В информационной войне, развязанной и нагнетаемой “Мемориалом”, этим узаконенным монстром предательской направленности, его активистами не оставлено места ни совести, ни здравому смыслу. Всё подчинено невообразимо лживому и мракобесному очернительству тенденциозно избранного периода новейшей истории. В этом меня убедило посещение вышеназванного «музея политических репрессий» АНО “Пермь-36” и детальное ознакомление с его фантасмагорическими “экспонатами” – новоделами, изобретаемыми в пределах разгула злобной фантазии инициаторов, озабоченных явно просматривающимися в их деятельности шкурными целями.
Прежде всего, буквально бьёт в глаза дилетантский эклектизм то в нагромождениях ржавого металлического лома, трудно поддающегося разумному объяснению его “музейного” смысла, то в раскладе никак не согласующихся между собой искусственных поделок, выдаваемых за некие принадлежности быта заключённых (осуждённых) пенитенциарной системы. При посещениях экскурсантов всему этому хламу придаётся некий сакральный смысл, и экскурсоводы АНО с трепетным придыханием вещают (сохранились видеозаписи!) до предела абсурдные байки явно геббельсовского пошиба, касающиеся «невыносимых» страданий и «ужасов» содержания спецконтингента и целей существования советских пенитенциарных учреждений, но при этом они старательно обходят государственное и общественное предназначение исправительно-трудового ведомства.
Так, например, одна из жилых секций уставлена 4-местными двухъярусными деревянными нарами, якобы привезёнными откуда-то с Чукотки, на каждом спальном месте которых лежат толстые необрезанные (!) и неприбитые доски. При этом объяснение даётся такое: когда заключённый в чём-нибудь провинится, его – в порядке наказания – укладывают спать на одну доску… Но экскурсоводу и его «учёным» шефам не приходит в голову представить себе, как подобное наказание должно осуществляться практически в 40-60-местной секции. Вероятно, сотрудник колонии, по их шизофренической “логике”, должен был приходить к отбою в секцию, снимать одну (из двух) доску и утаскивать её куда-то на время, а потом возвращать на место. Однако, на какое время? На ночь? На неделю? И на каком правовом основании? По постановлению начальника учреждения, который один только имел право принимать решение о наказании? Тогда как же должна выглядеть формулировка – “за то-то и то-то уложить на одну доску”?! При этом в помещении штрафного изолятора, существовавшего специально для наказания нарушителей режима содержания, откидные деревянные койки состояли из прилично обработанных и основательно закреплённых досок (что видно и сегодня). Странная же “логика” у вошедших в очернительский раж “музейщиков”!
О каких деревянных нарах можно говорить, касаясь конкретной колонии № 36, если она только в 1972 году была перепрофилирована для содержания лиц, осуждённых за государственные преступления, когда даже в отдалённых лесных подразделениях о нарах было давно и прочно забыто? Да, они существовали в весьма суровый период жизни государства и народа – в годы крайнего напряжения сил накануне неотвратимо надвигавшегося военного урагана, а также во время войны и в первый послевоенный период. Однако последовательно и повсеместно, по мере появлявшихся экономических возможностей, нары заменялись недорогими двухъярусными койками, подобными тем, которыми обеспечивались воинские казармы. Однако в этой колонии – при её рассматриваемом неординарном режимном статусе и пристальном внимании высших инстанций – их не могло быть по определению.
Но тогда возникает логичный вопрос: зачем “музейщикам” понадобилась явная фальсификация, по существу – преступный эпатирующий подлог, уродующий души посетителей из числа молодёжи и детей школьного возраста? Сотрудники вновь создаваемого (параллельно АНО) государственного музея рассказали, что после смачных фантастических россказней “мемориальских” экскурсоводов некоторые любознательные дети залезали на нары, чтобы полежать в роли “наказанных” на одной доске верхнего яруса, выражая затем вполне понятные эмоции от испытанных ощущений. Что это, если не преступное коверканье истории под вывеской “музея”, направленное на искусственное создание в сознании молодёжи разных возрастов отвращающего ложно-деструктивного фона жизни отцов и дедов?
Эклектизм собранного “с бору по сосенке” псевдомузейного барахла, состоящего из надёрганных отовсюду фальшивок-артефактов, в массе которого случаются, правда, и некоторые вкрапления подлинных предметов (в частности, элементов бытового обустройства, которые можно назвать экспонатами), выглядит не только проявлением дремучего непрофессионализма, исключающего научную систематизацию материалов, но и демонстрирует совершенно очевидную тенденциозно-антисоветскую направленность на шокирующее психологическое подавление неопытных умов и неокрепших душ пещерно-антисоветским негативом. Совершенно чётко прослеживается внешняя вражеская установка на предельное искажение и оплёвывание советского периода жизни нашего народа, стремление представить его молодым поколениям в исключительно извращённом и враждебном виде.
В одном из помещений собраны, среди прочих железяк и обломков, якобы «пыточные» орудия и приспособления, которые должны особенно сильно поражать воображение посетителей. Разбирать и комментировать многочисленные и совершенно бредовые интерпретации применительно к конкретной ИТК-36 не имеет смысла, ибо все эти лихорадочные завихрения находятся за пределами нормальных психических процессов.
Для того, чтобы представить картину жизни пенитенциарного учреждения в рассматриваемые годы, автору этих строк нет необходимости обращаться к архивным документам – цифрам и таблицам. Эта жизнь познана изнутри в течение без малого 40-летнего периода службы (с 1956-го по 1995 гг.) в лесных подразделениях исправительно-трудового ведомства, как говорится, «на переднем крае», лицом к лицу с разнокалиберными обитателями пенитенциарных «зон», от подъёма до отбоя, в процессе разностороннего исправительного труда.
Прежде всего считаю необходимым обратить внимание читателя на один основополагающий момент: пенитенциарная система является одной из наисложнейших государственных структур, поэтому её деятельность регулируется специально принятыми законами и утверждёнными подзаконными актами, которыми она всегда руководствовалась достаточно строго (если руководитель любого подразделения не хотел давать показания «через стол» о допущенных либо умышленно совершённых нарушениях). Эти нормативные документы подробнейшим образом регламентировали её деятельность, а исполнение и следование им контролировались органами прокуратуры (с соответствующей специализацией её сотрудников, гарантирующей высокую компетентность). Так, примерно за 2 года до создания рассматриваемой ИТК-36 для лиц, совершивших тяжкие государственные преступления, Верховным Советом СССР были приняты «Основы исправительно-трудового законодательства», а непродолжительное время спустя – Исправительно-трудовой кодекс», на основании которого в 1972 году разработаны и утверждены «Правила внутреннего распорядка ИТУ». В целях неукоснительного соблюдения личным составом ИТУ социалистической законности по этим документам каждый сотрудник был обязан, независимо от должности и профессиональной принадлежности, сдать зачёты, для чего во всех структурных подразделениях приказами руководителей создавались экзаменационные комиссии (под председательством старшего начальника), оценивавшие (как правило, с использованием билетов и дополнительного опроса) знания сотрудников, что в обязательном порядке отражалось затем в служебных аттестациях и характеристиках, а, следовательно, влияло и на кадровые перемещения.
Надо заметить, что ИТК-36 имела несколько отличный статус в связи со специфическими особенностями содержавшегося в ней контингента, антисоветского по духу и своим программным целям, изначально ориентированного на любое противодействие администрации, создание конфликтных ситуаций и провокаций, обжалования по любому – чаще всего искусственно изобретаемому – поводу. Поэтому подбор сотрудников в аппарат колонии производился чрезвычайно требовательно, с учётом многих ситуационных нюансов и тонкостей, которыми можно было пренебречь в обыкновенных уголовных ИТУ. И говорить о тяжких физических страданиях «узников совести», голоде, непосильном труде, повальном море от болезней и истязаний, как это пытаются сделать «мемориальские» лжемузейщики, – значит совершать растянутое во времени уголовное преступление. В первую очередь, это преступление против молодых и самых юных поколений нашей страны, которые, в силу жизненной неопытности и душевной чистоты, готовы верить на слово антисоветским оракулам, особенно под магическим воздействием слова «музей», заведомо предполагающего собрание неких непререкаемых исторических истин.
Особенно чудовищно и кощунственно выглядит назойливое нагнетание в людское сознание преступно-клеветнических измышлений о системе пыток и целом наборе пыточных орудий и приспособлений, якобы рутинно и повседневно применяемых не только в колонии № 36, но и во всей пенитенциарной системе (иначе для чего было бы концентрировать в своём «музее» весь этот утиль непонятного функционального содержания). Сотрудниками АНО собраны различные предметы якобы столь зловещего назначения со всей территории бывшего СССР, но нет никаких указаний по поводу того, откуда конкретно они доставлены, как непонятно и их истинное изначальное использование, а также на каком основании они причислены к пыточному «инвентарю». Но психологический шок сии загадочные вещички способны вызвать даже при такой интригующей фактологической недосказанности.
Да, в деятельности исправительно-трудовых учреждений, строго регламентированной вышеупомянутыми законами и иными нормативными документами, существовала система многих режимных ограничений, объективно и естественно вытекающих из самого государственного и общественного предназначения этой правоохранительной сферы (мне приходилось читать о возмущённых сетованиях бывших сидельцев по поводу того, например, что режимная служба не позволяла передавать им шоколад). Но именно это в чудовищно гиперболизированной форме муссируется во всех публичных воплях и визгах «борцов с режимом», сделавших свою подлую мышиную и крысиную возню доходным бизнесом, ибо она расшатывала основы советского государственного строя, а это очень высоко ценили закордонные хозяева «Мемориала» и его многообещающего «форпоста» на Прикамской земле – АНО «Пермь-36».
В штате любого ИТУ советских лет, основным несущим кадровым каркасом которого был офицерский и контролёрский состав, табельное оружие имели только три или четыре человека – начальник, его заместитель по режиму и один-два оперативных работника. Дежурный наряд, круглосуточно осуществлявший соблюдение правопорядка и всей системы жизнеобеспечения, не имел на случай ЧП даже резиновых палок, а только наручники, применяемые уже после совершившегося задержания злостного нарушителя, если тот оказывал физическое сопротивление. А ведь любой инцидент, связанный с необходимым насильственным задержанием осуждённого в присутствии скоплений уголовной массы, мог мгновенно и опасно сдетонировать с непредсказуемо тяжкими последствиями.
И, тем не менее, задержание внутри зоны либо на рабочем объекте производилось практически голыми руками. В 1970-х годах в арсенале режимной службы появилось спецсредство – аэрозоль «Черёмуха», однако им пользовались, в основном, при ликвидации групповых эксцессов, которые происходили очень редко. И лишь в крайних случаях (особо агрессивное буйство, угрожающее другим людям и материальным ценностям и не поддающееся никаким формам психологического воздействия, демонстративные пироманические выходки, многоразовые, повторяющиеся в течение короткого времени демонстрации членовредительства, многократные суицидальные попытки и некоторые иные остроконфликтные ситуации) в качестве крайней меры воздействия и пресечения применялась специальная смирительная рубашка, сравнимая с аналогичными «одёжками», используемыми в психиатрических отделениях. Это происходило исключительно редко и только по абсолютно бесспорным обстоятельствам. Как правило, начальники подразделений требовали применения смирительной рубашки только в своём присутствии, поскольку за любые последствия несли персональную ответственность. Следует также учесть, что законом предусматривались обязательный медицинский контроль и временные рамки применения. По каждому случаю составлялся акт, следовал доклад вышестоящему начальнику, а потом, при плановых проверках, данную ситуацию анализировал работник прокуратуры. Естественно, режимная служба избегала этих хлопот.
За все десятилетия службы могу припомнить не более 4-5 подобных фактов. Поэтому байки «музейщиков» о неких пыточных приспособлениях как неотъемлемых атрибутах пенитенциарного бытия, о которых они с чёрным пафосом вещают молодёжи, – наглая ложь, возведённая в степень. Если же кто-либо из сотрудников нарушал законность (такие факты тоже имели место), он за это отвечал. Однако бывали случаи тяжкой ответственности «без вины виноватых» должностных лиц, когда ответственность наступала «по должности».
Вот конкретный пример. В 1978 году в штрафном изоляторе одного из дальних лесных подразделений Усольского УЛИТУ содержащиеся в камере осуждённые своими хорошо отработанными способами (трением) подожгли вату и зажгли деревянные нары. Поскольку дежурный контролёр не имел права один открывать камеру, он вызвал подкрепление, но пока усиленный наряд подоспел, произошло непоправимое: один из содержавшихся в камере нарушителей режима задохнулся, трое или четверо потеряли сознание. Прокуратурой было возбуждено уголовное дело против нескольких сотрудников, и в их числе – против начальника колонии майора Афанасьева. Следствие продолжалось несколько месяцев, допросам в прокуратуре подвергли даже вышедшего на пенсию полковника Г.А. Попова, который в момент этого ЧП ещё руководил оперативно-режимной службой управления (после одного из допросов этот заслуженный, интеллигентный офицер умер от приступа острой сердечной недостаточности). Афанасьев ответил перед судом, другие сотрудники получили дисциплинарные взыскания. Но здесь речь идёт не о каких-либо издевательствах, а о служебных упущениях, ведь нарушившие режим осуждённые стали жертвами собственного уголовного «подвига».
«Музейщики» же представляют советскую действительность в исправительно-трудовой системе так, будто с осуждённым каждый, кому только не лень, мог безнаказанно сотворить всё, что ему угодно, причём сотрудники делали это якобы с особым садистским наслаждением. До какой же степени оглупляет и ослепляет с виду образованных людей тупое, свинцово-тяжёлое, застарелое антисоветское ненавистничество… Пожалеть бы их, духовно-увечных, но слишком много вреда несут эти изъеденные злобой особи, слишком велика вокруг них аура ненависти.
Питание осуждённых ИТК-36, организованное по существовавшим нормам пищевого довольствия, исключало даже мысль о каком-либо голодании, тем более, что очень многих из сих «невинных страдальцев» весьма не скупо подкармливали посылками и заботливые единомышленники, оставшиеся на свободе, и закордонные «работодатели», о чём пишут бывшие «узники», не потерявшие совесть (например, как объявлявших голодовку подкармливали бульонными кубиками, а при возможности – шоколадом). В помещениях «музея» разложены и вывешены десятки рисунков, изображающих живые измождённые скелеты, в то время как на фотографиях «сидельцев» в разных ситуациях лагерного бытия они выглядят довольно упитанными. Во всяком случае, без малейших признаков голодной кахексии. И тут «прокололись» горе-«музейщики».
В завываниях радетелей АНО «Пермь-36» дежурный перечень фантастических бедствий содержит и мор, якобы свирепствовавший среди осуждённых на почве голода, холода, непосильного, изнурительного труда и истязаний. Но до статистической конкретики в этом организованном оре они, как правило, не доходят. Ибо реальная цифирь на фоне всех визгов и истерик тоже может вызвать шок: ведь за весь 17-летний период существования колонии в рассматриваемом качестве умер только лишь один человек – В. Стус (правда, есть упоминания ещё о трёх таких случаях, но достоверность данной цифры, а также имена и подробности не установлены). Этот разоблачающий ложь феномен опрокидывает всё многотрудное нагромождение небылиц и уродливых гипербол, которыми «музейные» диверсанты вгоняют в душевное расстройство впечатлительных и легковерных обывателей, особенно детей и юношество. А ведь иначе и быть не могло, поскольку весь внутренний уклад ИТУ – при его естественно заданной строгости – предполагал сбережение спецконтингента (говоря языком нормативных документов). Для большей ясности позволю себе провести параллель.
Примерно 20-ю – 30-ю годами ранее открытия и дальнейшего существования ИТК- 36, когда страна ещё не залечила страшные язвы военного лихолетья, мне довелось три года (1956–1959) работать, будучи фельдшером, на лагпункте спецстрогого режима (в «сучьей» зоне, где было сконцентрировано ядро уголовных «авторитетов», нарушивших воровские «законы» – специфические уголовные правила и понятия), причём все заключённые водворялись из других – рабочих – лагпунктов на спецстрогий режим исключительно за систематические нарушения внутрилагерного уклада и порядка. Среди спецконтингента численностью примерно в 500 человек значительный процент составляли злостные отказчики от работы и членовредители (на почве отказов). Изощрённое членовредительство (нанесение рубленых ран и даже отрубание пальцев, засыпание глаз чернильным порошком, глотание проволочных якорей и острорежущих предметов, вдыхание сахарной пыли, искусственно вызванные подкожные и внутримышечные абсцессы и флегмоны, заражение венерическими заболеваниями и многое другое) было – в разных вариациях и сочетаниях – заурядным повседневным явлением. Основные виды работы – лесоповал и разделка древесины. И вот за все эти три года в зоне от болезни не умер ни один человек. В разное время произошло несколько производственных травм, но люди были спасены. Правда, имел место случай отравления эфиром: заключённый Бударов, где-то раздобывший такой флакон, на своём спальном месте ночью, с целью наркотического одурманивания, вынюхал его, завернувшись в ватный бушлат, и только утром был обнаружен надзорсоставом без признаков жизни.
Сравнивая эти разные временные периоды, несопоставимые по условиям жизни, можно ли допустить даже мысль о каком-либо массовом море в благополучной колонии, где основным трудовым процессом была сборка утюгов, а осуждённые развлекались сутяжническими провокациями и огородничеством, а также посещениями библиотеки, кино, воспоминаниями о своих антисоветских и антигосударственных «подвигах»?
Продолжение следует…
Автор – заслуженный врач РФ, полковник внутренней службы в отставке, лауреат премии ФСИН РФ В.М. Ковалёв
Часть I здесь