Начиная с 1995 года, казачье движение оказалось расколото на две группировки: “реестровых” — изъявивших желание служить государству, и “общественников” — сохраняющих независимость от государства. Идти на службу ельцинскому режиму или нет — этот вопрос в тот период стоял очень остро. Но и сейчас этот раскол продолжает существовать, и, судя по всему, он кому-то вполне выгоден. Казачьи структуры “общественников” и “реестровиков” существуют параллельно и дублируют друг друга, а их руководство ведет между собой постоянную “борьбу за приоритеты”. В принципе, существование нескольких казачьих организаций вполне логически объяснимо, но при условии взаимоуважения, разделения функций и сотрудничества. Однако как раз стремления к компромиссу и сотрудничеству пока не видно.

Тем не менее, “ельцинский” закон 1994 года дал казачьему движению некоторое госфинансирование и льготы, что позволило многим, удобным властям людям, надев живописные казачьи костюмы с серебрянными погонами занять места в новообразованных “казаче-бюрократических” структурах и довольно сносно существовать за счет госкормушки. Само собой, тут же началась разного рода внутренняя борьба за близость к власти и финансам.

В середине девяностых было сделано все возможное, чтобы превратить казачье движение в закрытую, малопонятную для общества и подконтрольную властям аморфную организацию.

В то же время, помимо “госказачества” в девяностые годы возникало множество разнородных “казачьих” организаций. “Казачью” вывеску мог использовать кто угодно. Только за это десятилетие в России было зарегистрировано более 700 организаций и объединений причислявших себя к казачеству. Дробление и мельчание казачьего движения, размывание (и так слабоопределенного) понятия “казачество”, всячески поощрялось властями. Называться казаками позволялось кому угодно. Все кому не лень, вплоть до откровенных бандитов, могли прикрываться казачьим названием. До сих пор продолжает существовать множество разного рода “контор” под казачьей вывеской, непонятно кем созданных и для чего существующих.

Нынешний, конечно во многом декларативный, патриотизм московских властей тоже, по большому счету не идет дальше лозунгов о поддержке казачества. В угоду “межнациональному миру” и “стабильности” центральные власти в очередной раз бросают русское население Кавказа на произвол местным владетелям. Кремль, по-прежнему со странным спокойствием наблюдает за продолжающимся процессом деградации и уничтожения русского населения Кавказа.

У казачества, практически нет перспектив в национальных кавказских республиках, за исключением Осетии. Уже почти не осталось казаков в Дагестане. В Чечне те немногие казаки -“смертники”, кто отважился вернуться на свою землю, получают за отобранное и разрушенное жилье компенсацию ( притом в три раза меньшую чем вернувшиеся чеченцы) и уезжают снова. Отношение и населения и кадыровской власти к ним откровенно злобное. В Ингушетии, где впервые, еще в “перестроечном” СССР, начался организованный и планомерный процесс уничтожения сунженского казачества ( в июле 1992 года из станицы Троицкой выехало 500 (пятьсот) семей), их сейчас 3% от “довоенного” уровня. И там им отведена роль “декоративного напыления”. Немногим лучше ситуация в других кавказских республиках.

Для ликвидации казачества используются не только прямые методы, такие как физическое уничтожение или изгнание неугодных казачьих лидеров и наиболее активной части казачьего населения. Самый главный и проверенный метод — выхолащивание казачьего движения, постановка в руководство казачьими организациями “удобных” легкоконтролируемых атаманов, задача которых — сдерживать движение “изнутри”, не давать ему развиваться. “Карманные” атаманы имеют солидную административную и финансовую поддержку, и их смещение силами казачьих “низов” практически невозможно.

Люди стихийно, когда ситуация становятся невыносимой, создают казачьи организации, неподконтрольные властям. На это косо посматривают “штатно-административные” атаманы, а местные власти, прямо преследуют подобное “неформальное” казачество.

“Декоративное” казачество существующее зачастую под прямым контролем местных “князьков” служит инструментом для гашения идущей снизу социальной активности и разрушения казачьего движения изнутри. Невозможность смены “административных” атаманов, подлоги, клевета, поощрение внутренней междоусобицы, провокации и убийства — все идет в ход. Есть так же множество примеров прямого использования “казачьего” статуса для создания структур стоящих на страже интересов определенных властных групп.

Казачество в современной России нужно власть предержащим только в том виде, в каком оно им выгодно, и только в той мере организованности, в какой оно служит их интересам. Выход же за отведенные рамки невозможен. Реальное, а не декоративное возрождение казачества, как широкого социально востребованного движения входит в противоречие с реалиями современной российской административной и правоохранительной системы. Люди с чувством собственного достоинства, способные к самоорганизации, опасны для властей всех уровней. Но и сохранение нынешнего положения вещей есть прямой путь к катастрофе, что уже осознается самой властью.

Особое казачье мироощущение, “казачий дух” не химера и не фикция, все это реально существует, и особая казачья ментальность свойственна довольно широким массам людей. Но все же резких, принципиальных отличий между казаками по происхождению и остальным русским народом нет. Увы, но все общероссийские проблемы: пьянство, безработица, отток социально активной молодежи свойственны и казачьим станицам. Нынешнее движение казачьего возрождения основывается на очень зыбком фундаменте — особом исторически сложившемся казачьем мироощущении и мироотношении. Но этот “казачий дух”, особая казачья ментальность, носителями которой являются люди старшего поколения постепенно истончается и исчезает.

Казачество в России имеет будущее только как союз низовой общинной территориальной самоорганизации духовно свободных людей. Но при этом неизбежны и полемика, и борьба взглядов. Но эта полемика, как уже не раз бывало, не должна становиться деструктивной и приводить к внутреннему расколу. А преодолеть процессы саморазрушения можно только с помощью государства. Как учит опыт, всякое “альтернативное” по отношению к “официальному” казачье движение быстро скатывается до уровня полукриминальной “бригады”. Реальной консолидации и организации в казачьем движении (как и в обществе в целом) вне государственно-административного контроля нет, и не может быть.

Как бы ни горька была эта истина для некоторых казаков, но она такова: вне государства казачье движение существовать не сможет, и все попытки создать особый “казачий социум” невозможны далее хуторов или станиц, да и только в тех редких местностях, где сохраняется живая традиция и “казачий дух”. В современной России казакам остается только надеяться, чтобы власть, хотя бы из своих прагматических соображений, будет реально поддерживать казачье движение.

Одна из главных и основных функций реальной господдержки казачества — приведение казачьего движения в нормальное, четкое и прозрачное правовое поле. В этом основа недопущения антиправовых действий, создания в казачьем движении структур для самоконтроля и самоочищения, что опять-таки подразумевает борьбу с “карманным” казачеством, используемым местными элитами в своих, зачастую противозаконных, целях.

Казачье движение должно быть прозрачным в правовом и моральном отношении, тогда оно сможет стать катализатором процессов духовного и нравственного возрождения общества и преодоления нравственной катастрофы, вызванной насаждением чуждой России идеологии либерального (и аморального) индивидуализма. Но чтобы эта первая, необходимейшая в современной России, функция смогла заработать, необходимо создание правовых оснований для существования казачества (причем во всей России) как движения низовой социальной самоорганизации. Необходимо правовое поле, в котором вообще была бы возможной самоорганизация и успешное — не на бумаге! — функционирование казачьих общин. Прежде чем обеспечивать правовой контроль деятельности казачества, надо эту деятельность обеспечить, сделать в принципе возможной.

Проблемы казачьего населения и казачьих организаций есть отражение всех глубинных российских проблем. Для возрождения казачества необходимо возрождение особой социально — культурной среды в котором новое казачество сможет существовать.

И тут необходимо сделать главный вывод. Особая выработанная веками казачья ментальность с принципами общинности и взаимопомощи, мобилизационности, внутреннего поведенческого кодекса служения вышей идее, (религиозной или государственной), которой с легкостью приносятся в жертву личные интересы — всё это является по сути средневековым, подобным рыцарскому, типом мироотношения, принципиально отличным от либерально-протестантского типа. И казачья ментальность в принципе не совместима с принудительно насаждаемыми в России либеральными мировоззренческими конструктами, где главными ценностями провозглашаются индивидуализм, аморальный прагматизм, примитивный, основанный на “высшей сверхценности” — деньгах, гедонизм. Поэтому, органическая ненависть российских либералов к казачеству имеет вполне понятные причины.

Именно на основе традиционного казачества возможно создание новых форм социального общежития своеобразного “православного социализма”, когда духовно-религиозная жизнь вокруг церковного прихода может сочетаться с традициями самоуправления на основе низовой социальной самоорганизации. Однако реальное возрождение (а вернее создание заново) нового казачества возможно только при условии переосмысления современного состояния России и российского общества, создания хоть каких-то реально служащих общественной консолидации духовных и социальных институтов.

Проблемы казачества — это сегодня проблемы всего русского народа, проблемы страны, ее армии. Решение проблем казачества благотворно повлияет на целый ряд вопросов и болезненных узлов, которые накопились в российском обществе.

И в обществе должно быть понимание того, что судьбы казачества оказались исторически тесно спаяны с историческими судьбами отечественной государственности, нашего народа.

В самом деле, хотя средства массовой информации, которые занимаются пропагандой казачьего движения, сегодня имеются, они, как правило, решают некие частные задачи и чаще всего являются региональными. Назревшая необходимость органа печати, который по возможности послужил бы своеобразным центром притяжении всего казачьего возрождения, послужил бы объединяющим, сплачивающим центром, привела к созданию альманаха «Казачество».

Отсутствуют издания, которые бы суммировали и систематизировало разнородную информацию о деятельности сотен общественных организаций, объединяющих многочисленных потомков российского казачества.

Впрочем, политика Кремля в отношении казачества крайне непоследовательна: в принятом уже в 2005 г. законе «О государственной службе российского казачества» под казачеством понимаются только «граждане Российской Федерации, являющиеся членами казачьих обществ» (которые суть «добровольные объединения граждан в форме некоммерческой организации»). Признание казачества субэтносом как раз накануне принятия этого закона оказалось как бы забыто. 3 июля 2008 г. президентом РФ Д. Медведевым была принята новая «Концепция государственной политики Российской Федерации в отношении российского казачества». Однако и там речь идёт в основном о создании «условий для возрождения государственной службы российского казачества». Не говорится ни о возрождении национальных традиций казачества, ни о национальном принципе отбора в казачьи войска, не говоря уж о территориальной

Однако на деле статусная неполноценность казачества по сей день не позволила реализовать нормы этого закона практически.

Однако если гражданин РФ относит себя к казакам как к уникальной национальной или этно-культурной общности, но при этом он, по тем или иным причинам, не является членом «казачьего общества», то он не может соотносить себя с «российским казачеством». И именно здесь есть серьезное противоречие, которое показывает законотворческую компетенцию его создателей.

Закон не только вносит дополнительную конфликтность между «реестровыми» и «не реестровыми» казаками, он позволяет уже не родственно перечислять, а антагонистически прочитывать такие понятия, как «российское», с одной стороны, и «донское», «кубанское», «терское» или «уральское» – с другой, так как закон определяет существование только «российского казачества» и он действует на всей территории РФ.

Конечно, против закона, как говорится, «не попрешь». Но в чисто нравственном отношении можно сказать, что такого изощренного поругания и издевательства казачий народ не испытывал со времени нашествия большевистских орд. Хотя, может быть, это такая игра, правила которой не поддаются здравой человеческой логике.

Поэтому в дальнейшем есть смысл рассматривать взаимодействие закона не с казаками, а гражданами Российской Федерации в целом.

В статье 8 сказано, что «финансирование государственной службы российского казачества осуществляется за счет средств федерального бюджета, бюджетов субъектов Российской Федерации и бюджетов муниципальных образований». То есть платят какие-то деньги. Поэтому, теоретически, подобный вид деятельности может быть интересен тем, кто, например, лишился работы либо остро нуждается в дополнительном «приработке». Хотя непонятно, если речь идет о воинской службе, то о какой конкретно – по контракту или по призыву?

В любом случае подобная разновидность государственной службы может быть привлекательна для самых широких слоев городского и сельского маргиналитета (со всеми вытекающими последствиями). Видимо, речь идет, по большому счету, просто о работе, о некой новой разновидности занятости для населения. И если не обращать внимание на «казачью обертку», то вышеупомянутые «казачьи общества» можно рассматривать просто как рекрутинговые агентства или вербовочные центры, имеющие статус некоммерческих организаций.

Но разве обычным гражданам РФ закрыта дорога для службы по контракту или для работы в муниципальных дружинах (такие есть в городах России и без всякой связи с «казачьими организациями»)? Вряд ли. Тогда получается, что есть какое-то тайное отличие между просто гражданином РФ и гражданином РФ, вступившим в «казачье общество». При условии, что и первый, и второй будут заниматься одним и тем же делом. Наверное, второй получит «бонус» в виде причастности к делу разношерстной массы «российского казачества». А что делать, если обычный рядовой гражданин РФ искренне желает достижений на поприще подобной госслужбы, искренне желает заниматься охраной правопорядка в муниципальных дружинах, бороться с терроризмом или ликвидировать последствия природных катаклизмов, но при этом сам факт соприкосновения с «российским казачеством» для него не желателен? Ему куда идти?

Может быть, лучше в наше тяжелое время больше внимания уделять казакам, занятым сельхоз-производством? В свете той малоприятной картины мира, которую обрисовал Президент РФ Д.Медведев во время своего выступления на экономическом форуме в Санкт-Петербурге, это будет более актуально.

Есть такой казачий краеугольный камень российской жизни, который отвергли ее строители (или устроители). И чем больше подобных законов, «реестра» и прочих темных дел, тем больше и тяжелее становится этот камень.

Не менее проблематичными представляются перспективы привлечения казаков к “государственной и иной службе” — поскольку такая служба строится на принципах кадрового подхода. Иными словами, государственная служба казачества ничем не отличается от государственной службы неказачества, и при прочих равных возможностях казаки проигрывают неказакам, лучше к этой службе подготовленным.

(Однако в различных общественных организациях эти удостоверения разного образца. То есть казачество становиться структурой, в которую можно записаться. При этом наиболее распространенной точкой зрения относительно казачества продолжает оставаться “казачество-народ”. Противоречие очевидно: более в мире не существует народа, в который можно записаться) о создании значительного числа культурно-просветительных и творческих коллективов казаков, — последнее можно без преувеличения считать прорывом в истории культуры. Однако в общем и целом задача, декларированная как возрождение казачества, не решена.

Казачья экономика ничем не отличается от экономики неказачьей: и та, и другая рыночные, и та, и другая осуществляются по одним государственным законам. При чем здесь название “казачья”?.

При этом конкуренция на рынке рано или поздно может спровоцировать ситуацию, в которой казаки потребуют принять меры протекционистского характера — для защиты “казачьих предприятий” от конкурентов. Что открывает необозримые коррупционные возможности для тех, кто будет “решать вопросы” — и в среде государственных чиновников, и в среде казачьей номенклатуры.

Единого взгляда на вопрос нет, поскольку собственно казачья идеология никогда серьезно не исследовалась и нет образца, к которому можно было бы прибегнуть для обсуждения или — на худой конец — для противодействия ему. При этом массовость казачьего движения не имеет аналогов в России: в общем в него вовлечены до нескольких миллионов человек. При отсутствии ощутимых результатов собственной деятельности такая масса может накопить энергию, которая способна к очень мощному разряду — при этом совершенно невозможно предсказать, когда именно это произойдет. На этом движении уже простроены политические проекты — по поддержке тех или иных политических лидеров, политических партий и блоков, политических идеологий и так далее

Наконец, исследования процесса возрождения казачества различаются своими подходами. Социологические исследования [А.Таболина] дополняются историческими [О.Сергеев, В.Иванов], культурологическими [Г.Ермак], — при этом практически отсутствуют политологические оценки процесса. Притом, что лидеры казачества усиленно продвигают политические требования — от принятия Закона о казачестве до воссоздания территорий сплошного проживания казачества, (Получил широкую огласку отказ Президента В.Путина на просьбу Всевеликого Войска Донского территориально ограничить места проживания “иногородних” — мигрантов, оказавшихся на Дону. Формально речь шла ни много ни мало об ограничении коституционных прав российских граждан.) поддержки “казачьей экономики” — в просторечии протекционизму, и тому подобное. Можно сказать, что выдвинувшиеся на волне казачьего возрождения лидеры, предприниматели, политики регионального и федерального масштаба начинают активно использовать накопленный общественный капитал — что, в общем-то, понятно и объяснимо. Интересы собственно казачьих общественных организаций в этой ситуации выявляются пунктирно: где-то казачьи структуры используют приобретенный авторитет для собственного развития, (Волжское казачье Войско сумело создать кадетский корпус в Самаре, школу верховой езды, творческий коллектив. Значительных успехов достигло в своем становлении Оренбургское казачье Войско, Кубанское казачье Войско.) где-то раздираются противоречиями, где-то просто исчезают как несостоявшаяся. Проще говоря, движется политический процесс, у которого нет единого замысла. (Практически везде в России казачьи организации определяют свое состояние, как противостояние таким же казачьим организациям. При этом доверие к казачьим лидерам и государственным чиновникам, занимающимся казачеством, стремительно падает.)

Этот процесс в известном смысле зашел в тупик. То есть поступательное движение сменилось вращательным — расход ресурса не соответствует последствиям.

Далее. В полемике вокруг перспектив развития казачества активно манипулируют земельным вопросом. Речь идет о возрождении общинного землепользования, (Сторонники этой тематики всячески избегают обсуждать собственно механизм подобной политики, утверждая, однако, что не имеют ничего общего с недавним колхозным прошлым. Но фактически речь идет о сохранении все тех же колхозов — но под новым , “казачьим” управлением. Не отрицая большей экономической эффективности больших сельскохозяйственных массивов, трудно согласиться с тем, что они должны формироваться иным путем, кроме рыночного оборота земли — поскольку только многократный оборот сельскохозяйственных земель может определить их реальную стоимость. В этом случае землю нельзя будет скупить за бесценок, в нее нужно будет вкладывать реальные средства — которых у казаков попросту нет. В предлагаемой же модели никакой капитализации земли не происходит — она попросту меняет хозяина, который в нее ничего не вкладывает, или вкладывает только то, что может. “Не дадим нашу землю проклятым пришлым” — то же самое, что “не пустим иностранные средства в нашу экономику”. которое якобы и должно стать реальной основой казачьей экономики. Не говоря уже о том, что самое обсуждение темы крайне болезненно, если даже предположить, что казаки будут иметь собственную землю, — это отнюдь не означает, что эта собственность поможет им возродится. Попытки апеллировать к историческому опыту (мол, до революции казаки жили в достатке потому, что имели собственную землю и обрабатывали ее) в настоящее время несостоятельны: во-первых, семей, которые объединяют в себе восемь-десять человек и два-три поколения, осталось совсем немного,

обрабатывать землю быками и лошадьми сегодня не будут, а трактор вскладчину даже тридцать семей не купят — то есть стремление обладать землей не определяет перспективного будущего. Скорее создает проблемы относительно того, как этой собственностью управлять, и если условия аренды, предложенные все теми же “пришлыми кавказцами”,

запустить пропаганду относительно “казакам — казачьи земли ” более не удастся.

Военная ориентация современного казачества тем более не решает проблем его развития. Военнизированность казачьих обществ, офицерские и генеральские чины — не более, чем потеха самолюбию. Управленческой власти они не дают, поэтому любой задетый за живое казак может высказать очередному генералу все, что он о нем думает — и лучшее, что останется генералу, это объяснить произошедшее “традиционной казачьей демократией”. Или анархией, потому как управлять этой демократией он неспособен. Показная военнизированность внутренней жизни общественных организаций выглядит комично. Единственно удачным использованием казачьей военной терминологии можно считать почетное наименование “казачьи” нескольких воинских частей Вооруженных сил и Федеральной пограничной службы. (При этом предполагалось, что соответствующие казачьи Войска будут пополнять эти части своими призывными контингентами. Уссурийское казачье Войско не смогло укомплектовать не только Уссурийский казачий полк морской пехоты ТОФ, но даже одну [!] казачью пограничную заставу. Проблемы подобного рода присутствуют практически во всех Войсках, что вызывает к ним соответственно неприязненное отношение и в Вооруженных силах, и в Федеральной пограничной службе. Внешние декларации о “поддержке казачьего движения” не имеют реального продолжения, наоборот: многие казачьи общества жалуются на “невнимание к проблемам казачества со стороны Министерства обороны и Федеральной пограничной службы”. При этом скромно умалчивая о своих мизерных возможностях — совершенно не соответствующих грандиозным декларациям.) Это хоть как-то способствует укоренению в общественном сознании истории казачества и его боевых заслуг перед Отечеством.

При этом значительная часть населения страны попросту атеисты, не меньшая — так называемые “православные, но Евангелия не читали и символа Веры не знаем”.

Для осуществления этой парадигмы необходима новая казачья элита — прежде всего казаки, состоявшиеся в бизнесе, политике, науке, культуре. Новая элита — это люди практические, для которых здравый смысл и национальный интерес совместимы по вектору. Следует понимать, что такая элита должна формироваться не по признаку принадлежности к тем или иным казачьим формированиям, общественным организациям и прочему. Речь должна идти о понимании будущего казачества, о его перспективе в российской политике, о его социокультурной функции, а не государственной надобности. Возрождение сословия в демократической федерации невозможно по принципу, так что любые попытки создания “государственной службы казачества” — суть попытки бесперспективные. Но с другой стороны — ценность самоидентификации, личностного и общественного самоутверждения, воссоздания казачьей ментальности

Парадигма “казаки —народ” как изжившая себя должна быть заменена на “происхождение казачье” — как парадигму развития завтрашнего дня. Придется начать возрождение казачества снова — на этот раз с собственных семей, детей и … предков, о которых нужно вспомнить иначе, чем вспоминали до сих пор. Казачья политическая нация должна сменить казачий территориальный сепаратизм. Новая элита должна прийти на смену тем, кто выполнил свою миссию, выведя казачество из небытия. При этом развитие казачества как составляющей российской политической нации должно определиться как ставка новой элиты: элита должна подписаться под ним своими именами. Очевидно, такие люди должны найтись — и с их появлением можно говорить о реальности нового политического курса государства в отношении казачества.

Обобщено и подготовлено к печати по материалам периодических печатных изданий Войсковым старшиной Терского Войска

Разумовым Дмитрием Васильевичем