посвящена выдающемуся русскому собирателю, создателю московского Музея В.А. Тропинина и художников его времени Ф.Е. ВИШНЕВСКОМУ (1903–1978). Автор книги (и всей серии) — заслуженный деятель искусств РСФСР, Почетный член Российской академии художеств В.А. Десятников — познакомился с этим замечательным человеком в начале 1960-х, в пору учёбы на искусствоведческом отделении исторического факультета МГУ, много раз встречался с ним. Встречи с Вишневским стали темой многих публикаций автора, получивших признание в прессе и у читателей.

Публикуем отрывки из его только что вышедшей книги.

Мне редкостно везло на встречи с увлечёнными своей идеей, знающими людьми. У них было чему поучиться, и не только мне, начинающему искусствоведу. Эти люди, соединившие век XIX с веком ХХ, — в полном смысле живая история русской культуры, её высокой духовности. В своём пятитомном «Дневнике Русского» (1963–2001) — книге, которую день за днем писал на протяжении почти четырёх десятилетий, — я об этом подробно и с любовью поведал. Думаю, здесь к месту будет рассказ об одном из подвижников ушедшего времени, соратнике Петра Дмитриевича Барановского — музейщике высшего класса Ф.Е. Вишневском.

Феликс Евгеньевич не любил, когда его называли коллекционером. Он считал себя собирателем: живопись и скульптура, гравюры и акварели, фарфор и фаянс, мебель и часы, шитьё бисером и жемчугом — все привлекало его внимание. Знатоком почерков художников, стилей и самих материалов —вещевиком, как говорят музейные работники, он был уникальным. К нему не раз обращались из музеев страны. Авторитет у него был высочайший.

Ко всему прочему Феликс Евгеньевич был мастером на все руки. Он мог починить старинные часы с боем, собрать из бронзового лома стильную люстру пушкинского времени, переплести книгу, но всё-таки мастерство его как реставратора мебели заслуживает особых похвал. Здесь ему мало найдется равных. Он любил, ценил и знал особенности всех видов работ с применением 6 разных пород дерева. Отреставрированная им мебель, украшенная мозаикой из дерева — интарсией и маркетри, — вызывает восхищение посетителей в музеях-усадьбах Останкино и Кусково, в краеведческих музеях Серпухова и Дмитрова.

Из тех денег, что зарабатывал Феликс Евгеньевич, на себя он тратил минимум. Все было отдано «одной, но пламенной страсти». Итогом собирательства Ф.Е. Вишневского явилось создание Музея В.А. Тропинина и московских художников его времени, который он подарил в 1969 году родному городу. На это ушла вся жизнь без остатка

<…>

Феликс Евгеньевич обладал поистине гениальной интуицией. Конечно, огромную роль сыграло то, что он родился и вырос в семье, где ценили и понимали искусство. Его отец Евгений Феликсович в 1920-е годы работал в Коллегии по делам музеев и охраны памятников старины. Шестнадцатилетний Феликс Евгеньевич пришёл в отдел по охране памятников в 1919 году. К тому времени он был уже собирателем со стажем. В его коллекции были живопись, графика, прикладное искусство. Художественного или искусствоведческого образования Ф.Е. Вишневский не получил. Как ни крути, а в прошлом его отец был хотя и не очень богатым, но хозяином бронзолитейного завода. С такой родословной в 1920-е годы трудно было поступить в университет. К тому же в конце 1920–1930-х годов за Феликсом Евгеньевичем был негласный надзор. Его собрание несколько раз арестовывалось.

Расцвет собирательской деятельности Ф.Е. Вишневского приходится на послевоенную пору. В то время в Москве было несколько крупных антикварных магазинов. Самый известный и богатый был на Арбате — в начале улицы, с левой стороны, когда идешь от метро «Арбатская» (Филевской линии). Вишневского там можно было видеть часто. Когда мы познакомились с Феликсом Евгеньевичем, его собрание было уже «укомплектовано» не менее чем на восемьдесят процентов. Службу в должности экспедитора одного из чиновничьих ведомств Вишневский к тому времени оставил и целиком отдался любимому делу. Надо сказать, что цены в антикварных магазинах, если мерить сегодняшними мерками, тогда были невысокие. Феликсу Евгеньевичу подчас удавалось покупать старые, невзрачного вида холсты по 15–30 рублей. Но он-то знал, чтó покупал. После того как холст был очищен от грязи и установлено авторство художника, цена картины нередко возрастала в несколько десятков, а то и в сто раз. Если картина не вливалась в собрание, Вишневский продавал её другим коллекционерам, а на вырученные деньги охотился за произведениями В.А. Тропинина и других художников первой половины XIX века

<…>

Феликсу Евгеньевичу, как не многим другим, хорошо было известно, что антикварные магазины, и не только в Москве, но и в других крупных городах, были широко открытыми воротами, через которые ушло за границу немало художественных ценностей. К сожалению, у нас до сих пор не опубликованы полные каталоги проданных вещей даже из Государственного Эрмитажа, из Музеев Кремля и Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

— Вот, глядите, — показывал мне Вишневский увесистые каталоги немцев, разыскивающих по всему свету пропавшие у них во время Второй мировой войны художественные ценности. И сокрушённо добавлял: — А мы так до сих пор и не удосужились издать каталог своих пропаж ни во время революции, ни в 1920–1930-е годы, ни в годы Великой Отечественной войны.

Феликс Евгеньевич считал, что издание каталогов художественных ценностей — один из показателей уровня национального самосознания народа, цивилизованности страны.

Все те безобразия, которые творились, да и по сей день творятся, в нашем Отечестве в части закулисной торговли святынями, считал Ф.Е. Вишневский, во многом объясняются тем, что широкая художественная общественность, не имея каталогов, не может контролировать подобные сделки. Попробовал бы какой-нибудь «слуга народа» при наличии у общественности каталогов продать картину из Эрмитажа или подарить реликвии из Музеев Кремля!

Если учёт проданных вещей (хотя подчас намеренно запутанный) в музеях все-таки вёлся, то учёт ушедшего за границу через комиссионные магазины просто-напросто отсутствует. А ведь там нередко продавали национальные реликвии. Можно понять негодование Вишневского, когда он рассказывал, как бойкие толстосумы, чуть ли не выхватывая у него из рук вещи, спешили оплатить свои покупки, сделанные, по существу, за бесценок. Увозились иконы, картины, скульптуры, произведения придворного ювелира Карла Фаберже, посуда из разрозненных императорских сервизов. После того как в Москве был упразднён единственный в своем роде Музей мебели, уникальное собрание его фактически было расхищено. Многое ушло через комиссионные магазины за границу.

Со своими скромными средствами Ф.Е. Вишневский мог приобрести для будущего Музея В.А. Тропинина лишь то, что никак нельзя было упускать. Если зарубежные покупатели нашего антиквариата имели для этого достаточно средств и даже содержали у нас своих комиссионеров, то рядовой служащий Ф.Е. Вишневский, собирая Музей В.А. Тропинина, мог полагаться лишь на свой вкус, интуицию и изумительно цепкую художническую память.

<…>

В истории русского искусства имя В.А. Тропинина стоит рядом с именем гениального А.Г. Венецианова. Оба родились примерно в одно время: Тропинин — в 1776-м, Венецианов — в 1780-м, оба внесли неповторимую лепту в духовную сокровищницу национального искусства. Венецианов тонко передал нравственную красоту людей деревни, воспел их труд на земле. С детства нам знакомы его шедевры: «На пашне», «Жнецы», «Гумно». В портрете крестьянского мальчика Захарки, написанном в 1825 году, зримо воплощен нравственный идеал крестьянина. Духовная сущность его родственна «Кружевнице», «Гитаристу», «Девушке с цветком» 34 Тропинина. Вглядываясь в их лица, мы можем зримо представить себе героев Гоголя, Достоевского, Тургенева и Толстого — простых людей, таящих в себе загадку — живую русскую душу.

Вряд ли будет натяжкой сказать, что сам Феликс Евгеньевич является частью этой загадки. В собирательской работе он тяготел к искусству художников, нравственный идеал которых не только всецело разделял, но и старался в меру своих сил утверждать и пропагандировать. Ф.Е. Вишневский был подлинным воителем духа. Без громких слов, при полном отсутствии всякой позы Феликс Евгеньевич достойно работал на фронте этическом.

Не эстетика и красивость, а нравственная ценность произведений искусства — вот что прежде всего служило главным мерилом собирательства Ф.Е. Вишневского. Отсюда легко понять «стыковку» собрания произведений В.А. Тропинина и художников его времени с духовными критериями А.С. Пушкина. Именно Пушкин был для него той путевой звездой, благодаря которой собиратель ни разу не сбился с избранного пути.

У Вишневского, как ни у кого, пожалуй, другого, была возможность начиная с первых лет революции составить едва ли не самое главное и «громкое» собрание авангардного искусства 1920-х годов.

— Соблазнов было много. И люди-то какие! Всех знал и видел: и Кандинского, и Малевича, и окружение Маяковского, и Мейерхольда! — признавался Феликс Евгеньевич.

И все-таки Ф.Е. Вишневский остался самим собой. Не эстетика авангарда, а этика Пушкина, Гоголя, Тропинина взяла верх в его душе. Высокие нравственные начала — вот что определяло жизнь и духовный подвиг собирателя. Феликс Евгеньевич был подвижником, можно даже сказать — фанатиком своего дела. Я мало встречал таких людей, которые во имя своей идеи полностью отреклись от благ жизни. На себя ему никогда не хватало ни денег, ни времени. Сколько я его знал, он до самых трескучих морозов ходил в длинном, чуть не до щиколоток, вышедшем из моды кожаном пальто. Старый серый костюм служил ему, пожалуй, не менее пятнадцати лет. Рубашки он носил тёмные, без галстука. Руки у него всегда были в сбоинах и несмываемой никаким растворителем коричневой политуре. Краснодеревщик и бронзовщик — его главные рабочие специальности. В этом деле он был профессором.

Ф.Е. Вишневский свято веровал в древнюю заповедь — все остается людям. Умер он в одночасье, не успев оформить завещание на всё то, что не вошло в Музей В.А. Тропинина. До сих пор стоит у меня перед глазами «Распятие» Лукаса Кранаха, которое висело на двери, ведущей в его комнату. Где оно, это «Распятие»? Всплывет ли и где «воскреснет»? Какова судьба многих других шедевров? Все эти вопросы не праздные, ибо речь идет о духовном наследии.

Источник: Слово