Поэт-мизантроп.
Поэт, переводчик, издатель Илья Валерьевич Кормильцев (26 сентября 1959 г. — 4 февраля 2007 г.) — можно сказать, в одном лице составляет целую субэпоху в истории отечественной культуры (или, может быть, ультракультуры, но всё-таки не контркультуры, как нередко утверждается) 1980-х—2000-х годов.
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью…
Можно верить и в отсутствие веры,
Можно делать и отсутствие дела,
Нищие молятся, молятся на
То, что их нищета гарантирована.
Здесь можно играть про себя на трубе,
Но, как ни играй, всё играешь отбой,
И если есть те, кто приходит к тебе,
Найдутся и те, кто придёт за тобой…
Это строки из песни (слова Ильи Кормильцева, музыка Вячеслава Бутусова), впервые записанной свердловской группой “Наутилус Помпилиус” в 1986 году, уже давно стали одним из символов “лихих девяностых” (фильм “Брат” (1997) Алексея Балабанова; в “Стиляги” (2008) Валерий Тодоровский перенес её ради пущей “антисоветскости”). Кстати, само предложенное Кормильцевым, с его энциклопедическими знаниями, название “Наутилус Помпилиус”, в отличие от “просто” “Наутилуса” — это уже не столько про известных всем советским подросткам Жюля Верна и капитана Немо, сколько точно обозначенный шаг за пределы массовой культуры, а необходимость найти другой, чем у “Наутилуса” московского, бренд, — только повод для такого шага.
До получившего широчайшую известность и признание “Нау”, то есть “Наутилуса Помпилиуса”, Илья Кормильцев активно сотрудничал (окормляя информацией, стихами, идеями, порой даже выступая в качестве продюсера) с группами “Урфин Джюс”, “Настя”. После 1996 года он, владевший английским, итальянским, немецким, французским (“Ален Делон говорит по-французски, Ален Делон не пьёт одеколон…”), польским и хорватским языками, отлично знавший классическую и современную западную культуру, сосредоточился на “чистой” поэзии и переводах (первый из которых, как утверждают биографы, был опубликован журналом “Иностранная литература” ещё в 1977 году). В 2003 году создал издательство “Ультра.Культура”, где, помимо прочих “неформатных” произведений (в том числе серии “Жизнь запрещённых людей”), были изданы два романа Александра Проханова, “Политолог” (2005) и “Теплоход Иосиф Бродский” (2006), как отмечал сам автор — весьма сложных и очень рискованных с точки зрения той среды, к которой, казалось бы, принадлежал Кормильцев. Но, видимо, в том-то было и дело, что никакой среде Кормильцев не принадлежал — напротив, он создавал свою собственную среду, ту экосистему, в которой он только и мог существовать. Так русские землепроходцы в XVI—XVII веках бросали обжитые земли, где укреплялись новые государственные и церковные порядки, где становилось тесно жить и дышать, — и отправлялись то на Дон, то “встречь солнцу”, через Урал и Сибирь, до самого Тихого океана. Внешняя “русофобия” Кормильцева, как и последующая мизантропия его вообще, была сродни неприязни и презрению вольного казака к крепостным крестьянам — только уже в позднесоветском и постсоветском антураже, а не в антураже давних Смуты и Раскола. Тоже — неотъемлемая часть русской идеи и Русской Мечты, вроде бы отрицающая сильную государственность, но не дающая ей возможности полностью задавить присущую самой природе человека свободу мыслей, слова и воли. Формы выражения могли быть разными, но суть и цель — одна.
“Протест — главное”, — утверждал Кормильцев, поясняя: “В этом, может, и состоит финальная задача — чтобы построить такое общество, в котором ты мог бы жить и быть свободным от этого общества…” Он отрицал любые социальные ярлыки, отстаивая право каждого человека на свой путь (и собственное самостояние), “был фигурой того шумного, разноцветного, бурлящего постмодернистского времени, где сходились на общие пирушки, презентации, обсуждения люди абсолютно разных литературных сословий, верований и эстетик. А Кормильцев был человек-синтез. Он сумел собирать всё это разнообразие в фокус. Илья относился ко всему талантливому жадно и никогда не предъявлял к искусству иных критериев, кроме красоты, подлинности и ещё, если так можно выразиться, метафизичности. Потому что сам он был метафизик, он чувствовал, что над этой жизнью, над этой бренной землёй существует таинственное Небо. Его искусство, его песни, его поступки были стремлением перешагнуть невидимое и оказаться там, где для него как для художника открываются новые смыслы и новые знания”, — писал об Илье Кормильцеве Александр Проханов.
Видишь там, на горе, возвышается крест,
Под ним десяток солдат,
повиси-ка на нём,
а когда надоест,
возвращайся назад
Гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной!
Своё первое интервью газете “Завтра” Илья Кормильцев дал в 2002 году. Отвечая тогда на вопрос, осталась ли сегодня у художника возможность социального жеста, или искусство сводится к чисто декоративным функциям, он, словно предвосхищая нынешнюю западную “культуру отмены”, ответил так: “Надеюсь, что есть. Судить иначе — значит полностью признать поражение… возгласить за концом истории конец сознания”, — и добавил: “Я считаю, что это не так, иначе я не стал бы разговаривать с “Завтра” вообще. Я был бы уже на другой стороне баррикад…”
Всё это позволяет помнить Илью Кормильцева как соратника по оружию, пусть он занимал (и, что важно, до последнего, даже с учётом тяжёлой болезни, держал, не сдавая) свою боевую позицию практически на другом фланге общей баррикады отечественной политики и культуры.
Владимир Винников
Источник: Завтра