Лето на Северном Кавказе – разгар строительного сезона. «Депрессивный» и «отсталый» регион России, преобразованный в СКФО, поражает масштабами частного строительства. Это не только особняки и виллы, давно обогнавшие по роскоши все западные стандарты. Сегодня это уже огромные торговые дома, кафе и рестораны, обширные предприятия развлекательного характера.

Независимая пресса региона связывает строительный бум с «успешным» освоением дотационных поступлений из федерального центра, существованием полукриминальной экономики и, разумеется, налоговой политикой, имеющей здесь свое своеобразное лицо и делающей заложниками клановых группировок даже первых лиц национальных образований. При несомненных достижениях частного сектора, показатели строительства общедоступного социального жилья в регионе остались далеко позади худших периодов «застоя». И, вероятно, не всем, при существующем уровне коррупции, его придется дождаться. И если с последним все ясно, открытым остается вопрос: чьими руками создаются современные «феодальные гнезда»? Пресса региона иногда открывает нам реальную проблематику новообразованного СКФО.

 

В середине 80 –х годов многим энтузиастам перестройки в нашей стране эта тема могла казаться реликтом далекого прошлого, вызывающим ассоциации с русской классикой – повестью Н.Лескова «Очарованный странник». Слишком невероятным казалось тогда сочетание риторики о «всеобщей демократизации общества с возрождением одной из архаичных традиций ордынского прошлого. Но реалии постперестроечного периода в Российской федерации, создавшие под ликом национальных республик, ряд дотационных псевдогосударств с паразитической экономикой ближневосточного типа и сложившимися на базе разложения российской государственности, клановыми группировками в местной власти, подняли с социального дна мутные потоки криминального сознания. В течение 90-х годов здесь формировалась социальная прослойка, призванная обслуживать нужды и защищать интересы новых «национальных феодалов».

В минувшем году жителей Дагестана, и особенно его славянскую часть, потрясла история с раскрытием органами МВД  в окрестностях гор. Каспийска подпольного предприятия – кирпичного завода, на котором использовался рабский труд граждан Российской федерации, различными путями доставленных в республику и находящихся под присмотром бдительных вооруженных охранников. Интересно, что первые попытки дагестанской прессы раскрыть это подполье наткнулось на грозный отклик местных властей. Сегодня есть все основания говорить о возрождении целой традиции, – по существу, организации коммерческих предприятий по охоте за людьми, представляющих цепочки взаимосвязанных криминальных элементов.

Северный Кавказ, таким образом, становится огромной воронкой и анклавом, где в перспективе исчезновение граждан Российской федерации становится обыденной реальностью.

Предлагаемый материал – статья кандидата исторических наук Иноземцевой Е.И.   «К вопросу о торговле живым товаром в контексте кавказской политики России на Северо-восточном Кавказе в 17 – первой половине 19 века» (см. ниже) подтверждает исторические предпосылки устойчивой тенденции к рецидиву работорговли и рабовладения – темы не очень популярной в советской историографии, но вместе с тем дающей очень четкое понимание того, какие механизмы были положены в основу этого явления. Если иметь ввиду исторический аспект – это отсутствие государственности или ее архаический характер. Если современность – ее кризисное состояние и распад.

20 век на Северном Кавказе вообще то и начался с этого рецидива. Так, например, в разгар гражданской войны банды имама Н. Гоцинского, разграбив цветущий город Хасавюрт, «помогли» соседям – чеченцам взять в плен и рабство последний покидающий город эшелон русских (из числа самых малообеспеченных) Поезд был остановлен у селения Кадиюрт, где несчастных ждали несколько телег с колодками и цепями. Пленников смогли освободить вошедшие в Терскую область части генерала А.И. Деникина, принявшего тогда для предотвращения хаоса, грабежей и разбоев ряд вполне адекватных мер, что и остановило дальнейший геноцид русских.

Вместе с тем, Главнокомандующему Вооруженных сил Юга России, подозревавшему до этого в сепаратизме казачество и вошедшему в пределы Терской области удалось многое понять и увидеть воочию: в частности, где и по каким линиям шел действительно развал российской государственности и кто был ее реальной опорой.

Новая власть уже с 20-х годов вполне определенно давала основания местной национальной советской номенклатуре рассматривать русских как расходный материал истории. Нещадная эксплуатация русских в довоенные и послевоенные годы облекла здесь новые формы, получив обоснование в «трудностях социалистического строительства». Но в подсознании местного населения вырабатывался устойчивый стереотип: «Русские все стерпят. Такова их историческая судьба». На продудаевских митингах начала 90-х годов эти стереотипы будут наполнены уже более емким содержанием с призывами изменить этническую карту региона. Новая дудаевская элита  была хорошо подготовлена и рассматривала славянское население как расходный материал, оставленный советской властью, для нужд строительства «Великой Ичкерии»

Нельзя забывать о том, что новая демократическая власть РФ сдерживала поток информации о геноциде русских в Чечне: печатные издания центра и соседних с Чечней республик игнорировали предоставленную им информацию и российское общество не знало о масштабах происходящего.

Формированию психологии рабовладельцев у северокавказских элит во многом способствовала политика безнаказанности и бесконечных амнистий в отношении северокавказского и, в частности, чеченского криминалитетов. Российскому обществу после проведения двух контртеррористических операций в Чечне так и не были предоставлены материалы судебных решений по многочисленным фактам незаконного лишения свободы и обращения в рабство граждан российской федерации на территории дудаевской и масхадовской Чечни. Так, например, в поле зрения международных правозащитных организаций даже не попали факты жестокого отношения к российским военнопленным, труд которых был насильственно использован для строительства «стратегической» дороги в Грузию через Итум-кале.

Риторика демократической прессы, затрагивающая тему рабства и работорговли сводится к простым постулатам: «Кавказ перенаселен», «Не хватает рабочих мест». Но тема эта не требует дискуссии, так как хорошо изучена местными политологами и историками, давно показавшими в своих исследованиях, что проблема лежит не в плоскости проведения здесь удачной экономической политики – она глубоко коренится в природе самих северокавказских обществ, в их, со всей отчетливостью, в условиях распада государства, проявившихся этнических стереотипах, уровне исторического развития. Последнее обстоятельство во многом объясняет отрицательный опыт попыток слияния в одном социуме и на одной территории славянского и горских этносов. Сопредседатель Русского национального Собора А.Гетманов по этому поводу высказался вполне определенно: «Исторический опыт показал- мы можем жить рядом, но не вместе…»

Последние два десятилетия со всей очевидностью показали – значение экономического фактора федеральными чиновниками, связанными корпоративными интересами, явно преувеличенно. Регион в советский период был одним из самых благополучных на Юге России. Обеспечению и развитой инфраструктуре Грозного и республике могла бы позавидовать любая российская глубинка.

Средством  искоренения исторического реликта рабовладения и работорговли, по мнению общественных организаций России, должна стать реальная программа укрепления российской государственности на Северном Кавказе. Этого не последовало ни после первой, ни после второй антитеррористической операции в Чечне и Дагестане. Решение «русского вопроса» после массового исхода русских (большей частью со своих исконных территорий) не должно пониматься абстрактно, но связываться с неуклонным его возвращением в места прежнего проживания. И хотя позиция федерального центра по условиям этого возвращения сегодня невнятна, в регионе понимают многие – отсутствие русского населения – основного государствообразующего этноса, повергает Северный Кавказ не только в хаос саморазрушения, возобновление бесконечной межплеменной вражды. Образование регионов- изоляторов, неподконтрольных государству ведет неизбежно к реставрации общественных институтов Средневековья.

По мнению многих специалистов, серьезно и долго занимающихся проблемами Северного Кавказа, в регионе, помимо существующих Краснодарского и Ставропольского  краев, должен быть воссоздан еще один эффективный полюс притяжения пророссийских сил, то есть продолжение естественной дуги безопастности, так бездарно утраченной советской властью – это восстановленная Терская область. Разумеется, в том ее составе, где присутствие русского и казачьего населения является преобладающим.

С этой идеей, выраженной в ходе проведенного в феврале 2000 года в Москве Чрезвычайного съезда Комитета по восстановлению Терской области, тесно связана и другая, но более насущная – переструктуризация промышленности Северного Кавказа, то есть перевод наиболее значимых промышленных предприятий региона, ставших в национальных республиках салонами для торговли товарами иностранных фирм, в эту зону. Заметим, что предложенные меры ни в коей степени не ущемляют «титульное» население, для части которого пребывание в новой административно-территориальной единице лишь будет означать неукоснительное следование российским законам, но отнюдь не навязывание политического влияния национальных кланов  остальному населению региона, что уже привело регион в 90-е годы к демографической катастрофе. Сегодня же одно лишь упование на экономику, безудержная закачка дотационных средств в регион способствует лишь поднятию потребительской активности клановых структур, что и подтвердилось на недавней встрече глав национальных образований Северного Кавказа с премьер –министром РФ В.В. Путиным. Бесконтрольное освоение этих средств – один из реальных стимулов восстановления рабовладения и работорговли в регионе.

Российская Конституция, даже в нынешнем виде, вполне допускает изменение административно-территориальных границ и образование новых субъектов федерации.

В историческом аспекте административно-территориальное деление России никогда не было объектом поклонения. Границы губерний менялись в зависимости от экономических и военно-политических условий. Таким образом, рецидив такого печального явления как реставрация средневекового института рабовладения и работорговли свидетельствует о глубоком системном кризисе российской государственности на Северном Кавказе. Он констатирует, по существу, уход государства с арены общественно- политических процессов и отказ от дальнейшего государственного строительства в регионе.

 

Руководитель группы «Русский Кавказ»

СОБОРА РУССКОГО НАРОДА

Владимир  Пархоменко

 

К ВОПРОСУ О ТОРГОВЛЕ «ЖИВЫМ ТОВАРОМ» В КОНТЕКСТЕ КАВКАЗСКОЙ ПОЛИТИКИ РОССИИ НА СЕВЕРО-ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ В XVII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX В.

 

В системе сложных взаимоотношений народов Северо-Восточного Кавказа в прошлом определенный негативный баланс приходился на развитие работорговли в регионе. Непрекращающиеся феодальные междоусобицы, политическая нестабильность, огромный спрос и высокие цены на «живой товар» содействовали процветанию работорговли.

Вопрос о рабстве в средневековом Дагестане получил освещение в нескольких специальных работах, а также затрагивался во многих статьях по истории региона [1; 2; 3; 4; 5]. Что касается работорговли, вернее «пленнопродавства» (не совсем благозвучный термин, встречающийся в дореволюционных изданиях, но на деле более точно отражающий суть этого явления), то этот вопрос разработан недостаточно полно.

К остро стоящей теме «кавказского пленника» в русской поэзии впервые обратился В.А. Жуковский в своем послании «К Воейкову» (29 января 1814 г.): «…как Терек в быстром беге меж виноградников шумел, где часто, притаясь на бреге, чеченец иль черкес, сидел под буркой с гибельным арканом…». У А.С. Пушкина мы обнаруживаем следующее: «Его настигнул враг летучий, несчастный пал на чуждый брег. И слабого питомца нет. К горам повлек аркан могучий» (Кавказский пленник. 1821–1822). Эта тема тревожно звучит и ныне в связи с реалиями кавказских событий сегодняшнего дня.

Как известно, на Северном Кавказе, в Дагестане в частности, внешний источник рабства был основным [2, с. 157]. Феодальными владетелями организовывались, в сущности, коммерческие предприятия – охота за людьми с целью работорговли или выкупа [3, с. 19–20]. М.Б. Лобанов-Ростовский писал: «…рабы, происходят или от пленных, взятых на войне, или от вольных людей, обманом вывезенных из своих деревень и проданных потом какому-нибудь кумыку, князю или узденю. Промышленность эта до сих пор (середина XIX в. – Е.И.) очень деятельно производится между ними. Молодые удальцы их, рыская по соседям, чтобы выглядеть, из какого табуна можно будет угнать лошадь или буйвола, не пропустят удобного случая украсть мальчика или девочку и даже взрослого, когда на то есть возможность» [4, с. 148].

В «Докладной записке начальника Дагестанской области Главнокомандующему Кавказской армией кн. Барятинскому» от 30 марта 1861 г. сообщается, что здесь класс рабов «образовался большею частью из пленных христиан, захваченных в хищнических набегах, и находится в самом унизительном состоянии, какое только можно создать для человека. Рабы и рабыни считаются принадлежностью владельцев своих как и всякое другое домашнее животное, с которым хозяин вправе поступить как он хочет. Их личность ограждается одним только интересом владельцев и они берегут невольников своих …потому, что, лишившись раба, понесут материальный ущерб…» [6, л. 1].

Таким образом, контингент рабов, поставляемых на невольничьи рынки Кавказа в XVIII в., пополнялся в основном за счет пленников-христиан «мужска и женска полу, природы из Грузии, ясырей» [7, с. 48]. Основными покупателями последних выступали турецкие и крымские купцы, связанные узами куначества с феодальными владетелями Большой и Малой Кабарды, Чечни и Дагестана, через которых они и приобретали ценный «живой товар» [8, л. 93, 95]. Захват пленников-ясырей для продажи не считался делом позорным, скорее наоборот.

Одним из значительных центров работорговли на Северо-Восточном Кавказе являлось селение Эндирей. В народной памяти и доныне бытуют легенды об эндирейском торжище невольниками:

«…В аул Эндери на невольничий торг,

Печальные шли караваны,

Богатый невольничий рынок его

Соперничал с рынком Стамбула,

Съезжались купцы из далеких сторон

За редким товаром аула…». [10, с. 189].

Кизлярский комендант А.И. Ахвердов, сообщал: «Деревня сия есть всему кавказскому народу воротами, ведущими на плоскость, в которую из всех мест лезгины, в Кавказе внутри живущие, чеченцы и прочие народы достатых ими в плен разных родов людей приводят на продажу, которых большею частью покупают у горцев и чеченцев сами андреевские жители… Сим ремеслом, перекупкою и продажею пленных, андреевцы довольно обогатели. Часть же пленных, самых лучших, обоего пола дают андреевцы приезжающим из Константинополя и Анапы туркам и жидам, а иногда и сами доставляют в Константинополь и продают там за великие деньги» [11, с. 213].

С. Броневский называл Эндирей «главною ярмонкою для торга пленными». Эндирейцы скупали пленников у горцев в обмен на порох, хлеб, соль, а иногда и за деньги. Отсюда, сообщал он, «скованных пленников проводят большими конвоями через земли чеченские, ингушские и черкесские скрытными дорогами мимо российских караулов до Анапы. Прежде таковые караваны отправлялись также через Куманскую и Кубанскую степь в Крым и оттуда в Константинополь», откуда часть отправлялась в Египет и в Левантские порты» [1, с. 199]. «…Весьма жадно они (эндирейцы – Е.И.) по всем местам в горах их (невольников – Е.И.) закупают и отправляют на продажу в Анапу и в другие турецкие города» [12, с. 756]. Базары в Ахалцыхе, Эндирее и Анапе были переполнены грузинскими невольниками. «Продавали их хищники (здесь – «горцы Северного Кавказа» – Е.И.), продавали грузинские князья, продавали и мирные грузины, похищая детей у соседей» [13, с. 47].

В одном из архивных документов XVIII в. сообщается о продаже в Эндирее ясыря, привезенного из Тарков в «Чеченскую деревню». В другом говорится о грузине, взятом «из Тифлиса в полон тавлинцами», который был «продан кумыкам, а от них черкесам в Большую Кабарду» [14, л. 27, 29]. В показаниях «беглых» в Кизляр ясырей фиксируются различные села Дагестана, откуда они бежали: Хунзах, Мехельта, Гимры, Унцукуль, Балхар и др. [15, л. 3, 4, 8, 22, 28, 44, 45].

Живой товар можно было приобрести в Тарках, Дербенте и др., где велась бойкая торговля рабами, являвшаяся одной из статей доходов дагестанских феодалов. Вплоть до XIX в. селение Джар на границе Дагестана с Грузией также было одним из значительных невольничьих рынков региона [3, с. 19, 20]. Известно, что в Анди некоторые из состоятельных жителей владели большим числом пленных и «богатели от торга людьми» [2, с. 158].

Практиковавшаяся в регионе в течение столетий работорговля вызвала появление посредников в лице купцов, у которых торговля рабами превратилась в специальный промысел. P.M. Магомедов пишет: «в Аварии часть рабов продавали восточным купцам через скупщиков в Дербенте, Тарках, Аксае…» [16, с. 182]. По свидетельству дореволюционных авторов, «…Этого рода торговлею усиленно занимались армяне, которые не оставляли этого промысла и с появлением русских на Кавказе. Пользуясь своим положением, они помогали горцам воровать людей в наших пределах, получая за это соответствующее вознаграждение от горцев, а потом помогали русскому Правительству в переговорах с горцами о выкупе тех же пленных – также не без вознаграждения, или же сами выкупали, чтобы перепродавать их русским…» [17, с. 7].

Русский ученый, действительный член Российской академии наук, профессор С.Г. Гмелин, возглавлявший экспедицию по изучению географических условий, экономики и политического строя народов Восточного Кавказа, в 1774 г. плененный уцмием Кайтага и погибший в ожидании выкупа в сел. Ахмедкент в Дагестане, свидетельствовал, что дагестанцы похищают людей, «как весьма приятную себе добычу с собой увозят и как невольников продают» [16, с. 167].

У вайнахов рабство возникло в общих чертах так же, как и у других горских народов Северного Кавказа. Основным источником рабства был захват военнопленных, а также похищение людей, закабаление должников, купля-продажа бедных соплеменников. Торговля рабами со временем у вайнахов становится своеобразным доходным промыслом. По мнению М. Мамакаева, «…сначала рабовладение в Чечне ограничивается военнопленными, но постепенно, принимая довольно широкий характер, распространяется на местное население… пленение и продажа людей здесь было довольно развитым ремеслом. Чаще всего дарили и продавали сирот, детей и вообще слабых и беззащитных людей» [18, с. 67]. У. Лаудаев писал, что чеченцы «тайно похищали или силой уводили слабых людей соседних племен и своих соотечественников и продавали их за деньги… Частые неурожаи… заставляли некоторых во избежание голодной смерти целого семейства продавать или менять на хлеб одного сочлена, дабы этой мерой спасти остальных от смерти…» [19, с. 14].

Кизлярский комендантский архив дает нам сведения о высоких ценах на ясырей, что, вероятно, можно объяснить большим спросом со стороны кабардинских феодалов, имевших крупные прибыли от перепродажи невольников крымским и турецким купцам, да и самих купцов, которые через Большую и Малую Кабарду беспрепятственно добирались до невольничьих рынков Дагестана [20, л. 9]. Цена зависела и «…от ряда внешнеполитических и внутренних обстоятельств. В зависимости от физических особенностей, знания ремесла, а также в зависимости от красоты и возраста, цена раба колебалась от 100 до 600 рублей» [35, с.49]. Можно предположить, что примерно так же дело обстояло и в XVIII в. Так, в архивном документе – письме эндирейского владетеля Темира Хамзина (1758 г.) на имя кизлярского коменданта, который до этого просил его содействовать выкупу пленницы, грузинской попадьи, сообщается буквально следующее: «… Та … невольница … находится здесь [в Эндирее – Е.И.] у крымчанина по имени Солтан-мурад-Хаджи. Когда мы вызвали упомянутого Хаджи», он сказал, что купил ее за 20 туманов (т.е. 200 руб. – Е.И.), а «когда мы много раз просили, требовали и умоляли, он, уважив нас, простил нам 3 тумана и уступил [невольницу] за 17 туманов наличными. Необходимо в течение этого месяца, приложив все усилия и старания, стремиться отправить [в Эндирей] ту … сумму, чтобы мы [успели] вручить ее хозяину (т.е., крымчанину – Е.И.) и отправить ее к вашему высокоблагородию [в Кизляр]. Если … деньги в течение этого месяца не дойдут [до нас], то мы не можем задерживать этого торговца…» [21, с. 269]. В другом документе, датируемом 1800 г., фиксируется покупка жителями Эндирея и Аксая у «… персиян и других горских народов» 53 ясырей – грузин и армян общей ценою 14.236 руб. Это означает, что каждый ясырь обошелся им в среднем по 270 руб. [22, с. 1156]. Можно только догадываться, какую сумму они предполагали выручить за них от перепродажи.

Таким образом, работорговля приносила баснословные барыши. Если на местах за женщину или девушку просили от 200 до 800 руб. серебром, то на турецких рынках цена подскакивала до 1500 руб. серебром [24, с. 24]. Это позволяло турецким контрабандистам утверждать, что если из 10 судов, нагруженных «живым товаром», они потеряют 9, то оставшееся одно окупит всю потерю [25, с. 52,53]. Не удивительно, что турецкие купцы, доставлявшие горцам разный товар, обменивали его не иначе как на девушек и мальчиков [26, с. 318].

Архивные документы (ЦГА РД ф. 379 «Кизлярский комендант») указывают на этническую принадлежность, иногда вероисповедание того или иного ясыря. Так, например, уже упоминаемый выше эндирейский владелец Темир Хамзин сообщал кизлярскому коменданту, что несколько кулов «родом из Черкеса», принадлежавших эндиреевцам, бежали в Кизляр. В другом документе упоминается «кул-къажар», т.е. «раб-перс» [27, л. 83]. В 1759 г. ясырь, но происхождению грузин, был продан жителем сел. Цудахар в Эндирей за 6 лошадей, другой – армянин – за 2 лошади и 8 бурметей (дорогая ткань – Е.И.) [28, л. 84-86]. В 1760 г. ясырь-грузин был продан в Эндирей «черкесу из Большой Кабарды» за четыре лошади [29, л. 9].

Судя по архивным источникам, подавляющее большинство «живого товара» было немусульманского происхождения или из мусульман-шиитов. Причина этого обстоятельства скрывается в том, что, согласно предписаниям ислама, единоверец-мусульманин не мог быть обращен в рабство. Однако не всегда это предписание бралось в расчет, в некоторых случаях им пренебрегали. Так, в письме эндирейских владельцев – Темира Хамзина и Баммата Айдемирова – кизлярскому коменданту (декабрь 1764 г.) сообщается, что аксайские беки угнали их скот и умыкнули их холопов, а также эндирейских узденей, которых затем продали в рабство. Этот документ красноречиво сообщает нам о многом. Во-первых, о характерной для феодального общества междоусобице. Во-вторых, беки Аксая, украв узденей, т.е. людей с достаточно высоким общественным статусом для дагестанского общества, и продав их, попрали тем самым непререкаемый запрет превращать единоверцев-мусульман в рабов. «Грузины, армяне, мингрелы, – свидетельствовал С. Броневский, – составляют большее число сих пленников. Однако бывают между ними магометане и горские жители, захватываемые по случаю междоусобных распрей в барамту или продаваемые родителями от бедности» [21, с. 286].

Другим источником рабства в Дагестане был обычай превращения кровников (канлы) и несостоятельных должников в рабов. В архивных документах конца XVIII в. фиксируется множество сведений, сообщающих о том, как кровники из Дагестана, чтобы избежать мести или продажи в рабство, бежали в Кизляр, назывались христианами, прося покровительства кизлярского коменданта.

Царское правительство всячески пыталось воспрепятствовать работорговле в регионе. Так, еще в «Наказе окольничему кн. Волконскому, определенному в Терки воеводою», от 14 мая 1697 г. терским служилым чинам, а также самому воеводе запрещалось покупать у приезжавших в Терки «кумыцких и кабардинских мурз ясырей». Запрещалось также посылать к «черкасским, кумыцким и ногайским татарам людей своих и толмачей» для покупки пленных, а тем более вывозить их в «российские пределы». Этот указ распространялся и на всех русских людей, прибывавших на Кавказ. За ослушание полагалось жестокое наказание [17, с. 13, 14].

Российская администрация на Кавказе также делала все от нее зависящее, чтобы пресечь торговлю «живым товаром». Терские воеводы, а затем и кизлярский комендант имели специальные денежные средства для выкупа рабов-христиан, особенно русских невольников [14, л. 27].

По существовавшим правилам ясыри из христиан, которым удалось бежать под покровительство кизлярского коменданта, не подлежали возвращению горским владельцам. Лишь в том случае, если владельцы были подданными России, им выплачивалась компенсация: кабардинцам – 50 руб. за раба, кумыкам – 25 руб. «.. .Для выкупа пленных у азиатцев в распоряжение Кавказского начальства ассигновывалась ежегодно известная сумма денег, – свидетельствует дореволюционный автор, – и разрешено было всем Кавказским обитателям русско-подданным, как христианам, так и магометанам, выкупать от непокорных горцев пленников, которые и оставались у выкупивших в услужении определенное только число лет, а затем делались свободными, если не могли сами или кто-либо за них уплатить стоимость выкупа. Бывали случаи отпуска выкупленных под расписки в уплате долга по выкупу» [17, с. 6].

Кумыкские феодалы, поддерживающие с российскими властями в лице кизлярского коменданта дружеские отношения, принимали в этом процессе живейшее участие. Так, в одном из своих писем тарковский шамхал Муртузали сообщает о том, что в Тарки из «дальних гор» сбежал русский пленник, которого он препроводил в Кизляр. Однако опасается, что хозяева этого ясыря, горцы, захватят у него барамту и будут требовать в выкуп двойную цену, так как «ныне холопы чрезвычайно дорогие», по 150–200 руб. «Прошу …. прислать ко мне 150 руб. за пленника, а если же горцы потребуют сверх того, то я доплачу … и о том сообщу», – писал Муртузали-шамхал [23, л. 2].

Следует, однако, отметить, что в кавказоведении существует мнение, будто таким образом царская администрация в регионе лишь в очень незначительной мере способствовала ограничению работорговли, если только не провоцировала ее [26, с. 41], а некоторые алчные представители российской администрации на местах нередко выступали заинтересованной стороной в этом процессе. Надо полагать, что выкуп ясырей российскими властями, с одной стороны, являлся актом гуманности, с другой – поощрял местных кавказских владетелей на набеги и захват пленников с целью их выгодной продажи или обмена. Однако, по наблюдениям Г.М.-Р. Оразаева, чаще всего случалось так, что хозяин пленника, как и владельцы рабов, охотнее сбывали свой товар на рынке, где спрос на ясырей и цены были выше [21, с. 65]. Приведем пример: эндирейские и аксайские жители обратились в 1802 г. в Кавказское пограничное начальство с жалобой на Кизлярскую таможенную службу в несоблюдении прежних порядков: раньше «…бежавшие холопья от них на Линию из магометан возвращаемы были обратно, а за плененных христиан выдаваемы были хозяевам деньги, какие ими на покупку их употреблены». На что управляющий пограничными делами Кавказского края ген.-л. К.Ф. Кнорринг отвечал, что «холопья от аксаевцев и андреевцев к нам бегущие тотчас им возвращаются, да и за пленных христиан выкупные деньги выдаваемы им были, если бы они пленников таковых представляли; но во все время начальства моего здесь ни один таковой пленник в представлении от них не был…, а охотнее отправляют на продажу в турецкие города» [12, с. 756].

Случалось, что от беспросветной жизни, отчаявшись, в одиночку и целыми семьями бежали ясыри и чагары, желая «избыть холопство», «прогневавшись на хозяина своего», в пограничные русские земли, чаще всего в Кизляр, где объявляли себя христианами, в малолетстве плененными в Грузии или украденными в казачьих станицах. Были и такие, которые, приняв крещение, становились Марьями и Иванами и селились в Кизляре или близлежащих станицах. По вопросу о беглых завязывалась переписка между дагестанскими владетелями и русской администрацией Кизляра и Астрахани. Так, летом 1753 г. тарковский Хасбулат-шамхал сообщал кизлярскому коменданту, что у прибывшего в Тарки от крымского хана человека, который оттуда отправился в Аксай, «понеже во оной Аксаевской деревне продажа ясыря бывает», сбежали четыре ясыря. Свое требование отыскать и возвратить бежавших предположительно в Кизляр ясырей шамхал заканчивал так: «.. ежели означенных ясырей не отдадите, то может произойти промеж нами неприятство» [30, л. 40]. На аналогичную просьбу вернуть бежавших в Кизляр ясырей, принадлежавших крымскому купцу, кизлярский комендант сделал костековскому владельцу внушение: «… впредь о таких конаках крымских рекомендации не чинить» [31, л. 27]. Бегство рабов и крепостных в «российские пределы» принимало настолько большие размеры, что феодальные владетели в своих письмах к коменданту писали, что «ежели оные ясыри останутся там, то здешние и остальные наши ясыри все сбегут, то уж тогда нам работать некому будет», а «подвластные наши [из-за этого] претерпевают крайнее разорение» [32, л. 29,93,23].

Политика царского правительства по отношению к рабству и работорговле на Северном Кавказе была противоречивой и непоследовательной, хотя русскими военачальниками и предпринимались шаги, приведшие к ограничению этого явления. Так, было «… запрещено пропускать в кумыцкие и Дагистанские жилища крымских купцов, промышляющих торговлею невольников …» [12, с. 85]. В обосновании к проекту строительства «Александрова пути» (Военно-грузинская дорога – Е.И.) выражалась уверенность, что «чеченцам, андреевским жителям и всему Дагистану сим путем пресечена будет дорога водить пленников на продажу в Анапу, а потом, когда со временем пресечется таковая же из Дагистана в Персию, то сей постыдной и против самого человечества вкоренившийся торг нечувствительно (читай: постепенно – Е.И.) уничтожаться должен» [22, с. 224].

До присоединения Дагестана к России царские власти в ходе политических переговоров с дагестанскими владельцами о принятии ими подданства одним из условий ставили безоговорочное освобождение русских невольников. При этом, как уже указывалось выше, практиковался выкуп невольников-христиан, для чего казна ассигновала определенные средства. С другой стороны, русские власти, желая наладить и сохранить хорошие отношения с дагестанскими владетелями, возвращали бежавших в пограничные русские крепости рабов нехристианского происхождения. Следует заметить, что существующее положение Кавказская администрация использовала в качестве своего рода политического рычага в отношениях с местными феодалами. Это красноречиво подтверждает «Историческая справка…», где говорится следующее: «Все распоряжения русского правительства относительно сокращения торговли людьми и освобождения последних от рабства играли большую роль в сношениях наших с горцами, которые часто обращались к русскому правительству с просьбами оставить во владении их рабов, а непокорные ставили условием своей покорности, чтобы русские оказали содействие к отобранию невольников у других племен и возвращению им» [17, с. 7].

Извечно соперничавшие за сферы влияния на Кавказе – Османская империя и Россия – одинаково строили свои взаимоотношения с горской и степной знатью региона, предпочитая использовать социальные противоречия в среде кавказского населения в качестве своеобразного инструмента воздействия на феодальных владетелей, ориентировавшихся на сюзеренитет враждебного государства. Как крепостническая Россия (где торговля людьми, к сожалению, также была реальностью), так и Османская империя и Крым, в которых работорговля считалась прибыльной отраслью хозяйственной деятельности, не только провоцировали конфликты, сопровождавшиеся захватом «живой добычи», но и сквозь пальцы смотрели на подобную деятельность своих союзников и подданных. Так, русский резидент в Стамбуле предлагал Шагин-Гирею – российскому ставленнику на Крымском престоле – урегулировать возникшие противоречия между Крымом и Портой, отправив в качестве подарка султану черкесскую красавицу, а многие подданные российской короны нередко участвовали в сделках по купле-продаже кавказских полонянок [33, с. 209].

В этом смысле в еще более отвратительном свете предстает имперская политика Порты на Кавказе, т.к. и османские султаны и крымские ханы охотно приобретали «черкесских» рабов в качестве ясыря и получали в качестве «поминок» (подарков – Е.И.) к восшествию на трон, игнорируя то обстоятельство, что многие пленники являлись мусульманами [33, с. 10]. «Пока турки и татары пользовались монополией в торговле кавказскими невольниками, – отмечал Осман-бей в середине XIX в., – они мало заботились о проповедовании нравственности и об обращении горцев к исламу; распространение магометанства, без сомнения, стеснило бы эту торговлю, так как продавать черкесов-идолопоклонников не было преступлением, а продажа черкесов-магометан могла бы пасть на совесть правоверных большим упреком» [34, с. 13].

Нередко царские власти на Кавказе, занимая отдельные территории, освобождали рабов целыми аулами с последующим уравнением их в правах с остальными жителями [35, с. 49]. Но подобные меры принимались лишь по отношению к тем рабовладельцам, которые, изменив верноподданническим обязательствам перед царизмом, ориентировались на Турцию и Персию. Что же касается верноподданных, то они продолжали иметь рабов. Более того, в отдельных случаях предпринимаемые властями шаги объективно стимулировали захват «живого товара». А в ходе Кавказской войны официально санкционировали пленение «мирными» дагестанцами «непокорных» горцев. Так, в рапорте ген.-м. Нестерова от 14 марта 1849 г. отмечено: «Пленные горцы, которые были захвачены жителями кумыкского владения, а равно и Надтеречных деревень, по распоряжению… ген.-л. Фрейтага были отдаваемы в пользу поимщиков». Далее он указывал, что предписал российским военачальникам на местах по их усмотрению «пойманных жителей из непокорных горцев отдавать в пользу поимщиков» [2, с. 165].

В рапорте главного кумыкского пристава Кашкарева командующему войсками ген.-м. Барятинскому от 14 апреля 1849 г. сообщается: «Андреевские жители в числе трех человек, ходившие с позволения моего в горы для воровства (подчеркнуто мною – Е.И.), поймали по дороге непокорного гумбетовского жителя Магома-Али Ибрагимова, ехавшего из Юрт-Ауха в свою деревню, который был отдан тем, кто его поймал». Житель Ауха Явбулат Абреков был схвачен и отдан «поимщику» [2, с. 165]. Кстати сказать, такая политика российских властей наблюдалась и ранее. Так, в наказе терскому воеводе Волконскому от 14 мая 1697 г. сказано буквально следующее: «Будет где ратные люди в полках Великого государя непослушников повоюют и поемлют у них ясырь и женок, и ребят, и лошадей … велеть тем ратным людям тот погромный ясырь и лошади явить в таможне таможенному голове и продавать на базаре … всяким русским людям, и … на Русь велеть тот погромный ясырь и лошади с Терека пропущать» [17, с. 14].

И лишь в 60-х гг. XIX в. политика царизма в отношении рабства и работорговли на Северном Кавказе стала более-менее последовательной, что было связано с эпохой буржуазных реформ в России. В 1861 г. дагестанским владетелям было в категорической форме запрещено продавать и дарить своих рабов не иначе, как целыми семьями. В 1865 г. было запрещено продавать рабов жителям других областей, однако продажа в пределах той же области разрешалась, но при условии регистрации в окружных управлениях и судах. В этот период царские власти всячески поощряли безвыкупное освобождение владельцами своих рабов. Так, главнокомандующий Кавказской армией объявил благодарность от имени царя Гирей-беку и др. владельцам рабов аула Ахкент в Дагестане за их «человеколюбивый подвиг» – безвозмездное освобождение рабов [2, с. 166].

 

Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. Ч. 2.

Рамазанов Х.Х. К вопросу о рабстве в Дагестане // Ученые записки ИИЯЛ. Даг. ФАН СССР. Махачкала, 1961. Т. 9.

Петрушевский И.П. Джаро-Белоканские вольные общества в первой трети XIX столетия. Внутренний строй и борьба с российским колониальным наступлением. Тифлис, 1934.

Лобанов-Ростовский М.Б. Кумыки, их нравы, обычаи и законы // газ. «Кавказ». 1846 г. № 37.

Айтберов Т.М. К вопросу о рабстве в Дагестане // Письменные памятники и проблемы истории и культуры народов Востока: XII годичная научн. сессия ЛО ИВ АН СССР (краткие сообщения). М., 1977.

ЦГАРД. Ф. 120. Оп. 2. Д. 71а.

Феодаева Ф.З. Русско-дагестанские отношения во II половине XVIII – нач. XIX вв.: Дис. … канд. ист. наук. Махачкала, 1971.

ЦГА РД. Ф. 379. Оп. 1. Д. 1204; Ф. 330. Оп. 1. Д. 28.

Пушкин А.С. Сочинения. В 3х т. М., 1986. Т. 2.

Ибрагимова М. Стихи и поэмы. М., 1999.

История, география, этнография Дагестана XVIII–XIX вв.: Архивные материалы (Под ред. М.О. Косвена и X.-М. Хашаева). М., 1958.

АКАК. Т. 1.

Ковалевский П.И. Кавказ. СПб., 1915. Т. П.

ЦГА РД. Ф. 379. Oп. 1. Д. 125.

Там же. Ф. 339. Оп. 1. Д. 451.

Магомедов P.M. Общественно-экономический и политический строй Дагестана в XVIII – начале XIX вв. Махачкала, 1957.

Шамрай B.C. Историческая справка к вопросу о ясырях на Северном Кавказе и в Кубанской области и документы, относящиеся к этому вопросу. Б.м. Б.г.

Хасбулатов Л.И. Установление российской администрации в Чечне (II пол. XIX – нач. XX в.). М., 2001.

Лаудаев У. Чеченское племя // ССКГ. Вып.6. Тифлис, 1871.

ЦГА РД. Ф. 339. Оп. 1. Д. 989.

Оразаев Г.М.-Р. Памятники тюркоязычной деловой переписки в Дагестане XVIH в. (Опыт историко-филологического исследования документов фонда «Кизлярский комендант»). Махачкала, 2002.

АКАК. Т. П.

ЦГА РД. Ф. 379. Оп. 1. Д. 1193.

Касумов А.Х., Касумов Х.А. Геноцид адыгов. Из истории борьбы адыгов за независимость в XIX веке. Нальчик, 1992.

Архив Раевских. СПб., 1910. Т. 3.

Ортобаев Б.Х., Тотоев Ф.К. К освещению общественно-экономического строя народов Кавказа в 1 половине XIX в. в новейшей советской историографии // Народно-освободительное движение горцев Дагестана и Чечни в 20-е–50-е гг. XIX в. Махачкала, 1994.

Секретная миссия в Черкессию русского разведчика барона ф. Торнау. Нальчик, 1999.

ЦГА РД. Ф. 379. Оп. 1. Д. 3. Д. 436.

Там же. Д. 450.

Там же. Д. 494.

Там же. Д. 3592.

Там же. Д. 3201.

Там же. Д. 3320; Д. 3136; Д. 3549.

Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты в XVIII столетии. Одесса, 1889.

Осман-бей. Воспоминания 1855 года. События в Грузии и на Кавказе // Кавказский сборник. Тифлис, 1877. Т. 2.

Освобождение бесправных рабов в Дагестане // ССКГ. Тифлис, 1869. Вып. I.

Елена Иноземцева

Старший научный сотрудник Института истории, археологии и этнографии(РАН г. Махачкала). Эксперт Собора Русского Народа по проблемам славянского населения.