Чувство избранности, как правило, присуще людям, которых никуда не выбирают
В юные годы мне очень хотелось как-то сблизиться с тогда часто мелькавшими в городе молодыми хиппи. Не то чтобы меня пленяла идея свободной любви и возможность курить коноплю, но на фоне скучной школьной рутины, на фоне унылой жизни московского спального района хиппи представлялись сообществом людей «с которыми никогда не бывает тоскливо», сообществом, объединенным любовью к искусству и творчеству, не стесненным никакими рамками, никакой внешней идеологической дисциплиной.
Увы, из этой попытки наладить общение ничего не вышло: я вдруг увидел, что само присутствие в этом сообществе налагает на тебя довольно большие обязательства. Понятное дело, нужен особый дресс-код, но это еще пол-беды.
Больше всего, меня отпугнула сама необходимость говорить с этими людьми на каком-то особенном, искусственном языке со всеми этими «герлами», «ксивниками» и «шузами»
Я тогда понял, что, наверное, никогда не смогу стать членом секты. Меня всегда будет бесить требование лингвистического конформизма, обязательное для вступления в секту. Либо ты говоришь на нашем языке, либо ты не наш. Впрочем, скоро хиппи в Москве куда-то попрятались, во всяком случае исчезли из поля зрения московских обывателей, и я о них забыл. Вспомнил я об этой истории много лет спустя, когда судьба забросила меня в сообщество методологов. Надо сказать, что во многом то, что я увидел в этом сообществе напомнило мне хиппи, – хотя методологи не курили анашу и одевались как цивильные люди.
Однако во всем остальном они, пожалуй, были даже покруче. Методологи говорили между собой на некие супер-интеллектуальные темы и при этом представляли собой некое вольное сообщество мыслителей, отделенное от всего остального мира стеной некоторой особой посвященности. Однако и здесь меня поджидала та же самая проблема – я упорно сопротивлялся тому же самому лингвистическому тоталитаризму, необходимости при каждом удобном случае употреблять такие слова, как «рамка», «сшивка» и все такое прочее. Не то чтобы меня очень удручала необходимость говорить все эти слова, логически вполне уместные для обсуждения сложных сюжетов, но у меня было чувство, что вместе с их употреблением я теряю какое-то духовное первородство.
В общем, методолога из меня не вышло, так же как не вышло и хиппи
Вспомнил я про хиппи и методологов в начале этого года, когда патриотическая Москва провожала в последний путь академика Игоря Шафаревича. В свое время я читал «Русофобию» и помнил всю критику этого произведения, которая, надо признать, показалась мне убедительной. Шафаревича упрекали за то, что он, противопоставив большинство и меньшинство в одном народе, однозначно выбрал сторону большинства, а меньшинство назвал Малым Народом и предал проклятию. Тогда как своеобразным Малым Народом в античном Риме была тогда еще запрещенная христианская Церковь, а еще ранее в древних Афинах – школа Сократа. То есть все те нонконформисты, кто, выступая против узко понятых норм своего сообщества, двигают историю вперед.
Шафаревич и сам дал повод для подобной критики – для него его прямые оппоненты – советские интеллигенты еврейского происхождения были достойными продолжателями дела немецких младогегельянцев, французских энциклопедистов и английских пуритан. Все эти почтенные граждане не любили свою страну и хотели, чтобы она была похожа на какую-то другую страну: младогегельянцы хотели, чтобы Германия была похожа на Францию, энциклопедисты вдохновлялись порядками в Англии после Славной Революции, а пуритане стремились воскресить древний Израиль.
«Русофобы» также ничего не имели бы против, если Советский Союз походил бы на одну из европейских стран
Шафаревич ссылался в оправдание своей теории на французского историка Огюстена Кошена, трагически погибшего во время Первой мировой войны. Кошен был критиком романтической концепции французской революции, согласно которой, ее субъектом, движущей силой был Народ. Кошена раздражали такие фразы в серьезных исторических трудах, где Народ почитался реальным участником событий – «Народ отверг ультиматум короля», «Народ взял Бастилию», «Народ выиграл войну со всей Европой» и пр. Сейчас, в эпоху господства элитистского позитивизма, это не надо никому доказывать, но в начале XX века историки еще позволяли себе верить в Народ, и потому идея Кошена, что помимо Народа Большого в истории действует также Народ Малый, очень от него отличный, казалась вызывающе ревизионистской.
Что это был за Малый Народ по Кошену? Это были, как он предпочитал говорить позднее, «общества мысли», общества, в которых представители образованного класса, «философы», любители поговорить и подумать, встречаются друг с другом, чтобы приятно провести время. Это и масонские ложи, и разного рода легальные ассоциации, и даже клубы и библиотеки.
Кошен не делал большой разницы между всеми этими сообществами и подчеркивал, что не собирается воскрешать старую теорию «масонского заговора»
Не было на самом деле никакого заговора. Было – в течение двух десятилетий – постоянное общение интеллектуалов друг с другом, в ходе которого те, кто не соответствовал правильному формату общения подвергались остракизму, а остальные обретали некий неформальный престиж, впоследствии, во время роковых выборов в Генеральные Штаты, очень им пригодившийся. Главный вывод Кошена – революцию делают не разорившиеся купцы и обездоленные крестьяне, то есть не Большой Народ, но интеллектуалы, объединенные в некие интеллектуальные кружки и братства, можно сказать, секты. Причем, как поклонник социологии Дюркгейма, Кошен придавал не слишком большое значение тому, о чем говорили в этих сектах, для него был важен сам факт встреч и разговоров. Во время этих дружеских бесед и совместных возлияний возникает чувство локтя, ощущение причастности к общему делу и способности противостоять любой внешней силе. В общем, «Пока безумный наш султан мостит дорогу нам к острогу, возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, ей Богу!»
Ну и отрицательные черты интеллектуальных сект, разумеется, для Кошена были неотделимы от черт положительных – возникает чувство избранности, презрение ко всем окружающим, «непосвященным», людям, убежденность, что им, посвященным, выпала миссия переделать страну до неузнаваемости, чтобы придать ей приличный облик, ибо то, что есть «проклято Богом», «не выдерживает критики разума», погрязло «в преданиях и привычках».
Шафаревич удивительным образом выполнил своей книгой роль апологета Малого Народа. В бардах, сатириках и диссидентствующих философах эпохи «застоя» он увидел наследников Кромвеля, Мирабо и Отто Бауэра
То есть приподнял их на такую историческую высоту, о которой те, похоже, даже и не мечтали. Максимум, на что те надеялись, — это на новую «оттепель» с новой «железной рукой», которая прогонит из кабинетов бюрократов и идиотов и посадит туда «друзей человечества». Но автор «Русофобии» задал этому сообществу людей героическую планку, и вместо того, чтобы обсуждать реальную способность этой когорты «властителей дум» сделать что-то путное, все критики бросились в дискуссию, спасет ли «избранное меньшинство» мир или погубит.
Но проблема была даже не в этом. Проблема была в самом простом и банальном вопросе, может ли интеллектуал выжить в современном мире, не будучи посвящен в какую-нибудь одну из сект. Причем выжить, желательно не поступившись своими принципами. Не превратившись в «интеллектуала по вызову», не скатившись до уровня профессионального тролля, лепечущего хорошо проплаченный вздор? Кошена упрекали – и вполне справедливо – за идеализацию Старого порядка – «общества мысли» представлялись ему возникающим в здоровом теле сословного общества болезненным воспалением. Между тем, стоит перечитать биографию Мольера Михаила Булгакова, чтобы представить себе наглядно, как приходилось интеллектуалу льстить и угождать сильным мира сего, чтобы добиться признания своих заслуг.
Не приходится удивляться, что меритократы, то есть профессионалы, прислуживающие разным кланам, начинают искать общения друг с другом, чтобы образовать своего рода тайный профсоюз
Вполне естественно, что решили они назвать себя по-средневековому – «вольными каменщиками», возникни такие союзы сегодня с чистого листа – возможно, они назвали бы себя «вольными инженерами», или, более современно, «вольными сисадминами». Конечно, некоторые из этих профсоюзов увлеклись египетской, точнее, псевдо-египетской, мистикой – это придало отдельным их течениям воинственно антихристианский характер.
Но дело не в этом. Дело в самой этиологии болезни и в том, как можно было бы ее лечить, не прибегая к хирургической процедуре в виде своего рода интеллектуальной инквизиции, которая приведет просто к тому, что интеллектуалы разбегутся по разным другим странам, а наше Отечество встанет на путь духовной деградации? Увы, интеллектуалы будут обязательно собираться в секты, школы, ложи, кружки, короче, «общества мысли», и чем более могущественной будет в стране сила денег и ресурс прямого властного принуждения, тем в большей степени эти «общества мысли» будут «хвататься за руки, чтоб не пропасть по одиночке». Чтобы обрести силу влияния, равную с теми, у кого есть деньги и у кого есть пушки.
И, надо признать, нынешним российским либеральным «обществам мысли» много удается, они блестяще умеют собираться в стаи и травить не вписавшихся в их круг
Их главный минус – обществом в целом они воспринимаются как агенты внешних сил. И это, увы, проводит черту между ними и Большим Народом. Но надо быть готовым к тому, что рано или поздно в стране начнут возникать «общества мысли», четко и однозначно нацеленные не на уход из России, не на «внутреннюю эмиграцию», постепенно переходящую во внешнюю, а на жесткую трансформацию этой страны с целью приведения ее к какому-то далекому совершенству. Я не думаю, что эти люди – это близкая перспектива, но лет через двадцать, а может быть, и ранее, мы их обязательно увидим. И наша задача, задача консервативных гуманистов-интеллектуалов нашего сложного времени, сделать так, чтобы эти люди были чуть более похожи на Эдмунда Берка и чуть менее на Оливера Кромвеля, или, если угодно, чуть больше на Ивана Аксакова и чуть меньше на Льва Троцкого.
Чтобы будущий неизбежный Малый Народ сознавал свою органическую включенность в Народ Большой, а не видел в нем пассивное стадо, которое надо хворостиной загонять в Царство праведников. Или еще хуже – отключать его, как безнадежного больного, от всех систем жизнеобеспечения.
Борис Межуев
Источник – УМ+