Диссидент-патриот.

Перечитывая подшивки газеты «День», начавшей выходить (пробный «нулевой» выпуск) в самом конце 1990 года и разгромленной автоматчиками Ельцина в «чёрном октябре» 1993-го, нередко встречаешь удивительные материалы — вроде бы давным-давно без следа ушедшие из памяти, но за прошедшие годы-десятилетия ставшие — порой одной мыслью или даже одним словом — частью самого тебя. И забытая уже, утраченная было духовная близость, духовное родство напоминает о себе, внезапно оживая.

В феврале 1992 года писатель-диссидент и эмигрант Владимир Емельянович Максимов (настоящее имя — Лев Алексеевич Самсонов; 27 ноября 1930 г. — 26 марта 1995 г.), автор романов «Семь дней творения» (правда, не мира, как в библейской Книги Бытия, а русского человека советской эпохи) «Карантин» (своего рода советский «Декамерон», весьма далёкий от возрожденческого шедевра Бокаччо, но всё же посвящённый преодолению «тягостного хаоса бытия»), «Прощание из ниоткуда», главный редактор журнала «Континент», в интервью нашей газете, опубликованном под заголовком «Я всё же надеюсь на чудо…», недоумевал тому, что все постсоветские «демократы» почему-то так пекутся о переустройстве России, усиливая тем самым её агонию: «Если Шеварднадзе — такой знающий демократ, такой знающий политик, почему бы ему… на примере своей Грузии не показать нам, что надо делать, как надо осуществлять демократизацию, приватизацию? Почему все — не только он — пытаются экспериментировать лишь в России?» Казалось бы, мелкое, проходное замечание, но оно касалось глубинной, фундаментальной проблемы: если для обществ союзных республик уничтожение СССР было лишь «сменой хозяина», то для российского общества оно в «лихие девяностые» означало намного большее и катастрофическое — как минимум, утрату прежних смыслов бытия. И советская «красная» идентичность, ещё недавно живая и победоносная, водрузившая Знамя Победы над рейхстагом, совершившая прорыв в космос, к концу 1980-х годов истаяла как сахар в горячем чае «рыночных реформ» и «общечеловеческих ценностей», а вдобавок — активно возрождаемого и насаждаемого в недавно ещё «братских» республиках не просто национализма, но антирусского «нацменоализма». Слова Владимира Максимова были проявителями и закрепителями этой новой реальности.

Как известно, семь городов древней Эллады спорили за честь считаться родиной Гомера. У знаменитой фразы «Мы метили в коммунизм, а попали в Россию», появившейся сразу после расстрела Дома Советов в Москве, возможных авторов всего двое. Одни называют в этом качестве философа, писателя и художника Александра Зиновьева, другие — Владимира Максимова. Для обоих такие слова выглядят равно естественными и, что самое главное, полностью адекватными их внутреннему масштабу. Но произошла ли у них ошибка с «выбором жизненной цели», — ошибка, которую оба нашли в себе внутренние силы признать, в то время как множество других извлекали разнообразные выгоды из «удачной охоты» на СССР? По крайней мере, в случае Владимира Максимова ситуация выглядит несколько более сложной.

«Семьдесят лет идеологической наркомании, когда соблазнительные химеры возносили нас в призрачные высоты социальной гармонии, не оставлявшей нам ни места, ни времени для осмысления реальной действительности», — эти максимовские строки появились не на пустом месте. Жизненный путь писателя, что стало едва ли не общим местом в его биографии, с самых ранних лет выстраивался — вольно или невольно — под образец горячо любимого им «буревестника революции» Максима Горького: бродяжничество, успешный дебют в литературе на основе творческой сублимации полученного «на дне» общества опыта, жёсткий конфликт с действующими литературными и прочими властями (советскими, поскольку других тогда в нашей стране не было), плодоносная работа в эмиграции по организации альтернативного официальному литературного процесса — причём не только в СССР но и во всём «социалистическом лагере» Восточной Европы (Максимову, с 1974 года осевшему в Париже, — видимо, под гарантии Солженицына — доверили издавать журнал «Континент», который носил прежде всего антикоммунистический характер). Но, в отличие от своего исторического прототипа, «новым Горьким» для «новорусской России» Владимир Максимов не стал, да к этому, судя по всему, он и не стремился — прежде всего из-за своего русского патриотизма. Передав в середине 1992 года, по договоренности с западными спонсорами своего журнала (Владимир Бондаренко в «Дне» тогда писал, что этот проект, в текущих социально-исторических условиях неизбежно теряющий своё лицо, стоило просто закрыть), бразды правления «Континентом» либеральному критику Игорю Виноградову, он стал выступать с жёсткой критикой ельцинского режима — в том числе через бывший орган ЦК КПСС газету «Правда».

Разумеется, без весомой собственно литературной составляющей всё это было бы невозможно. Произведения Владимира Максимова переиздаваться в России и находят своих читателей в нашей, некогда «самой читающей», стране, им посвящаются диссертации и статьи литературоведов. Конечно, в условиях СВО и глобальной гибридной войны России против западного «альянса демократий» уровень востребованности Максимова в нашей стране можно считать минимальным, поскольку ни его антикоммунизм, ни его антиельцинизм, ни его опыт по формированию общего восточноевропейского и европейского культурного пространства пока не находят актуального применения. Но практически нет сомнений в том, что когда отношения нашей страны с Западом перестанут определяться его откровенной и неизбывной русофобией, фигура писателя Владимира Емельяновича Максимова получит гораздо большее и вполне заслуженное внимание.

Владимир Максимов

Источник: Завтра