Современен ли Гоголь? Нужен ли он нам, нынешним? Вписывается ли его творчество в общественную и культурную атмосферу сегодняшней России?…

Кому мешает Гоголь?

Попытки спихнуть Гоголя и других русских литературных классиков «с корабля современности» отнюдь не новы. Культуртрегеров, горевших желанием «очистить» Россию от «груза старой культуры», хватало и раньше. Вспомним хотя бы Троцкого, который с присущей ему наглостью приписывал России «нищету её культурной традиции».

Ныне авангардизм, вырядившись в либерально-рыночные одежды, воротит нос от русской классической литературы ещё более вызывающе, чем при Троцком. Оно и понятно: русская классика всегда была противницей всеохватного торжища, спекуляции и ростовщичества. Может ли Гоголь, едко высмеивавший жадность, обман, предательство, стать «своим» для тех, кто всю музыку бытия сводит лишь к звону монет, а ценность мироздания ограничивает его «биржевой стоимостью»? Конечно нет.

И троцкистам, и либеральным «элитариям» хотелось бы начать историю с «чистого листа». В один ряд с ними встали вожди украинского национализма, которые тоже жаждут навязать истории собственный, выдуманный ими сценарий. Всей этой русофобствующей публике трудно любить Гоголя: он ей всегда мешал, мешает и теперь – своей русскостью и своей приверженностью к жизненной правде, к историческим истинам.

О Николае Гоголе часто говорят как о «тайне и загадке, разгадка которой ещё впереди». Если речь идёт о глубинах его творчества, то, возможно, это и так. Что же касается мотивов и двигателей этого творчества, то Гоголь ясно показал их в названии одной из своих статей: «Нужно любить Россию». Он обращался к своему читателю: «Поблагодарите Бога за то, что вы русский!».

Всем, кому дорога русская культура, дорог и Гоголь, не только выразивший её духовную суть, но и ставший выдающимся участником её сотворения. Без него русская культура выглядела бы по-иному, не имея многого из того, что для нас стало привычным и естественным. В большинстве своём россияне любят Гоголя. Любят его и многие украинцы.

Многие, но не все. Сейчас на родине Гоголя отношение к нему весьма неоднозначно. Заботники о «чистоте» так называемой украинской идеи никак не могут определиться – вычеркнуть его из истории или объявить «неотъемлемым достоянием Украины». Самые рьяные украинофилы отрицают Гоголя за «связь с москалями», зло и тупо приписывая ему «антипатриотизм». «Основоположником» этого подхода к великому писателю стал некий Павло Штепа, автор позорной книги «Московство», вместившей в себя немалый объём шизофренического бреда, призванного доказать расовое превосходство «укров» над «недочеловеками-москалями». Характерно, что «миссию» по распространению этого скандального опуса выполняла администрация президента Ющенко. Особенно прочно версия об «измене» и «антиукраинстве» Гоголя держится в Галиции, и это не случайно: для галицийских униатов глубоко православный Гоголь – это «схизматик» и «агент Москвы».

Есть, однако, и другая тенденция, призванная «национализировать» Николая Васильевича, вырвать его из русской культуры, отсечь от русского языка, приписать ему тайное «антимоскальство». «Национально свидомые» историки и журналисты настойчиво и чуть ли не под микроскопом выискивают в трудах и письмах Гоголя любые намёки на его враждебность России. Ничего не находят и начинают притягивать какие-то мелочи, совершенно не понимая, что этим унижают и себя, и Гоголя. Не понимают они и того, что творческий масштаб великого писателя в узкоэтнические, провинциальные колодки никак не вмещается. Впрочем, им можно и посочувствовать: они, скорее всего, и не трогали бы Гоголя, если бы в украиноязычной литературе присутствовали литературные гиганты гоголевского уровня. Но их нет.

Как и на Украине, в России также находятся любители поспорить на тему: «Кем был Гоголь – украинцем или русским?». Пора понять, что споры на эту тему схоластичны. Во-первых, Гоголь есть Гоголь – ни как личность, ни как художник он не поддаётся препарированию. Он был носителем общерусского сознания, и ему самому не было большой нужды выяснять, русский он или украинец.

Во-вторых, нужно наконец-то определиться со смысловыми уровнями слов «русский» и «украинец». Если речь идёт об анкетных данных или этнографических деталях – это одно. Если же вопрос ставится в широкой исторической и цивилизационной плоскости, то это совсем иное: русские – это те, кто историческими и культурными корнями связан с Древней (или, по-другому, Киевской) Русью – государством, созданным восточными славянами в IX веке.

Гоголь устами своего любимого героя Тараса Бульбы обращался к славному прошлому Киевской Руси: «Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки». Русские – потомки тех, кто населял это государство. Это и малороссы-украинцы, и белорусы, и великороссы («москали» – по терминологии украинофилов). Нелепо спорить о том, какая из трёх народностей имеет больше или меньше прав на древнерусское наследство. Реальность такова: у россиян, украинцев и белорусов гораздо больше общего, чем различий.

Певец Украины

Да, Гоголь отражал общерусское сознание, но в том, что он любил Украину, сомневаться не приходится. Его привязанность к своей малой родине была для всех очевидной. Гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки» пропитаны нежными чувствами и к родным местам, и к землякам. Опоэтизировав Украину, он стремился «заразить» любовью к ней всю читающую Россию. Это ему вполне удалось: едва появившись в книжных лавках Петербурга, «Вечера на хуторе близ Диканьки» произвели в столичном обществе необычайный фурор. Публика была ими очарована. На протяжении последующих почти 180 лет почитатели гоголевского таланта продолжали разделять добрые чувства писателя к его родине, впитывали созданные им поэтические образы Украины. Пока в России читают книги Гоголя, эти образы в сознании россиян будут живы. Сила его творчества такова, что способна противостоять и государственному разделению между Украиной и Россией, и «газовым войнам», и русофобии «оранжевых» крикунов.

Гоголь стремился привить петербургскому «свету» тёплое отношение к украинской низовой культуре. В эссе «О малороссийских песнях» он высказывал сожаление, что тогдашние «высшие круги» были почти не знакомы с украинской народной музыкой: «Лучшие песни и голоса слышали только украинские степи: только там, под сенью глиняных хат, увенчанных шелковицами и черешнями, при блеске утра, полудня и вечера, при лимонной желтизне колосьев пшеницы, они раздаются, прерываемые степными чайками, вереницами жаворонков и стенящими иволгами».

Народные песни искренне волновали Николая Васильевича: «Все они благозвучны, душисты, разнообразны чрезвычайно. В них везде новые краски, простота и нежность чувств. Вихрь, забвение, самая яркая и верная живопись и самая звонкая звучность слов разом соединяются в них». Он называл их «живой историей – яркой, исполненной красок истины, обнажающей всю жизнь народа», говорил: «Кто не проник в них глубоко, тот ничего не узнает о протёкшем быте этой цветущей части России».

«Протёкший быт» писатель связывал с временами, когда Южная Русь ещё не была цветущей и задыхалась под чужеземным гнётом. Он писал, что многие украинские песни «жгут, раздирают душу», в их звуках явственно слышатся «жалобы на бесприютное положение тогдашней Малороссии», «безотрадное отчаяние» сменяется «криком сердца, когда к нему касается острое железо», и пояснял: «Такова была беззащитная Малороссия в ту годину, когда хищно ворвалась в неё уния». В песнях народа выражались его отчаяние и боль: «По ним, по этим звукам можно догадываться о его минувших страданиях, так точно, как о бывшей буре с градом и проливным дождём можно узнать по бриллиантовым слезам, унизывающим снизу до вершины освежённые деревья, когда солнце мечет вечерний луч».

Гоголь говорил: «Песни малороссийские вполне могут называться историческими». История вошла в эти песни и нотами тоскливого отчаяния, и страстным вольнолюбием, и жаждой борьбы против угнетения: «В них дышит широкая воля казацкой жизни, та сила, воля, могущество, с какою козак бросает тишину и беспечность жизни домовитой, чтобы вдаться во всю поэзию битв, опасностей и разгульного пиршества с товарищами. Ни чернобровая подруга, пылающая свежестью, вся преданная любви, ни престарелая мать, разливающаяся как ручей слезами, – ничто не в силах удержать его. …Сверкает Чёрное море, вся чудесная, неизмеримая степь от Тамани до Дуная, дикий океан цветов колышется налётом ветра; в беспредельной глубине неба тонут лебеди и журавли; умирающий козак лежит среди этой свежести девственной природы и собирает все силы, чтоб не умереть, не взглянув ещё раз на своих товарищей».

Гоголь – историк

Все ли знают, что Гоголь был профессиональным историком? Он стоял перед непростым выбором, решая, что предпочесть – труд историка или литературное творчество. В 1830—1835 годах он преподавал историю в Санкт-Петербургском женском патриотическом институте, а в 1834—1835 годах был адъюнкт-профессором на кафедре общей истории в Санкт-Петербургском университете. В те годы Николай Васильевич много времени тратил на исторические исследования, изучал работы ведущих российских и иностранных историков, писал серьёзные и глубокие научные статьи.

Мало сказать, что он отлично знал историю. Обладая тонкой интуицией, он легко вникал в глубинную смысловую суть исторических событий и процессов. Гоголь показывал заблуждения «прогрессистов», которые пренебрежительно отмахивались от истории, «разводя» прошлое и настоящее как мёртвое и живое. Он писал, что эти люди «назначали» минувшим векам «самое низшее место», не понимая, что настоящее не может появиться ниоткуда: «Всё, что мы имеем, чем пользуемся, чем можем похвалиться перед другими веками, устройство наших административных частей, права и привилегии, нравы, обычаи, знания – всё это получило начало и зародыш в тёмные, закрытые для нас Средние века. В них первоначальные стихии и фундамент всего нового. Без них не ясна, не полна новая история». Действительно, отрывая новейшую историю от Средневековья, полноценно изучать её невозможно. Такая история оказывается приблизительной и поверхностной, она, по словам Гоголя, становится «похожа на статую художника, не изучившего анатомии человека».

В XIX веке Средневековье почти не изучалось, а потому казалось нагромождением разрозненных, не сочетаемых между собой событий и фактов. Гоголь видел ошибочность таких представлений: «Рассматривайте историю Средних веков внимательнее и глубже, и вы найдёте и связь, и цель, и направление». При этом он признавал, что «для умения найти всё это нужно быть одарённым тем чутьём, которым обладают немногие историки». Сам Николай Васильевич таким чутьём обладал, ярким доказательством чему является его литературный шедевр «Тарас Бульба».

Гоголь собирался создать капитальный труд по истории Южной Руси и писал по этому поводу: «До сих пор нет у нас полной и удовлетворительной истории малороссийского народа. Я не называю историей множество компиляций, составленных из разных летописей без строгого критического взгляда… Я решился принять на себя этот труд и представить, каким образом эта часть отделилась от России, какое политическое устройство она получила, находясь под чужим владением, как образовался в ней воинственный народ, означенный совершенной оригинальностью характера и подвигов, каким образом он три века с оружием в руках добывал свои права и упорно отстаивал свою религию, как, наконец, навсегда присоединился к России».

Задуманному историческому труду помешало лишь то, что Гоголя увлекла литературная стезя. Но те материалы, которые он готовил к написанию этого труда, свидетельствуют о точном и ясном понимании им хода и смысла процессов, происходивших на южнорусских землях. Общий набросок этих процессов Гоголь представил в статье «Взгляд на составление Малороссии».

В ней он дал негативную оценку периоду раздробленности на Руси, назвав его «ужасно-ничтожным временем», «хаосом браней», когда «родственники готовы были каждую минуту восстать друг против друга с яростью волков, и брат брата резал за клочок земли». Позднее марксистские историки, подгоняя русскую историю под формационную схему и доказывая предопределённость исторических процессов, заявили: «Феодальная раздробленность была закономерным, прогрессивным явлением и новым, более высоким этапом в развитии общества и государства». То, что затяжные княжеские усобицы разносили страну в клочья и ослабляли её перед угрозой иностранного вторжения, в марксистских построениях почти не учитывалось.

Гоголю была ясна вся пагубность раздробленности, приведшей некогда мощную державу к потере независимости. Северо-Восточная Русь оказалась в сфере влияния Монгольской империи, а Юго-Западная Русь попала под власть сначала литовских, а затем и польских королей. «Связь между Северной и Южной Россией разорвалась, – писал Гоголь, – составились два государства, называвшиеся одинаковым именем – Русью».

В подчинении Восточной Руси Орде Гоголь не видел ничего хорошего, но признавал, что оно стало «спасением для России, сберегши её для независимости, потому что удельные князья не сохранили бы её от литовских завоевателей». Конечно, Русь под монголами пережила немало бед, но при этом не потеряла своей идентичности, своей православной веры. Иная ситуация сложилась в Южной Руси, жителям которой в течение нескольких веков пришлось доказывать право на свободу вероисповедания и для этого браться за оружие.

Гоголь писал, что борьба малороссов против турок, крымчан, литовцев, поляков велась под знамёнами верности православию, и подчёркивал, что этот народ с самого начала «имел одну главную цель – воевать с неверными и сохранять чистоту религии своей». Религия была той скрепой, которая и позволила этому народу сохранить себя. Именно вера объединила его в единое общество. Борьба за сбережение православной веры пропитывала все помыслы и поступки жителей Южной Руси особым смыслом.

В авангарде этой борьбы встало казачество, о котором Гоголь писал так: «Это было пёстрое сборище самых отчаянных людей пограничных наций. Дикий горец, ограбленный россиянин, убежавший от деспотизма панов польский холоп, даже беглец от исламизма татарин положили начало этому странному обществу, впоследствии поставившему целью вечную войну с неверными. Большая часть этого общества состояла, однако ж, из первобытных, коренных обитателей Южной России. Всякий имел полную волю приставать к этому обществу, но он должен был непременно принять православную веру. …Вечная опасность внушала козакам какое-то презрение к жизни. Козак больше заботился о доброй мере вина, нежели о своей участи. Вместе с тем разгульные холостяки вместе с червонцами, цахинами и лошадьми стали похищать татарских жён и дочерей и жениться на них. И вот составился народ, по вере и месту жительства принадлежавший Европе, между тем по образу жизни, обычаям, костюму совершенно азиатский». Можно представить тот зубовный скрежет, который вызывают эти гоголевские строки у пропагандистов «украинства» с их заклинаниями об «арийской чистоте украинской крови», о «расовом превосходстве потомков древних укров над азиатами-москалями»…

Горячий интерес Гоголя к южнорусскому Средневековью привёл к появлению на свет «Тараса Бульбы». Работая над ним, писатель с головой погрузился в первоисточники, отражавшие драматическую атмосферу периода, когда Южная Русь находилась под владычеством Речи Посполитой. Одним из таких источников стали заметки Симона Оскольского – католического монаха-доминиканца, адепта польского господства над южнорусскими землями. В 1637 и 1638 годах Оскольский в роли полкового пастора сопровождал гетмана Николая Потоцкого, прозванного «Медвежьей лапой», в двух походах против запорожцев, восставших против поляков. В 1738 году украинский дворянин Степан Лукомский перевёл дневники Окольского с польского языка на русский.

Проштудировав описанную в этих дневниках историю казацкого восстания 1637—1638 годов, подавленного Потоцким, Гоголь положил её в основу своей знаменитой повести. Он ощущал и личную причастность к событиям двухвековой давности: «Когда я подбирался к «Тарасу Бульбе» и рылся в сундуке истории, не раз меня окутывали горячие волны, что и мой по матери род Лизогубов саблями защищал Отчизну».

В главе XII «Тараса Бульбы» Гоголь воссоздал атмосферу 1638 года: «Известно, какова в русской земле война за веру: нет силы сильнее веры. …Сто двадцать тысяч козацкого войска показалось на границах Украйны. …поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа, – поднялась отомстить за посмеянье прав своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле – за всё, что копило и сугубило с давних времён суровую ненависть козаков. Молодой, но сильный духом гетьман Остраница предводил всей несметной козацкою силою. Возле него был виден опытный товарищ его и советник Гуня».

Предводитель восставших запорожцев Степан Остранин был полтавчанином, земляком Гоголя. Выбранный запорожцами своим гетманом, он нанёс несколько поражений полякам, но Потоцкому удалось разбить казаков у местечка Жовнина. Остранин с частью казаков ушёл в пределы Московского царства. Оставшихся запорожцев возглавил помощник Остранина полковник Дмитрий Гуня. Два месяца казаки сдерживали атаки шляхетского войска, но силы были не равны. Гуне с товарищами также пришлось уйти в Россию. Через два года он возглавил морской поход донцов и запорожцев против турок.

Гоголь был убеждён, что помыслы казаков, воевавших против унии, были высоки и благородны. Он не скрывал своего отвращения к унии, к иезуитам, к папству, к средневековой католической экспансии против Южной и Западной Руси. В трактате «О средних веках» он говорил о заоблачных амбициях средневековых пап, их «непреодолимом желании властвовать», о деспотизме «бесчисленных легионов могущественного духовенства – ревностных подданных духовного монарха, наложивших свои железные оковы на все углы мира», о «мрачной инквизиции – свирепой, слепой, не верящей ничему, кроме своих ужасных и адски изобретательных пыток». Средневековый католицизм нёс народам «страшные суды, неумолимые, неотразимые, являющиеся не совестью перед ветреным миром, но страшным изображением смерти и казни». Против этого деспотизма, железных оков, инквизиции с её неумолимыми страшными судами и восстали православные Южной Руси, в упорной верности отцовским заветам черпая энергию, без которой их жизнь была бы «бесцветной и бессильной».

Из истории сопротивления унии

Упорный прозелитизм Римской церкви уходил корнями в далёкое прошлое, и всегда он вызывал недоумение у русских людей: ведь Русь ещё в Х веке сделала добровольный и осознанный выбор, приняв наиболее близкое ей по духу православное вероисповедание. «Повесть временных лет» рассказывает, как князь Владимир Святославович, хорошо зная разницу между православием и латинством, распрощался с папскими послами: «Идите откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли веры вашей». Католицизм навязывал народам мертвящие шаблоны, объявив своё учение «тайной» и запрещая развивать родные языки и культуры. Православие же, проповедуя человеколюбие, не лишало народы права на своеобразие и на познание божественной истины, отвергало жёсткую унификацию, высоко ценя красоту и богатство человеческого бытия. Русь, став православной державой, получила возможность жить в соответствии с идеалами мироутверждения, братства и благоволения ко всему живому.

Папство не считалось с правом народов на духовную свободу, утвердив практику крестовых походов – военно-религиозных экспедиций против народов, находившихся вне католицизма. Принявшим обет идти с оружием против язычников и православных папы отпускали грехи и давали санкцию на захват земель и имущества в завоёванных странах. В ходе крестовых походов с лица земли были стёрты многие западнославянские племена, большое прибалтийское племя пруссов, была вырезана родовая знать у латов и эстов, оказавшихся в крепостной зависимости у тевтонских рыцарей.

В 1204 году с благословения римской курии крестоносцы захватили Константинополь, являвшийся центром православного мира, подвергли его дикому грабежу, оскорбили святыни, находившиеся в соборе Святой Софии и других храмах. Из Византии в Западную Европу тоннами вывозилось золото, которое и послужило материальной базой для последующего экономического роста и благосостояния Европы. До крестовых походов она была серым захолустьем мировой цивилизации, теперь же превращалась в финансового и торгового монополиста, защищавшего свои интересы с помощью агрессии.

Папство постаралось утвердить эту её новую роль, «официально» обосновав принцип насилия в делах веры и узурпировав право «карать за грехи» целые народы. В таких условиях церковная совесть обрекалась на молчание, защита евангельских заповедей отступала на второй план. Спасение души католики стали трактовать как избавление от наказаний за грехи. Появились индульгенции – тарифы на отпущение грехов. Православным подобное явление представлялось дикостью.

Агрессивный прозелитизм латинян не обошёл стороной и православную Русь. В 1224 году немцы-крестоносцы захватили русский город Юрьев, основанный Ярославом Мудрым. Всё православное население города было уничтожено. Предел захватам крестоносцами русских земель и уничтожения русского населения положил благоверный князь Александр Невский. Разбив шведов на Неве и тевтонов под Псковом, он спас духовную свободу русичей.

Но на этом испытания для Руси не закончились. В результате удельной раздробленности её западные и южные земли вошли в состав Русско-Литовского княжества, где династия была литовской, а девять десятых населения – русскими. Официальным языком был русский, преобладающей религией – православие. Но в конце XIV века князь Ягайло принял католицизм, что открывало ворота для проникновения в Литву польского культурного влияния.

Во второй половине XVI века Литва объединилась с Польшей в одно государство – Речь Посполитую, после чего польская шляхта стала захватывать южнорусские земли, а католическая церковь начала наступление против русских православных традиций. В 1596 году части православного духовенства Южной и Западной Руси была навязана Брестская уния, по которой православные должны были подчиниться папе римскому. Папство было довольно, полагая, что добилось того, о чём грезило в течение нескольких веков.

Но латиняне не учли верности русского народа своим духовным ценностям, его твёрдости и готовности пойти до конца в отстаивании православия. Русичи ясно ощущали, что принуждение в делах веры является разновидностью лжи и что подчинение ему означает духовную смерть. Они оказывали всяческое сопротивление унии. «Мира и согласия» в папской редакции не получилось, да и не могло получиться, поскольку католики и вставшая на их сторону униатская верхушка открыто демонстрировали православным свою нетерпимость и ненависть. В массовом порядке закрывались православные монастыри и храмы. В некоторых из них униаты пытались наладить свои службы, заняв даже Софийский собор в Киеве. Но народ на эти службы не шёл, и тогда православные обители переделывались в склады, корчмы, загоны для скота.

Не все жители Южной Руси сумели устоять перед напором униатов. Особенно трудно это было сделать представителям местной знати, соблазняемым различными посулами, льготами, возможностью входить во власть, обзаводиться многочисленной челядью. Среди западнорусских князей и бояр были те, кто ради материальных благ отступал от веры предков, брал на себя иудин грех.

Однако подавляющее большинство жителей Южной и Западной Руси сохраняли веру предков, мужественно преодолевая произвол, гонения и страдания. Крестьяне, ремесленники, торговцы, не признававшие унию, жестоко ущемлялись в правах. К религиозной дискриминации добавлялся социальный гнёт: польские паны скупали или силой захватывали русские сёла, превращая православных пахарей в бесправное «быдло». Терпеть унижения православный люд был не намерен. После объявления унии по всей Южной и Западной Руси покатилась волна антипольских и антиуниатских восстаний. Папистов и их приспешников громили в Киеве, Львове, Полтаве, Луцке, Минске, Полоцке, Могилёве, Орше. Папа римский, отбросив «миролюбивую», увещевательную риторику, призвал польского короля потопить восставших в крови: «Пусть проклят будет тот, кто удержит меч свой от крови! Пусть схизма знает, что нет ей пощады!»

Ничто не могло остановить восставших, воодушевлённых тем, что в единокровной и единоверной им Московии было провозглашено патриаршество, и накануне объявления Брестской унии голос Русской православной церкви стал гораздо слышней, чем раньше.

Во главе освободительного движения на Украине встало казачество. Оно было сформировано самыми вольнолюбивыми и пассионарными людьми Южной Руси, не желавшими жить под польско-католическим гнётом и бежавшими за днепровские пороги, где образовалась знаменитое вольное братство – Запорожская Сечь. Запорожцы вступили в отчаянную схватку с поляками. Они знали, что в случае пленения им не дождаться милости от шляхты, но ради освобождения русской земли готовы были претерпеть любые муки.

Многие из них приняли мученическую смерть за Русь и русскую веру. Схваченный поляками казачий гетман Косинский был заживо замурован в монастырскую стену. После его гибели казачье восстание возглавил Наливайко. Вовлекая в восстание десятки тысяч крестьян и горожан, наливайковцы освободили от поляков Винницу, Кременец, Луцк, Пинск, Могилёв. Но сил в борьбе с мощной и не знавшей нужды в вооружении польской армией у казаков не хватало. Наливайко и его ближайшие товарищи были предательски схвачены, одних поляки четвертовали и обезглавили, других живьём сожгли в медных баках. Однако дух запорожцев сломить было невозможно. Восстания против панства и унии накатывались волна за волною.

В начале XVII века «аппетиты» католической Польши распространились и на Московию, где усилиями поляков началась масштабная смута. Поначалу польские магнаты и стоявший за ними Ватикан делали ставку на самозванцев и отщепенцев из числа русских, но их расчёты провалились. Тогда польский король Сигизмунд отдал приказ начать прямую вооружённую интервенцию против «схизматиков-московитов».

После неудачи в Московии католическая церковь резко усилила давление на православных Южной и Западной Руси. Православие там оказалось фактически вне закона. Польский сейм запретил употребление русского языка в делопроизводстве. Ответом на преследования стало создание православных братств в Киеве, Львове, Луцке, Вильно и других русских городах. Братства организовывали школы, вели энергичную проповедь в защиту православия, выпускали богословскую и просветительскую литературу.

Ширилось военное сопротивление польско-католическому игу. Много страхов на поляков нагнали выступления запорожцев во главе с гетманами Жмайло, Павлюком, Остраниным, Гуней. Польский магнат Николай Потоцкий, воевавший против Остранина и Гуни, записал в дневнике: «Так упорно и непокорно было мужичьё, что никто из них не просил о мире и о прощении их вины. Напротив, они только кричали, чтобы им всем умереть в бою с нашим войском. И даже те, кому не досталось оружия, били наших солдат оглоблями».

Весной 1648 года на Украине вспыхнуло грандиозное антипольское восстание под руководством гетмана Богдана Хмельницкого. Казаки, крестьяне и горожане готовы были в своей борьбе стоять насмерть, но, учитывая опыт предыдущих восстаний, понимали, что им одним, без соединения всех сил русского мира справиться с жестоким врагом не удастся. Богдан Хмельницкий обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбой принять единоверную Украину в состав Российского государства. Сложение сил в борьбе против Польши принесло результаты: Восточная Украина вместе с Киевом – «матерью городов русских» — была освобождена.

Процесс объединения древнерусских территорий растянулся до конца XVIII века. Много бед за это время пришлось претерпеть православным Южной и Западной Руси. Дискриминация православия привела к тому, что к середине XVIII века больше половины храмов было отнято у православных в пользу униатов. Белорусам и украинцам с каждым годом становилось всё яснее, что сохранить своё национально-историческое бытие они смогут только в составе единого Русского государства.

Борясь, страдая и погибая в годы польско-католического гнёта за право на собственный, а не навязанный духовный мир, на собственную, а не навязанную историю, православные украинцы и белорусы были убеждены, что их борьба и страдания будут не напрасны.

В 1839 году Гоголь стал свидетелем события, крайне значимого для исторических судеб Украины и Белоруссии. В том году по настоянию и почти при полной поддержке украинского и белорусского населения в Полоцке был созван униатский церковный собор, на котором было принято решение о вхождении униатской церкви западнорусских областей в состав Русской православной церкви. Полтора миллиона бывших униатов добровольно пожелали приобщиться к чистоте православия. На мемориальной медали, выбитой в честь ликвидации Брестской унии, было отчеканены слова: «Отторгнутые насилием (1596) возсоединены любовию (1839)». Историческая справедливость была восстановлена. Недаром в Евангелии сказано: «Претерпевший до конца спасётся».

Притязания папства господствовать над умами и душами большинства украинцев и белорусов оказались иллюзорными. Оставалось одно исключение – Галиция, захваченная Австрией. Отмена Брестской унии в 1839 году Галиции не коснулась. В конце XIX века Австрийская империя начала подготовку к военно-политическому противостоянию с Россией, поэтому на галичан была обрушена новая волна дерусификации. Это была целенаправленная операция австрийского Генштаба. Русский язык вытеснялся искусственным наречием, появившимся в результате деятельности находившейся на содержании Генштаба «венской школы украинистики». В начале ХХ века Михаил Грушевский за деньги венского двора написал «Историю Украины-Руси», целью которой было «отделение» украинской истории от истории общерусской.

Те, кто сопротивлялся планам австрийцев, в годы Первой мировой войны массово уничтожались. Итогом всей этой «инженерии» стало формирование особой этнической группы со своей религией, своим языком, своей геополитической ориентацией. По всем показателям эта этническая группа принадлежит не к восточнославянской, а западноевропейской цивилизации. Типично западная ментальность галичан проявляется в стремлении навязать миру единые жёсткие шаблоны, отвергнув бытийное многообразие, цветущую сложность. Эта ментальность толкает их продолжать дело изуверов, которые в Средние века мучили и жгли Южную Русь за верность родной вере и родному языку. Галицийский актив, как и во времена распространения унии в западнорусских землях, продолжает ощущать себя легионерами папы римского, ждущего от них «покорения восточной схизмы». Отщепенцы стали «миссионерами».

Николай Гоголь, писавший: «Мы призваны в мир не за тем, чтобы истреблять и разрушать», был и остаётся символом противостояния самозваным «покорителям» и «миссионерам», их злобе и ненависти. Не теряют своей силы и своего смысла слова, вложенные Гоголем в уста Тараса Бульбы и ставшие гимном русским традициям, русскому умению отдавать жизни «за други своя»: «Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. …так любить, как русская душа, – любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе… Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные мёды их. Перенимают чёрт знает какие басурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который жёлтым чёботом своим бьёт их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся в саже и поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают все, что такое в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому не доведётся так умирать! Никому, никому!».

«Перед нами громада – русский язык!»

На Украине «Тарас Бульба» ныне издаётся в «перекладе» с русского языка на украинский. Из текста повести выброшено всё, что касается России и русских. «Россия» заменена на «Украину», «разгульная замашка русской природы» превратилась в «широкий гуляцкий замис украинской натуры», а «русская сила» – в «украинскую силу». У Гоголя особой энергетикой пропитаны сцены последней битвы казаков Тараса Бульбы с поляками, когда гибнут один за другим герои-казаки Шило, Бовдюга, Балабан, Кукубенко, восклицая перед смертью: «Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля!», «Пусть славится до конца века Русская земля!», «Пусть же цветёт вечно Русская земля!», «Пусть красуется вечно любимая Христом Русская земля!». В украинском «перекладе» «Русская земля» везде оказалась «козацкой землёй».

Нет нужды доказывать, что вся эта переводческая свистопляска является открытым оскорблением великому Гоголю, глумлением над его художественным наследием и прямым поруганием народной и исторической памяти. Но Иван Малкович, директор киевского издательства под авангардистским названием «А-ба-ба-га-ла-ма-га», выпустившего идеологизированный перевод «Тараса Бульбы», и в ус не дует, оправдывая этот перевод тем, что «русский язык для Украины – чужой».

Нет границ невежеству. Отрицание двуязычия и напористое навязывание мовы всем жителям Украины отражает именно невежество: ведь русский литературный язык возник как раз на Украине ещё в XVI веке. В «Грамматике» Ивана Ужевича, выпущенной в 1634 году, он был назван «словенороссийским языком» и характеризовался как высокий книжный язык, язык богословия и науки. Известный русский философ и основатель евразийского движения Николай Трубецкой писал: «Та культура, которая со времён Петра I живёт и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской культуры».

Естественным носителем этой культуры был и Гоголь. Нет ни одного произведения, написанного им по-украински. При этом мало сказать, что он писал по-русски. Его вклад в развитие русского литературного языка нельзя оценивать иначе как выдающийся и колоссальный. Без Гоголя не было бы того русского языка, которому дано определение «великий и могучий». Мало кто сравнится с выходцем из полтавской глубинки силой проникновения в русскую языковую стихию, мощью поэтического воодушевления, красотой, живостью и естественностью слога. Русская речь была для Гоголя пространством чудотворения. Он считал её необыкновенно живой, впитывающей в себя различные наречия, диалекты и становящейся от этого только богаче и ярче.

Известно письмо Николая Васильевича его земляку Осипу Бодянскому: «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племён. Доминантой должна быть единая святыня – язык Пушкина… Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, нетленная поэзия правды, добра и красоты. Русский и малоросс – это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно». Гоголь искренне любил русский язык, от души восхищался им: «Перед нами громада – русский язык! Наслажденье глубокое зовёт вас, наслажденье погрузиться во всю неизмеримость его…». Что ревнители украинофильства могут изобрести в ответ на эти слова Гоголя?

Впрочем, их узколобой настырности не в силах поколебать даже Гоголь: нападки «свидомых» на русский язык не ослабевают. Недавно Юрась Гнаткевич, представитель блока Юлии Тимошенко в Верховной раде, потребовал принять закон, по которому все средства массовой информации Украины – и печатные, и электронные, и частные, и государственные – должны выходить только на украинском языке. Пан депутат, недовольный тем, что 90 % украинских СМИ выходят на «чуждой мове», заявил, что языковую ситуацию на Украине нужно отрегулировать принудительными мерами: «Мы должны заставить украинцев уважать родной язык и говорить на нём». Дескать, раз не хотят говорить так, как мы предписываем, значит, надо их заставить. А как заставить? С помощью грубых зуботычин? Все видят, что на украинской политической сцене сегодня суетливо мельтешат собакевичи и ноздрёвы. Жаль, что нет на них Гоголя.

Сергей Рыбаков

Источник – еженедельник “Слово”, май 2009 г.

Иллюстрация – портрет Н.В. Гоголя работы А.И. Иванова, 1841 г.