Последний раз писатели приезжали в небольшой белгородский городок, расположенный на границе с Украиной, более двадцати лет назад, в начале девяностых. Да, собственно, это была даже не какая-то мобильная литгруппа, а всего-навсего один писатель, очень интересный и острый, — Вадим Кожинов

С тех пор — никого, ни одного посещения, словно бы собратья-писатели замкнулись в своих огородах, оторвались от всех и вся и занялись выращиванием литовощей (иногда вместо полновесных плодов получали сорняки, и чем дальше, тем больше было сорняков и пустоцветов), а люди, с которыми когда-то были приятные встречи, занялись делами своими — рабочими…

Впрочем, как бы то ни было, всем понятно, почему так происходило.

И вот — новая встреча. По командировке не только писательской, но и Министерства образования. Для нас, приехавших в Ровеньки, Андрея Воронцова и меня, эта встреча была, скажем так, вспышкой света, длительным эмоциональным всплеском, зарядом, если хотите, для наших хозяев — ну-у… чем-то вроде испытания неожиданностью. Сами посудите: последний раз писательская нога ступала здесь в 1992 году. За это время можно было не только писателей забыть, но и, извините, саму литературу.

Мы будто заново присматривались друг к другу, знакомились словно бы впервые — читатели и литераторы.

Когда существовал Советский Союз, Ровеньский район Белгородской области находился в центре Европейской части России, о зелёных пограничных фуражках здесь знали лишь понаслышке, а сами фуражки видели лишь, когда со срочной службы возвращались ребята, которым выпала судьба охранять незримую линию, отделявшую нас от иного мира, а сейчас, увы, — до границы рукой подать. От домов райцентра — семь километров, в иных местах — даже пять.

Правда, таких трагических историй, которые случились в соседней Ростовской области, когда снаряды соседей-силовиков залетали на нашу территорию и убивали российских жителей, здесь, слава Богу, не было.

Но когда начались бои на Луганской земле, оттуда в Ровеньский район прибыла тысяча с лишним беженцев — более всех по сравнению с другими районами Белгородской области.

У многих жителей здешних — родичи на той стороне, раньше ходили в гости друг к другу по проторенным среди полей тропкам без предъявления бумаг, удостоверяющих личность, — ведь к родным же людям шли в гости. Сейчас это осталось в прошлом, пройти можно, увы, только через таможенный пост, расположенный в пятнадцати километрах от райцентра, да и то мужчин от восемнадцати до шестидесяти лет на Украину не пускают ни под каким предлогом. Не пускают даже на похороны очень близких людей, родных, на погребения отца с матерью, вот ведь как. Вещички трясут, естественно, ищут что-то… А что именно ищут? Это ведомо, наверное, только Киеву. Или какому-нибудь другому городу, более далёкому. В Киеве знают, что это за город. Если полюбопытствовать, проявить настойчивость, то, может быть, скажут. С другой стороны, что это за город, ведомо и без всяких подсказок.

Но вот что интересно — нигде в Ровеньках, в разговорах, не проскальзывает даже нотка неприязни к Украине, к народу её, к жизни тамошней.

В отличие от украинцев, которые, наглотавшись сообщений киевских ТВ, приезжая в Россию, допускают не самые добрые высказывания по отношению к нам. Дескать, в России живут ныне некие пожиратели с заточенными напильниками зубами, которые мечтают только об одном — съесть как можно больше укропа, закусить его салом, выковырнутым из украинского шоколада (недаром некоторые киевские коллеги с недавних пор «сало» пишут с большой буквы, а слово «Москва» — с маленькой) и запить чем-нибудь тепленьким, чуть ли не живой кровью, привезённой с «ридной нэньки». Геббельсовщина какая-то!

Шутки шутками, а становится тревожно. У нас пропаганда до таких низких вещей не опускается: нет у наших телевизионщиков никакого желания выкладывать соседей на видное со всех точек место в неприглядном виде и, ухмыляясь недобро, обсуждать их. Иногда жители Ровеньков слышат выстрелы, доносящиеся с той стороны границы. Ещё раз увы.

Но невольно забываешь обо всём этом, когда попадаешь в школу к ребятишкам. Находясь у них, обязательно хотя бы на несколько минут — но обязательно! — возвращаешься в прошлое, в собственное детство, в большую перемену. Так и хочется, как в далёкие прежние годы, пройтись пешком по стенке, отделяющей физкультурный зал от учительской, покачаться на пальмовой ветке и провести воспитательную беседу с попугаем, угостить куском котлеты школьного кота Мурзика Катапурзиковича и из-за угла показать язык учительнице литературы.

Господи, неужели всё это когда-то с нами было? Было. И состоявшаяся встреча с ребятами, школярами-школьниками, является одной из нитей, что не даёт оборваться связи времён. Все мы, все до единого человека, живущие в России, вставшие здесь на ноги, вышли из школы, получили от учителей первичную жизненную закалку, важный набор ценностей, который развивали потом. И то, что ныне московские писатели пытаются наладить контакты именно с российскими учителями из глубинки, — очень нужное, очень благое дело.

Валерий Поволяев

Источник – Слово