Что он говорил о 91-м и 93-м.
История жизни и творчества Александра Александровича Зиновьева, писателя, философа, блестящего и оригинального мыслителя, разочаровавшего Запад своим уходом из диссидентов и возвращением в лоно поклонников Сталина и советской власти, в высшей степени поучительна. Наш современник, он встал вровень с мощными фигурами века Просвещения, внеся весомый вклад в развитие социологии, социальной и политической философии, этики и логики. Законы социальности, коммунальности, сверхобщества, комплексной логики относятся к числу тем, которые Зиновьев ввёл в научный оборот и разрабатывал годами. Перечисляя тех, кто оказал на него наибольшее влияние, профессор Зиновьев назвал Гегеля, Токвиля, Маркса, Гюго, Лермонтова, Герцена и Чернышевского. Уже сам этот перечень весьма красноречив, он показывает необычность и размах его интеллектуальных притяжений.
Научная карьера Зиновьева с блеском подтверждала его всегдашнюю нацеленность на поиск и результат, его интеллектуальную честность, которая не позволяла ему подгонять выводы под уже затверждённые теории. От него всегда можно было ожидать дерзкого спурта, неожиданного кульбита, сенсационного выверта. Впрочем, уместно ли ожидать иного от человека, который по его собственным словам представлял собой государство в государстве?
В своих работах Зиновьев обратил внимание на расхождение между лучезарными замыслами марксистских строителей социализма в СССР и их реальным воплощением в стране с тысячелетней, а не 100-летней историей. Книги «Коммунизм как реальность», «Кризис коммунизма», «Русская судьба», «Русский эксперимент» подытожили опыт строительства советского общества. «Зияющие вершины», с названием громким, как вызов на дуэль, мгновенно переведённая и изданная на Западе, поставила Зиновьева в ряды ведущих диссидентов Советского Союза.
Что ж, если бы Запад знал, чем дело закончится, он бы так не суетился.
Ибо это только часть зиновьевской истории. Сказка, как водится, в России, будет впереди. Проживши почти два десятилетия в Германии и подвергнув жёсткой критике советскую действительность, Зиновьев затем обратил свой критический взор на «демократический» Запад и понял, что тот никак не может служить для нас образцом для подражания.
И здесь сверхпрагматичный Запад дрогнул. Он явно не ожидал такого подвоха от советского диссидента, распиаренного до небес западной пропагандой, от человека, которого без удержу издавали в европах, которому дали университетскую кафедру с приличным жалованьем, без конца звали на телевидение и на крутые тусовки с избранной публикой.
Но заставить Зиновьева сдать в утиль его представления об интеллектуальной честности, отбросить его верность научной истине, отказаться от веры в Россию и в её удивительный народ, было не под силу никому и ничему — ни деньгам, ни тем, кто ими ворочает, ни ласковым посулам сирен, поющих на всех западных голосах.
Зиновьев. Возвращение
Мне не раз довелось встречаться с этим выдающимся человеком. Конечно, я слышал о нём и до нашей встречи — о его книгах, наделавших много шума дома и за границей, о его громкой высылке из СССР. Из первых шести книг Зиновьева о логике, вышедших в СССР, пять были тут же переведены и изданы за рубежом. В 70-е годы он мгновенно выдвинулся в первые ряды советских диссидентов благодаря широчайшей эрудиции, проницательному и парадоксальному уму, замечательному дару слова, сатирическому характеру своей мысли. Как же — профессор МГУ, лучшего университета страны, блестящий логик — он не был западником, как многие, если не большинство тогдашних оппозиционеров, восторженно закатывавших глаза при виде западного изобилия и упорядоченной жизни буржуа. Нет, он был свой в доску, русак без примесу, со своим взглядом на вещи, острым и приметливым, никогда не забывавшим ни своих чухломских корней, ни особых путей России в мировой цивилизации.
Промыслительно, что вечер, посвящённый 100-летию со дня рождения Александра Зиновьева, по времени почти совпал с 80-й годовщиной Сталинградской битвы, на которую у учёного был совершенно советский взгляд. Он неоднократно высказывал его публично: «На телевидении, радио, в прессе много говорят: победил народ. Но вот какой народ, не уточняют, — говорил он. — А ведь фальсифицировать историю можно по-разному. Сейчас это делают тонко, изощрённо. Замалчивают главное – то, что победу одержал народ определённого качества.
Представьте себе, что нынешний наш народ мы перенесём в те годы. Как вы думаете, одержали бы мы победу? В первую неделю капитулировали бы! Значит, не просто народ одержал победу, а именно СОВЕТСКИЙ народ. <…> во главе которого стояло СТАЛИНСКОЕ руководство.
Я не был сталинистом, более того, я выступал против Сталина, я был исключён из комсомола, скрывался…Но сегодня я понимаю и говорю как человек, выстрадавший за десятки лет научных исследований и житейского опыта это понимание — без Сталина мы бы не победили.
Возьмём теперь советскую, коммунистическую идеологию. Вроде бы теперь люди умнее стали, образованнее, отбросили её. Но посмотрите на нынешнюю идеологию. Правда, о какой идеологии сейчас в России может идти речь? Сплошной идеологический беспредел.
Победу одержал действительно народ, но народ, организованный в определённую социальную систему, в коммунистическую социальную систему. Народ, который был воспитан в духе коммунистической идеологии. Ни с какой другой идеологией победу мы бы не одержали.
Этим народом руководила коммунистическая партия. И что бы сегодня ни говорили, но ни с какой другой партией победу бы мы не одержали. Победил народ, во главе которого стояло сталинское руководство и лично Сталин.
Но посмотрите, что делается сейчас. Ведь всё это замалчивается. Говорят — победил народ. Но какой народ – об этом ни звука. Почему? Это делается с целью украсть у нас эту историческую победу. Украсть у тех, кто её одержал. Украсть у тех, кто пожертвовал ради неё своими жизнями. Украсть у тех, кто руководил страной, готовил её и вёл к победе. Украсть!
Её воруют и на Западе, искажая и переписывая историю, но у нас воруют более изощрённо и подло.
Надо чётко ставить и отвечать на три вопроса: какой народ, кто им руководил и какой идеологией он был проникнут. Надо, чтобы было достаточное число мужественных и умных людей, способных этот аспект войны и нашей истории выдвинуть на первый план. <…>
Я помню, как в 42-м году – я был тогда курсантом авиационного училища – нас направили защищать Сталинград. И вот в разговоре с одним парнем я сказал, что Сталинград не сдадут. Не сдадут потому, что он называется СТАЛИНград. Вот если бы он назывался Царицын, как раньше, его бы сдали. После этого разговора меня вызвали в особый отдел и спрашивают, какой смысл в моих словах: Сталинград не сдадут, а Царицын бы сдали.
Да никакого, отвечаю. Не сдадут потому, что имя Сталина стало символом всего того грандиозного, что сделано в Советском Союзе, чем дорожит наш народ.
Действительно, эти символы вошли в плоть и в кровь. Люди сражались и умирали за них, работали по три смены на производстве, получая лишь кусочек хлеба.
Эти символы составили сущность того времени. Они принадлежат нам и истории. И наше дело – как распорядиться ими. Поэтому я предлагаю образовать движение под лозунгом: «Вернуть имя Сталина Волгограду к юбилею Победы! В этом возврате заключён великий сакральный смысл. Если мы вернём Волгограду имя Сталина, то мы восстановим нашу страну!»
Зигзаги жизненного пути
На некоторых поворотах жизнь учёного и сталиниста Зиновьева напоминает головокружительные приключения нетерпеливого гасконца д’Артаньяна. Но он, конечно, мало того, что многократно превосходит героя Дюма интеллектом, но ещё и подавляет мушкетёра богатством и разноцветьем биографии. Судите сами. После школы 17-летний Зиновьев поступает в ИФЛИ при МГУ. В ту пору он, по-юношески страстный и непримиримый противник Сталина, если верить следствию, вместе с товарищами замышляет — ни много ни мало — убийство вождя! Его везут на Лубянку и здесь, уже рядом с грозным зданием НКВД, двое чекистов, глядя на щуплого, малорослого мальчонку, говорят ему: «Стой здесь, мы сейчас вернёмся!». И… исчезают оба!
После чего неудавшийся покуситель на жизнь самого товарища Сталина, немного потоптался на месте, поджидая сопровождающих — их всё не было. Грех было не воспользоваться такой «любезностью» охраны — и Зиновьев просто уходит. Прячется, месяцами хоронится по тёмным углам. С началом войны, видно, что-то менялось в отлаженной системе чекистского сыска. Авторы наспех состряпанного дела о подготовке «покушения» мальчишек на товарища Сталина, судя по всему, получают нешуточный нагоняй от начальства, возможно, с немедленной отправкой на фронт. Немцы под Москвой, а опера тратят драгоценное время на ловлю школьников, едва вылезших из-за парты, по сфабрикованным обвинениям! Да ещё тут же их теряют…
Зиновьев после скитаний почёл за лучшее уйти в армию. Малые габариты диктовали ему прямую дорогу в танкисты, но он просится летать. После авиаучилища его зачисляют в лётчики-штурмовики. Так Зиновьев чуть не прямиком угодил в «сталинские соколы»! К концу войны у него 31 боевой вылет (у штурмовиков, как известно, их было много меньше, чем у истребителей), два ордена Красной звезды и медали.
Фронтовик Зиновьев поступает на философский факультет МГУ, который за шесть лет заканчивает (одновременно получая диплом об окончании мехмата), в 38 лет защищает докторскую диссертацию, и становится преподавателем в этом лучшем вузе страны. Что интересно, ныне университет официально именуется следующим образом: «Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова»!!! Прочитав такое, граф Шувалов и Ломоносов тут же лишились бы дара речи. В этой чудовищно корявой и издевательской фразе о 250-летнем русском университете уместился весь ужас той тупости, в которую погрузили Россию горе-реформаторы!
А Зиновьев был универсальным человеком: писал стихи, был человеком потрясающего ума и недюжинного здравого смысла – последнее нередко было в дефиците у российских реформаторов.
После 1991 года он мгновенно разглядел сокровенный смысл и суть новых времён и новых людей во власти, поэтому быстро стал им неугоден. Вчерашнее знамя диссидентского движения, Зиновьев оказался персоной нон грата в постперестроечной России – он не стал завсегдатаем телетусовок и телешоу или желанным автором российских «свободных» СМИ. Впрочем, очень схожей оказалась судьба многих заметных диссидентов советской эпохи. Ими воспользовались для сокрушения прежнего строя, их громкую славу использовали для показушной «борьбы с номенклатурой и привилегиями», а затем, когда приспела пора разворовывать общенародную собственность, строить «демократию» и капитализм с человеческим лицом», отставили за ненадобностью. В советскую пору диссидентов исправно гонял по линии 5-го Управления КГБ четырёхзвёздный генерал Филипп Бобков, который в новые времена стал начальником управления аналитики и безопасности в «Мост-банке» Гусинского!
Верно, что Зиновьев вместе с Сахаровым и Солженицыным приложил немало сил, чтобы развалить советскую систему — он был в числе самых заметных ниспровергателей прежних основ. Но, оставаясь «государством в себе», никогда не походил на тех, кто со злорадством и сладострастием смаковал беды и язвы России, не повторял без конца один безнадёжный куплет: чем хуже, тем лучше. После воцарения Ельцина в Кремле Зиновьев уступил просьбам ельцинского окружения взять у него интервью. В нём он так разделал первого президента России, что тот навсегда зарёкся общаться с журналистами наедине, без помощников под рукой.
Подвергнув СССР острейшей, исполненной сарказма, критике, к концу жизни Зиновьев признал, что социализм в лице Советского Союза был величайшим экспериментом в истории человечества.
Просто этот небывалый опыт, добавим в строку, оказался не по зубам самим экспериментаторам с их затеей впервые в мировой истории исключить наживу как побудительный мотив развития цивилизации. Исполнители оказались мельче эксперимента, они не сумели встать вровень с гигантской сложностью величайшего преобразования в истории.
Зиновьевские слова — человейник, катастройка — навсегда вошли в русский словарь.
Его пессимизм в отношении русского народа, который он нередко высказывал в последние годы жизни, можно принять лишь отчасти. Он, получивший европейскую известность, выросший в многодетной (11 душ!) крестьянской семье в костромской глуши, откуда, кстати, вышли и первые Романовы, царский род, сам был лучшим подтверждением того, что Россия способна производить выдающихся людей в любом месте своих огромных пространств и в любом количестве.
«Я думал, что заработал себе на старость за годы эмиграции, — рассказывал он мне в 90-е годы безо всякой рисовки. — Оказалось, что нет. Всё улетело. Поэтому приходится теперь работать, читать лекции, писать за гонорары. Запад отвернулся от меня сразу же, как только я не принял новый порядок в России». Мне это было не в новость – способность Запада мгновенно отвергать тех, кто переставал соответствовать его, Запада, взглядам, была мне хорошо известна».
Зиновьев не только был разумом быстр и смел. «Мы с женой подали документы на включение в Книгу рекордов Гиннеса», — поведал мне с затаённой гордостью, — как самая старая в мире семейная пара, родившая ребёнка. У нас на двоих с женой выходило 119 лет. И надо же случиться такому, что в это время появилась пара мексиканцев, которые родили, когда им на двоих был 121 год».
А ещё — симпатичная деталь! — Зиновьев со своей очаровательной женой Ольгой Мироновной очень любили танцевать и добились в этом деле немалых успехов и даже побед на танцевальных конкурсах.
Вдова ведёт большую работу для популяризации зиновьевского наследия, регулярно проводит зиновьевские чтения. Личность Зиновьева по-прежнему привлекает внимание в мире, а в последние годы — что особенно интересно! — им все больше интересуются китайские учёные.
Посчитали, что художественная манера Зиновьева в последние годы напоминала Свифта. Забывая при этом, что у нас есть свой аршин для отсчёта — например, вице-губернатор Вятки М.Е. Салтыков-Щедрин.
Помнится, первая встреча с ним в редакции уже оппозиционной «Правды» после ельцинского расстрела парламента в 1993 году. Он беседовал с понурым правдинским коллективом после «смены вех», был категоричен, пессимистичен и суров. Ему тогда едва сравнялось 70. Подвижный и бодрый, он никого не утешал, не сочувствовал, слёз не лил и нам не советовал:
«Сражение проиграно. Они взяли верх. И теперь это надолго. Ваше положение можно сравнить разве что с нашим поражением в июне-июле 1941 года. Окружение, паника, беспорядочное бегство. Ни связи, ни техники, ни оружия на руках.
Есть ли выход? Я помню, как мы выходили из окружения в 1941-м. Кто-то переставал сопротивляться, бросал оружие — ведь фронт уже ушёл на восток на сотни километров. Такие, как правило, погибали, или попадали в плен. А некоторые решали сопротивляться до конца — сбивались вместе, собирали всё оружие, какое могли достать, и ночами шли с боем на прорыв к своим через линию фронта. Многие при этом гибли. Но многие прорывались. Так и теперь с вами».
Фронтовик-доброволец, он знал, о чём говорил. Звучный голос его звучал уверенно и ровно. И эти простые слова человека, который в своей жизни через многое прошёл, успокаивали, придавали сил пережить день сегодняшний. А потом, Бог даст, и завтрашний.
Он был из тех, кто сопротивлялся до конца.
Виктор Линник
Источник: Слово