Русский язык: прошлое, настоящее, будущее.
Что говорят, о чём поют малышу, то и входит в его сознание. После баюшки-баю, после безсмертного слова «мама», идёт насыщение его памяти словами окружающего мира. И тем, что они обозначат. Подрастают малыши, сами всё видят, всем заражаются. Познание мира свершается знанием слов. Словесное познание мира самое быстрое и самое надёжное. «Вначале было Слово» — это навсегда.
О, а как быстро несётся жизнь от старта рождения к финалу. В нашей церкви я скоро пятьдесят лет, и многие уже поколения прошли на моей памяти. Вот девушка читает акафист у иконы святителя Спиридона, надеясь на замужество, вот она уже под венцом рядом с любимым, вот ждёт ребёночка и старается чаще причащаться, вот уже бережно и трогательно несёт ко Причастию малыша в белоснежных пелёнках, а вот и этот малыш на руках у неё, и они вместе прикладываются к иконе Божией Матери, вот он сам достаёт до иконы. И вдруг, иначе не скажешь, вдруг вскоре этот бывший только что малышом мальчишечка несёт в храм на руках свою сестричку.
Вырастал я в доме на конном дворе лесхоза среди слов: печка, кошка, окно, оглобли, хомуты, дуга, лошади, корова, курицы, собаки, телёнок, поросёнок, жеребёнок, огород, деревья, палисадник, астры, мальвы, сенокос, баня, изба, сарай, сани, телега, вожжи, удила, супонь, завёртка, лапти, портянки, полати, на дворе трава, на траве дрова, колодец, солнце, грядки, палисадник, луга, родник, река, лыжи, санки, мороз, метели, снежные крепости, сивериха, берёзовый сок, разливы… неисчислимое множество явлений, предметов, понятий входило в меня. Да, и русские песни в застольях.
Школа усилила познание мира. По каждому предмету расширение сведений о Вселенной. Физика: свойства предметов, движение, инерция, действие равно противодействию, химия: аш два о, биология: состав и роль живых клеток, геометрия-тригонометрия: синус-косинус, биссектриса, катет, сектор, сегмент, гипотенуза, рейс-федер. Литература: ямб, хорей, амфибрахий, гекзаметр, Радищев, Пушкин, Илья Муромец, Пересвет, пионерия, комсомол, Павка Корчагин, Зоя Космодемьянская, завязка, кульминация, развязка, ревизор, дядя самых честных правил, инвалиды, демонстрации, лозунги… Русский язык: что чем выражено, сказуемое подлежащим, перед что запятая, разбор по частям и членам предложения, суффикс, префикс, морфемы, фонемы, корень, приставка, окончание…
И всегда работа, работа. И на земле и на технике. Мы, мальчишки, тянулись к тракторам, машинам, к шоферам, трактористам, комбайнерам. Форсунки, жиклёр, автол, солярка, солидол, бензин-керосин, ключ девять на двенадцать, газовый ключ, ключ разводной, радиатор, дизель, карбюратор, шатун, коленвал, кривошип, пускач, коробка передач, приводной ремень, цилиндр, головка блока, дифер, клапанА, заклёпки, заточка, триер, фордзон-путиловец, магнето, цельношнековый хедер, пила, топор, дрова, хлев, огород, сенокос, дрова…
Много всего добавила армия: подъём, отбой, стартовая позиция, развод, караул, самоволка, колючка, наряд, увольнение, политзанятия, хлеборезка, люблю, друзья, три слова я: кино, отбой, столовая, полоса препятствий, стрельбы, зачёт по последнему, пост сдал — пост принял, салага, старик, сирена, тревога, полигон, СКС, ППШ, ракета, бесплатные конверты, ожидание писем, марш-бросок, дембель…
А уж что говорить о желанных институтских годах: семестр, языкознание, хвосты, старославянский, начатки греческого, латынь, зарубежка, диамат, истмат, устный и письменный период литературы, битлы, Кеннеди, немецкий вас ист дас, сравнительное языкознание, целина, методика, тезаурус, шефские концерты, спецкурс, колоквиум, Бодуэн-де-Куртенэ, гаудеамус игитур, литобъединение, Илиада жена Одиссея, пионерлагеря…
А газетное, журнальное, сценарное, теле-киношно-театральное время, это же тут и халтура, и подборка, и контр-ажур, редсоветы, зарез, строкомер, нонпарель, курсив, загон, засыл, подвал, прогон, застольная, генеральная, инсценировка, оригинальная и по мотивам, кулисы, интриги, сплетни, доносы, премьера, провал, гамбургский счёт…
То есть новые слова вытесняли старые, которые от этого невольно забывались. Получалось, что и то время, в которое они звучали, размывалось и тускнело в памяти. Да что память – образ жизни менялся. И, важно заметить, новые слова были, во многом, не русских корней. А от этого, что ещё ужасней, мышление искажалось. Русскость истощалась. В Москве живу, по Москве хожу седьмой десяток лет, и что вижу? Москва перестаёт быть Москвой, чернеет, теряет русское лицо. Вывесок на русском почти нет. Это же подспудно действует на умонастроение. И просто на настроение. Любое прочитанное, увиденное, произнесённое слово приходит в окружении того, что означает, облачко такое вокруг слова. А если слова чужестранные, нашему подсознанию приходится настраивается на него, даже и под него, голова и память питаются парами ядовитых облаков. И, как ни сопротивляйся, они, конечно, поддаются влиянию.
Кто-то, уже давно, точно сказал: мы все обросли словами. Я добавляю: как звери шерстью. Сейчас, и всегда, непрерывно идёт извержение слов: из телевизоров, радио, приёмников. Люди в разговорах дома и на улице тоже производители слов. В основном, необязательных и ненужных. Не терпят люди молчание, считают его пустотой. А молчать опасаются: замолчали в застолье – милиционер родился. Едут в машине и обязательно говорят. Ещё и приёмник работает, ещё и по мобильникам без конца алялякают. Но давным-давно Священное Писание предостерегало от произнесения не только бранных слов, но и от тех, которые можно было не говорить. Возникновение исихазма — молчания — это как раз сопротивление словесной лавине, погребающей человечество. Как хорошо молчать. Именно в молчании ощущаешь присутствие ангелов рядом собою. Но разве могут молчать политики, обозреватели, женщины, депутаты, — всё это люди разговорного жанра. Не молчание нас доводит до несчастий, а слова, слова, слова. Девять десятых произносимых слов можно было, и нужно было, не говорить
Но это легко сказать. Попробуй пребыть в молчании. Замолчал, молчишь, не хочешь нарушать хорошее настроение в семье, но бесы-то разве могут не соваться в нашу жизнь, они дружбу, любовь ненавидят, обязательно за язычок дёрнут. И ляпнешь какую-нибудь обидную глупость. Вот и готова размолвка, вот и день пропал.
К чему говорю? К тому, что пора мне делиться опытом пребывания на земле. Вроде и опыт-то как у всех, о моём уходящем поколении говорю, все мы такое или близкое к тому проживали. Да, но не все так долго живут, не все застали портянки и дедушку в лаптях, который засевал зерно, зачерпывая его ладонью из огромного лукошка-севалки, и в такт разбрасывания зёрен шагающий по пашне. Не все видели, как в морозы заводят машины и трактора, заливая в радиаторы кипяток, а то и разводя под днищем мотора огонь, что строжайше запрещено, не все знают, как занесённый снегом тракт расчищают трактора, которые тянут огромный треугольник брёвен, называемый раздвигою. На неё можно было запрыгнуть и ехать на ней, восхищённо глядя, как она, как корабль воду, раздвигает снега.
Но что с того, что рассказываю о таком своём прожитом, оно же не могло именно таким длиться. Хотя оно могло и должно было бы смениться не тем, чем сменилось. А то, что моё прожитое уже никому почти не интересно, это моя печаль. Мне-то хватило бы с моим познанием мира спокойно дожить свой срок в этом мире. Но мир-то этот уже был не этот, менялся. И уже его трудно считать своим. Меняли его слова. И я дожил вначале до слов: телевидение, пенициллин, пятидневка, летучка, хрущёбы, космос, а совсем скоро обрушились на нас совершенно чужеродные слова, начисто лишенные русского праязыка: нато, ксерокс, ноут-бук, принтер, флэшка, айфон, айпед, саун-трек, формат, кэш-бек, макдональдс… По сути насильно внедряемые.
На размышления о перемене жизни в зависимости от прихода в жизнь новых слов натолкнуло известие о том, что на родине снесли здание родильного дома, в котором я появился на свет Божий. Свет Божий в то воскресное утро седьмого сентября был прекрасен: русское село на Великом Сибирском тракте, начало золотой осени, река, уносящая воды моей родины через реки Вятку и Каму к Волге, и люди, встретившие меня в этом мире, замечательнейшие люди: добрые, красивые, сильные, любящие родину. Мимо этого родильного дома, а рядом с ним была больница, в которой умер дедушка, мы бежали на реку, на паромную переправу, на Красную гору, с которой открывался вид на северные неоглядные дали. Встречали огромное стадо коров, в котором была и наша любимица. Радовалась нам, тяжело шагала. Давали ей посоленный ломоть ржаного хлеба и шли с ней рядом до нашего дома. Капли белого молока падали на тёплую пыль улицы.
А ранние вставания перед походами за ягодами, грибами, на сенокос, зимой за сеном на санях по льду реки. Ночные небесные скопления созвездий, Млечный путь, перекинутый через всё небо, которое после летней грозы подпирала разноцветная радуга. Это всё во мне, оно меня хранит за то, что я взаимно храню его. Не даёт поддаваться охмурению засилием нерусскости. Ведь до чего дожили, живём как за границей, русских на улицах всё меньше. Неужели мы так вот, безропотно, уходим с земель, подаренных нам Богом? Оставим их Востоку и Западу?
Вспомним оголландование России Петром, офранцуживание Екатериной и Николаем. И только сила народного глубинного духа спасала нас от гибели. И только на неё можно надеяться. И на то, что слова: Бог, Россия, родина, хлеб, вода, небо, звёзды, любимые люди — будут всегда главными.
Владимир Крупин
Источник: Слово