О книге Владимира Нечаева.
Камчатка была и остаётся для большинства россиян «таинственным полуостровом», заповедным местом, овеянным романтическим флёром. Камчатка – «наша», но из-за дороговизны и тяжести перелёта малодоступна для путешествий. Радикальная смена часовых поясов требует сил и времени на перестройку жизненного ритма, а где их взять?!.. Ну, разве что у Чехова. Надо было обладать волей и упорством Антона Павловича, чтобы двинуться в тяжелую поездку, в дальние края – на остров Сахалин. Не Камчатка, но тоже о-о-очень далеко!..
Что же, приходится уповать на местных литераторов. Писатель Владимир Нечаев – житель Петропавловска-Камчатского. На любого литературного редактора «с материка» имя этого города производит сильное впечатление. Неизведанное манит и воодушевляет. И, конечно, рождает жгучее любопытство: какие они, люди сурового края, потомки царских и советских первопроходцев? Наверное, сильнее и лучше тех, кто живёт западнее Уральских гор, в условиях относительного многолюдья.
Книга рассказов и эссе Владимира Нечаева «Исследование дома» (СПб., «Алетейя», 2024) отчасти оправдает ожидания читателя-европейца. В повествованиях «Семь смертей» и «Долина» мы, например, встретимся с отважным охотоведом и фотографом Николаевым, исследователем «медвежьего мира». Прототип легко угадывается – человек неординарной судьбы, легендарный натуралист Виталий Николаенко. Был убит разъярённым медведем.
И всё же камчатская экзотика лишь фон в прозе Владимира Нечаева. Размышления автора в «Долине» – ключ ко многим рассказам сборника. «Мы освоили этот край. Срубили остроги, поставили храмы. Обращали в свою веру живущих здесь до нас. Потом семьдесят лет советской власти… перестройка… Россияния. И значок Ударника соцтруда, прицепленный к камлейке коряка, – всего лишь напоминание об ушедшем. На шнурке – через шею – покровители рода: деревянные фигурки медведя и ворона. Здесь и православный серебряный крестик. Серебро из здешних рудников компании «Ваксберг и Братья». Богатые рудники, но аборигены от разработок получают гроши».
Автор не избегает острых тем и социальных изломов, гражданская позиция его ясна и определённа. В рассказе «Адажио» – одном из лучших в сборнике – перед читателем возникает очень точная картина уходящего в небытие советского строя – под едва слышную музыку Томазо Альбинони. Герой рассказа – линейный монтер районного узла связи. Он вернулся в родной посёлок после нескольких лет скитаний. Однажды, устраняя на чердаке старого барака обрыв телефонной линии, он слышит звуки скрипки. Когда-то, мальчиком, он учился музыке в здешней школе. Теперь рой воспоминаний захватывает героя – жизнь в бараке (из эссе «Улица из одного дома» читатель узнает, что «там я прожил лучшую часть своей жизни»), судьбы его обитателей, горе отрочества – смерть отца от тяжелой болезни. Адажио Альбинони – грустная, рвущая душу музыка, и в тот час на чердаке из слегка разошедшихся пластин трансформатора радиолинии мелодия звучала чудом, будто бы с небес, только для мастера-ремонтника. «Потом он узнал, что умер Леонид Брежнев». В «Адажио» не только высокая концентрация чувства, переживания, не только точность и наглядность описания быта, повседневности, не только документальность биографии, переплавленная в художественность, но и та степень обобщения, когда автор говорит не только о себе, но и в значительной мере о своём поколении: «Многое станет чужим. И все они станут чужими на своей земле».
Чувство заброшенности, ненужности вопиет в рассказе «Нулевой НУП» – о том, как едва теплятся остатки жизни в некогда цветущем, а ныне полностью убитом, оставленном обитателями военном городке. Здесь были аэродром, посёлок, электростанция. «Бегство, исход… Ушли, как племена майя из своих городов». Автор предлагает читателю самому осмыслить причины и последствия трагедии нашей государственности. Теперь от бывшего пункта наблюдения за космосом до выживания в стиле героев Джека Лондона рукой подать: «За кругом неверного света – жёлтые, злые глаза. Волки переминаются, терпеливо ждут». Волки – метафора наших геополитических «партнёров»?..
«Исследование дома» – так, по-инженерному тяжеловесно, назвал свою книгу автор. Дом – это отец и мать. «Давшие мне жизнь, они связывают меня с родом и с моим представлением о рае, который подозрительно похож на моё детство, где много книг, а вода – мы качали её ручной помпой – была необыкновенно вкусна». Дом – это Родина, та, что пишется с большой буквы, сверхдержава, в которой мы жили совсем другими заботами, чем ныне.
Рассказ-диптих «Гроздь винограда» – один из немногих в сборнике, посвященный любви. Он написан в 2009 году. Герой повествования возвращается из Крыма, где он отдыхал в Рыбачьем. Поезд идёт по Украине. На вокзале к герою приходит Инна, знакомство с которой состоялось два года назад. Девушка тогда отдыхала в Крыму вместе с отцом, врачом-кардиологом. («Папа», – говорила Инна. А внутри у него отзывалось – «отец».) Герой рассказа, студент-третьекурсник, рано потерял отца, а с Аркадием Семёновичем, высоким седым мужчиной, похожим на джентльмена, у него сложилось внутреннее согласие и понимание.
И вот теперь он узнаёт от Инны, что её отец умер от инфаркта. Гроздь винограда, купленная в гостинец, тотчас показалась увядшей…
Во второй части повествования герой отправляется к неродной по крови бабушке. Она присматривала за мальчиком с грудного возраста и до семи лет. После смерти мужа женщина уехала на Украину, где сошлась с Иваном Толочкиным, прошедшим войну, плен, Бухенвальд, советский лагерь. «Гость из прошлого» везёт в подарок гроздь винограда и бутылку водки. Но и эта поездка не удалась – бабушка лежала в больнице в Ровно. Победить свою болезнь она не смогла.
Гроздь винограда – символ бессмертия в античной культуре, веры и святого причастия в христианстве. Но любой, самый многозначительный символ, может «не сработать», если не озарён любовью и вдохновением. Рассказ «Гроздь винограда», где герой даже ни разу не поцеловал Инну, наполнен солнцем жизни, светом, движением, и – обещанием. Большой любви – в будущем. Может быть, о ней мы ещё прочитаем у Владимира Нечаева – в других книгах. Рассказ «Гроздь винограда» оживил в воображении читателя и благородного отца-кардиохирурга, и девушку Инну с волосами цвета меди, и грузного Ивана в рабочем фартуке, и самого героя повествования – тоскующего по красоте, ищущего свою дорогу в жизни. Такова сила художественности, о которой Иваном Буниным было сказано – «лишь слову жизнь дана».
В своей книге Владимир Нечаев настаивает на другом методе: не художественности, но фотографической точности изображаемого. Герой многих рассказов сборника – не очень удачливый фотограф Буслаев (в рассказе «Последний рубеж» он срывается в пропасть, пытаясь сделать редкий снимок). Название заключительного раздела книги, «Камера-обскура», должно, – так читается замысел автора, – усилить «оптику» восприятия запечатленных в первой части сборника «вещей и обитателей».
Свой творческий метод Буслаев объясняет в рассказе «Человек с фотокамерой», бессюжетном, как и большинство повествований в сборнике. «Он считал, что людей может объединить не острый сюжет, не анекдот и не житейская история, пусть даже интересно рассказанные, но глубокое обобщение и потаённость». И, как продолжение этих размышлений, «думанье» Буслаева в рассказе «Сглаз»: «Нам всегда кажется, что мы можем вернуться назад, в прежнее, в города, где мы жили когда-то, к знакомым местам и любимым женщинам, которые, верно, ещё помнят нас. И только фотограф знает, что вернуться нельзя. Не вернуться в то место через час и через минуту».
Суждение, если переносить его в область художественной литературы, несколько спорное. Потому что от писателя мы ждём настоящей, нестареющей правды, иной, чем от журналиста или хроникера. Правды объёмной, лишенной фотографической определенности. Именуемой художественностью, то есть любовью к жизни.
Буслаев старается передать на фото не внешние эффекты, а внутреннее состояние, «потаённость». Но, во-первых, не переоцениваем ли мы, писатели, наш «богатый внутренний мир», который, якобы, интересен миру внешнему? А во-вторых, для обращения к «потаённости» совсем не обязательно быть человеком творческой профессии – литератором или художником. Достаточно верить в Бога, стремясь жить по заповедям.
Духовный путь героя книги в этом смысле показателен. Исповедание давних подростковых грехов читается в рассказах-воспоминаниях «Далеко-далёко» (о третировании младшего брата), «Голец» (о гордыне, тщеславии и погубленной рыбе), «Птицы и берег» (об убийстве чайки), «Вещи» (о краже цейсовского бинокля), «Кунгас» (о первой папиросе и подглядывании за отношениями взрослых). О движении к вере повествует рассказ «Самое простое» – герой выполняет «послушание», пропалывая огород под проливным дождём. Бросить нельзя: «…без картошки зимой моей семье было бы совсем плохо. И я стал читать “Отче наш…”. Я молился со всей страстью обречённого». Очень народный, «крестьянский» рассказ. Пожалуй, нет такого огородника в России, который бы не просил отсрочить, или, наоборот, призвать дождь.
Из эссе «Улица из одного дома» мы узнаем, что сцепление событий, связанное со смертью матери, так повлияло на героя, что он «…был смятён, уничтожен; я бежал в православный храм, крестился. После похорон, когда летел обратно, сквозь гул самолётных турбин я слышал хор ангелов». А в эссе «Крест» автор предстанет перед читателем с исповеданием новых грехов: «И я жалею, что в далеком поселке, на холодном северном побережье я не удосужился поставить крест на могиле отца».
Возможно, что крест, завершающий сборник «Исследование дома», призван метафорически заместить собою крест, не поставленный на могиле отца?.. Правомерны ли такие замены? Трудно сказать. Но, ставя крест, составленный из слов личной молитвы в окончание книги, автор как бы «выводит» себя из-под удара земных критиков. И – вверяет своё творение суду самому высокому – Божьему. Дерзость или смирение? Жалоба или отвага? Бог весть.
Пожелаем Владимиру Нечаеву доброго и справедливого отношения к его творчеству.
Лидия Сычева
Источник: Слово