Издательство «Русская книга» (ныне уже не существующее) в свое время вручило русскому читателю совершенно роскошный подарок: три тома «Переписки двух Иванов» (в рамках собрания сочинений И.А. Ильина). Я прочитал их буквально на одном дыхании

Речь идёт о двух выдающихся русских людях: о философе, мыслителе и публицисте Иване Александровиче Ильине и прекрасном писателе Иване Сергеевиче Шмелёве. Так сложилась судьба, что оба они оказались на чужбине, в изгнании — там прошла значительная часть их жизни: первый жил cначала в Германии, а потом в Швейцарии, второй — во Франции.

Их переписка началась в 1927 году и закончилась в 1950-м (в июне этого года скончался Иван Шмелёв). За это время они написали друг другу сотни писем. «Переписка двух Иванов», без сомнения, явление в русской литературе. Ничего подобного ещё не получал в свои руки отечественный читатель. О жизни эмигрантов написано не так уж и мало – и художественных, и документальных произведений. Но всё равно об их жизни мы до сих пор знали маловато, особенно о жизни писателей. И вот этот пробел восполнен.

В чём же секрет переписки двух выдающихся русских литераторов?

Дело в том, что они писали друг другу письма, личные, доверительные письма и, значит, были полностью раскрепощены.

«Я ВЕСЬ В ИСТОМНОЙ ТОСКЕ…»

Каждый день для Ивана Ильина и для Ивана Шмелева был днём не жизни, а выживания! Никто их там, на чужбине, не ждал с распростёртыми объятьями, не приготовил ни жилья, ни одежды, ни обуви, не нашёл хорошего добросовестного, честного издателя, который бы ждал их литературные труды, переводил на европейские языки и печатал бы большими тиражами, а потом платил приличные гонорары. Нет, ничего такого не было и быть не могло.

Иван Шмелёв и Иван Ильин жили каждый день и каждый час, как последний день и последний час.

«Я очень устал и не помышляю сейчас писать. Вам пишу – через силу. Отдал продать часы свои золотые с цепью, память матери. Зачем мне часы? Некому оставлять. Если бы они, рижане, знали, в каком положении я! И без сил, и без денег. Ну, как-нибудь доберусь куда-то… до С-т Женевьев. Место оплачено уже, в одной могилке с Олей. Так и Ивику наказал». (И.С. Шмелёв – И.А. Ильину. 17. 09. 1937).

«Господь с Вами, милые! Весь в истомной тоске». (И.С. Шмелёв – И.А. Ильину. 16. 05. 1947).

Восемнадцатого июля 1935 года Иван Сергеевич написал своему корреспонденту очередное письмо. В нём он, помимо всего прочего, сообщал и о своих литературных делах — ведь он так же, как и его друг, профессиональный писатель. Письмо довольно большое, впрочем, как и почти все другие послания Шмелева, я привожу его в сокращении.

«…Когда-то Мережковский с Буниным устроили – я уже был в Париже — «акцию» для писателей от французов в сумме 6 т. в год на брата. Взяли Куприна с Бальмонтом и Гиппиус, а меня отстранили, должно быть, за «строптивость», я тогда только что отодрал Гиппиус за «критику». И вот, узнаю, что Бунин, проглотив Кобеля (игра слов. Имеется в виду — премия Нобеля. – Прим. сост.), не отказался от «акции»… — и – глотает, требуя даже от Мережковского телеграммой: высылайте скорей очередное, сижу без копейки! Тьфу! Ему на юбилеи и неюбилеи сбирали по 60 тыс. фр. И не раз. И вот… особенно горько видеть такое… ведь, ей-ей, скоро будем подыхать. Правда, я не свой для «неарийцев», а они главным образом дают.

Так вот, что же мне было делать, когда получил из Швейцарии от Кандрейи письмо, что Губер берёт её перевод и даёт аванс? и шлёт договор? Ну, добивайте меня — я согласился безоглядно… (Дело в том, что Кандрейя была очень слабенькой переводчицей, она не чувствовала тонкостей русского языка, и от Шмелёва с его богатыми оттенками и нюансами мало чего оставалось. — Н.К.). Мне дали аванс в тыщу швейцарских франков… — и я принял, не раздумывая. Ибо наг и бос, и термиты гложут, и… оставалось немного, чтобы плакали Худосеичи и Гадамовичи на тризне. И теперь у меня чистых осталось ровным счётом 144 фр. на покрытие термитных ущемлений, и я должен писать «Пути Небесные», дабы не погибнуть от голода…— где ты, тыща швейцарских франков?! Но зато по 15 октября меня не погонят с квартиры. Вот каково моё 40-летие…»

ГОНЕНИЯ

Письмо Ивана Александровича Ильина от 13 октября 1938 года – одно из центральных в переписке. В нём идёт речь о политическом гонении, которому он подвергся в Германии за то, что «дерзнул быть русским патриотом с собственным суждением». В течение многих лет – постоянное нервное напряжение, постоянная тревога за свою судьбу и судьбу Натальи Николаевны, своей жены, постоянная боязнь провокаций и ареста — редко кто мог выжить в этих исключительных условиях.

Уже в 1933 году Ильина навестила политическая полиция. Она предложила ему сотрудничать с ней, собирая разоблачительные сведения о русской эмиграции. Писатель решительно отверг это гнусное предложение. Вскоре на квартире у Ильина был произведен обыск. Его арестовали и препроводили в полицейский участок. Под угрозой концлагеря ему запретили заниматься «политической деятельностью».

Назойливый, методичный, наглый прессинг тайной полиции усиливался не только с каждым годом, но и с каждым месяцем. В 1934 году Ильину как профессору Русского научного института было предложено заняться пропагандой антисемитизма во всём эмиграционном рассеянии. Он, конечно же, отказался, и его тут же уволили с работы.

Между тем в политической полиции на Ильина скопилось множество доносов. От кого? От сторонников «русского национал-социалистического движения». Ивана Александровича вызвали в «гештапо» на допрос…

Через некоторое время Ильину запретили читать лекции как по-русски, так и по-немецки…

Ситуация вокруг Ильина накалилась настолько, что стало ясно: нужно как можно быстрее покидать Германию. Но как? Ведь Главное полицейское управление наложило на его выезд запрет. В конце концов всё разрешилось самым наилучшим образом: не без промысла Божия Ильин и его жена получили визы и отбыли в Швейцарию.

«Меня вынесло из Германии как на крыльях ангелов: нигде ни зацепки, — писал Иван Александрович. — Всё спасено: до писем Врангеля, Шмелева до записей и альбомов включительно».

Ну, а как приняла Ильина Швейцария? С распростёртыми объятиями? Отнюдь нет. Холодом и бюрократической волокитой. Но и тут Господь пришёл на помощь Своему верному рабу – в лице композитора Сергея Васильевича Рахманинова, которого знала не только Европа, но и весь мир. Последний заплатил швейцарским властям денежный залог (кауцию) в размере четырёх тысяч швейцарских франков и тем самым спас жизнь Ильина.

«ДУШЕ ИСКАЛ ПОКОЙНОЙ ЗАВОДИНКИ…»

Нет, наверно, большего недуга для человека, чем ностальгия. По себе знаю: пробудешь за границей неделю – страшно хочется домой!..

Особенно тяжело на чужбине художникам. Ведь Родина — их питательная почва, которой они лишены. Телом они за границей, а душою – в родном Отечестве, и мыслями, и чувствами, и памятью, и воображением. Для них писать о Родине — значит лечиться. «Это же моё лекарство», — вырывается у Шмелева. Сколько лет он писал свою «Няню»! — она держала его «на плаву», он был в стихии родной русской речи.

«Само написалось. Мне лишь хотелось пожить в языке, понасладиться уже неслышимой родной речью. Я писал — и вслушивался, и порой услаждался, смеялся…»

Вот ещё одно признание Ивана Шмелёва.

«Что же мне давало и даёт силы?! Она, Природа, Русской природы отраженье… воздух, наш воздух… от горьких осинок, от берёзок… да, да, от «русских берёзок», над которыми так изощряются критики-болтуны, душевный сухостой, проклять эта, еще неизжитая даже вне родины! Да, вот эти «берёзки»… — ах, хотел бы я написать-оттрепать кого следует за эти прихихикиванья — «бе…рёзки»!

«Я… был в страдании, когда писал… «Богомолье» — я искал, как уйти от своего ужаса и умиранья духовного. И — спасся, может быть?!»

Загадка человеческой жизни. Загадка художника. Чаще всего именно в такие мучительно-невыносимые периоды создаётся всё самое лучшее.

И ещё один важный момент: в изгнании Иван Ильин и Иван Шмелев написали то, что дома, в России, никогда бы не написали.

«Господи! Ведь мы иные, мы духовное тело Родины ищем, ищем, вспомнить хотим, воскресить «в уме»! Раскрыть Её выстегнутые глаза, отмыть Лик опоганенный… — Икону нашу! Да где бы я мог написать «Богомолье»?! Только тут — мог. И «Лето Г<осподне>». И — всё моё. Мы ищем, воссоздаем подлинную, «пропущенную», прогляденную нами Россию! И зачем — «Литер<атура> в изгнании»? Как посмел?! Мы ушли добровольно, мы выбирали». (И. Шмелев. 10. 05. 1933).

Ностальгия – душевная болезнь, и потому она в сто раз мучительнее болезни физической.

«Тоска гнетёт, тоска по родному — и боль. Не милы мне никакие «фарфоры» заграницы. В Севре вот живу, на глине. Грязно, холодно, неуютно. У печурки сижу — дремлю. И дремлет в душе. Ах, не будите меня, газеты, Европы, мир сверкающий! Ах, шёл бы я от все­нощной, по снежку… скрып-скрып… Ах, милый фонарь, деревянный, масляный… О, ты милей мне всех, всех огней, всех Парижей и Берлинов, всех цветных и крутящихся огней Эйфеля!..» (И. Шмелёв. 30. 11. 1930).

ВОЗВРАЩЕНИЕ

И.С. Шмелев и И.А. Ильин хотели вернуться на Родину. Это была их заветная мечта. Однако при жизни ей не суждено было сбыться. Это произошло только после их смерти. Прах того и другого был возвращен в любимое Отечество и нашёл последнее пристанище на некрополе Донского монастыря в Москве.

Печатается в сокращении

Николай Кокухин

Источник – Слово